Ты боишься

      Нейтан не помнит, когда именно все началось и как. Он даже не старается поднять эту тему с Уорреном, потому что тот, казалось, всегда был рядом. Сначала — невидимым наблюдателем за разгульной жизнью богатенького мальчика, потом — его спасением и утешением. Грэхэм тоже никогда не заводит разговор об их первом разе: первом поцелуе, первой ночи вместе, первом нервном срыве Его фотографа. Он вообще старается выполнять все правила негласного «не», лишь бы не причинять неудобства Нейту или не злить его. Не лезть, не спрашивать, не трогать… Уоррен терпит удары по лицу и животу, зная, что Нейтан придет к нему вечером и, причитая «прости меня», будет сцеловывать капельки крови со скулы Своей жертвы; терпит все обзывательства и смешки в спину. Он живет ради того, чтобы по вечерам видеть Прескотта настоящим — одиноким и слабым, ищущим поддержки в мальчике с шоколадными волосами.       Гик, как нарек его русоволосый, не ждет от сына бизнесмена романтики. Он сам говорит, как идет Нейтану эта красная кофта; сам целует его в висок прежде, чем провалится в сон. Он не ждет от отношений стабильности. Наоборот, если бы Нейт перестал вжимать Уоррена в стену посреди перемены в пустом классе и дарить ему смазанный поцелуй, было бы совсем скучно. Скучно, зато безопасно.

***

      Грэхем тихо окликает парня, уткнувшегося носом в сгиб его локтя и мирно посапывающего. Прескотт лишь вопросительно мычит, даже не думая менять положения. Лишь после фразы «У меня к тебе серьезный разговор» он садится на койке гика и протирает веки, после переводя взгляд на еще лежащего Уоррена.       — Тебе не понравится, что я спрошу, — предупреждает хозяин комнаты, привстав на локтях.       — Валяй, задрот, — ухмыляясь отвечает богатей.       — Почему со мной ты… Ну… Другой? То есть в колледже ты избиваешь меня и ведешь себя озлобленно, а потом приходишь ко мне совсем другим человеком. Даже Виктории от тебя достается, Нейтан, хотя она твой друг. Что происходит? — русоволосый порывается встать с койки, оставив вопрос без ответа, но Грэхэм успевает схватить его за запястье и посадить обратно. — Ты боишься.       — Отвали, — Прескотт вырывает руку из крепких пальцев брюнета и снова встает на ноги, одергивая красный бомбер вниз.       — Нет, подожди. Объясни мне, зачем ты так делаешь?       — Я тебе ничего не должен, мне пора идти. Я зайду завтра.       Нейт не успевает коснуться ручки двери, как оказывается поваленным на живот и придавленным сверху, с заломанными за спиной руками без единой возможности двинуться. Если недооценивать Уоррена, то можно ожидать подобных сюрпризов. Кто-кто, а Прескотт был маленько шокирован такой силой брюнета и его реакцией и даже не сразу начал оказывать сопротивление.       — Ты никуда не выйдешь отсюда, пока мы не поговорим. Прекрати убегать от проблем.       — Схера ли ты таким дерзким стал? — выворачиваясь шипит Нейтан. — Бля, быстро отпустил меня, уебок. Что ты себе позволяешь?       Грэхэм сильнее заламывает руки лежащего на полу юноши, отчего тот, вскрикнув от неожиданности и боли, в последний раз дергается и наконец успокаивается, устраивая щеку на ворсистом ковре. Бороться с задротом бесполезно, у него явные преимущества даже в обычной обстановке, о чем говорить сейчас.       — Так лучше, — вздыхает Уоррен, не ослабляя хватки и все еще седлая поясницу русоволосого.       — Может, лучше ты мне дашь встать? — язвительность выходит фотографу очередной волной боли в плечах и кистях. — Ауч! Ладно-ладно, говори давай. Я слушаю.       — Ты, Нейтан, то еще ссыкло, — начинает Грэхэм и думает, что обезвредить парня было хорошей идеей — так они оба останутся невредимы, потому что Прескотт явно будет недоволен тем, что сейчас скажет брюнет. — Ты прячешься за маской непробиваемого парня, но выходит у тебя криво, сам знаешь, поэтому ты атакуешь прежде, чем атакуют тебя. И держишь всех в страхе только по той причине, что твои слабости могут всплыть на всеобщее обозрение. Боишься стать посмешищем, наверное, не знаю. Но сейчас ты просто поддерживаешь свою репутацию главного ублюдка Блэквелла. А что вечером? Сдают нервишки, поэтому ты идешь за советом к дури, пойлу или ко мне. Ластишься, как кот, требуешь внимания и заботы. Потом уходишь и снова играешь в свою гадкую игру. И так каждый день. Хорошо, допустим, ты имеешь право делать все, что захочешь. Но зачем ты даешь мне какие-то надежды, а потом бросаешь меня? Скрываешь от меня почти всю свою жизнь, но, как губка, впитываешь информацию обо мне, чтобы потом бить по больному.       — Заткнись! — наконец рявкает Прескотт, возобновляя попытки вырваться уже невзирая на боль. — Закрой свой паршивый рот! Мы с тобой не парочка. Тебя никто не просил помогать мне, ты сам все это начал. Ты мог просто оставить меня и уйти, как все до тебя. Я не держу твою жалкую задницу. Просто, блядь, отъебись от меня.       Нейтан чувствует, как ослабевает хватка на запястьях, как вес Уоррена прекращает давить на поясницу, вжимая в пол. Он медленно встает, вытирает мокрые от случайных слезинок щеки. Он не оборачивается, а просто трет красные заплаканные глаза, чувствуя жуткую слабость в ногах. Но русоволосый не сопротивляется, чувствуя, как теплые ладони проскальзывают под белую футболку и утешающе оглаживают грудную клетку. Прескотт ощущает, как гик утыкается носом в его плечо и тяжело дышит, прижимая чуть дрожащее тело ближе к себе.       — Прости меня, Нейтан, — выдыхает Уоррен в шею фотографу.       — Иди нахуй, задрот.