Мороженое для ледышки

Каждый день этой бесконечной зимы Цукишима просыпается чуть свет, наскоро умывается, пьет горячий чай, закутывается в шарф и спешит сначала в библиотеку, потом в школу, а затем на курсы — мимо небольшого парка, унылых кустов, неработающего фонтана и палатки с мороженым. На улице дует так, что промозглый ветер вместе с дрожью пробирается за воротник, заставляет выбивать дробь зубами. «Клац-клац-клац», — лязгает Цукишима, стоя перед светофором и ожидая зеленого. Он еще не перешел дорогу, но отсюда уже виден поставленный лаком гребень выбеленных волос и голубой фартук, и чем ближе Цукишима подходит, тем лучше видны детали: широко расставленные глаза, выбритые виски, сережки-гвоздики в ушах, белые зубы за кривоватой улыбкой — левый уголок губ совсем чуть-чуть выше правого. На продавца Цукишима всякий раз реагирует, как на невиданную ранее зверюгу — ну кто купит мороженое зимой? Только вот почему-то покупают. Мужчины и женщины, студенты и старики разбирают эскимо, брикеты, рожки и фруктовый лед, как горячие такояки, и Цукишиме лишь остается проходить мимо палатки, окруженной восторженными фанатками (Цукишима видит их каждый день, как будто они дежурят тут сутками), пряча руки в карманы, а уши и щеки за широким шарфом. И каждый раз громкий голос встречает его заинтересованным (как-то слишком уж преувеличенно) «может, сегодня?» и провожает насмешливым (или так только кажется) «как дела?» Цукишима, на самом деле, многое бы мог рассказать о своих делах. О том, что безумно устает (как бы он был рад хотя бы день не готовиться к поступлению!), что постоянно хочет спать (позволить себе лишний час — это уже что-то запредельно фантастическое), что родители звонят ему так часто, что приходится отключать телефон (и зачем вообще тогда надо было снимать для него квартиру?), а еще то, что он не может избавиться от панического страха провалить собеседование (до которого остались всего пара недель) и не поступить в университет, потому что ему кажется, что он уже давно не может запомнить ничего из того, что учит круглыми сутками. Он многое мог бы рассказать (и тем хватило бы еще на пару бесед вперед), но вместо этого молчит и оставляет продавца вместе с его мороженым за спиной. Он так же молчал и в первую встречу, когда наткнулся на палатку, словно на бетонную стену, и оторопело застыл, рассматривая яркие этикетки под стеклом холодильника. Это были первые дни после того, как он заселился в новую квартиру, и все это время лил серый осенний дождь, а от луж и сырости не было никакого спасения. И вот он наткнулся на этого крашеного со своим мороженым и кривой улыбкой, торговавшего на фоне задохнувшегося фонтана, мокрого асфальта и хмурившихся прохожих. Тогда Цукишима просто качнул головой на предложение что-нибудь купить и поскорее ушел, ругая себя за детскую и глупую реакцию, но теперь, занося ногу над первой ступенькой лестницы в подготовительную школу, он обещает себе: «Когда все это кончится, я куплю самый большой клубничный брикет, а потом узнаю его имя». Это, конечно, маленькая поблажка самому себе, он совсем о ней не вспоминает в круговерти лихорадочной зубрежки, пока мечется между школой, библиотекой, курсами и паникой, забывает есть, заменяет чай растворимым кофе, проносится мимо парка с такой загруженной головой, что потом не может вспомнить, был ли продавец мороженого на своем месте сегодня или давно уже пропал? Время уходит неумолимо, течет со скоростью проточной воды в трубах, тянет Цукишиму за собой, и он бы наверняка, спроси его кто, не смог ответить, как сегодня превратилось во вчера и когда завтра успело стать сегодня. Первое марта, долгожданный первый день весны, Цукишима не запоминает вовсе. Он ждет результатов собеседования, посещает школьные занятия, как больная Альцгеймером сомнамбула, в выходные бродит по квартире, перекладывая вещи с места на место, а в понедельник, восьмого марта, встает куда позже обычного и первым делом выбрасывает полупустую банку растворимого кофе в окно — глупо и хулигански. Хватит, думает Цукишима. С него совершенно точно достаточно. Затем он прячет шарф и теплые ботинки подальше в шкаф, меняет теплое пальто на легкую куртку и идет к парку, широко шагая через редкие лужицы. Солнце (и когда оно успело стать таким большим?) греет макушку, и проезжающие мимо машины и велосипеды рассылают под его светом блики во все стороны. Дышится ему свободно и легко, светофор на пути горит зеленым, так что у него не находится ни единого предлога медлить дальше. Цукишима подходит к палатке, не поднимая головы, тычет пальцем в стекло холодильника и тараторит, торопится, но старательно выговаривает каждый звук, чтобы не сбиться: — Меня зовут Цукишима Кей, сегодня я иду узнавать результаты собеседования, можно мне вот этот большой клубничный брикет? Он, конечно, выглядит полнейшим идиотом. Но почему-то сейчас совсем-совсем не стыдно. — Терушима, — отвечают ему на автомате, а потом пялятся во все глаза. И вот где-то здесь у Цукишимы все-таки заканчивается смелость. Он отводит взгляд на выбрасывающий тугие вертикальные струи фонтан (и когда его включили, ну почему он все пропустил?), сжимает в кулак опущенную руку. А Терушима говорит: — Я уверен, что ты поступишь. Можно я приду на твой выпускной? Его выражение лица невообразимо, оно настолько же открыто, насколько непонятно; на губах — та же немного кривая улыбка, и левый уголок приподнят чуть выше правого. Взгляд Цукишимы застревает на этой странной улыбке. Наверное, он настолько переутомился, что сейчас видит в этой несимметричности все тайны мироздания и ответы на все фундаментальные вопросы, а также макаронного бога, его преемника и еще какую-то чушь. Отмирает он только тогда, когда замечает, что и его самого разглядывают не менее пристально. Тогда Цукишима отступает от холодильника на шаг, все еще избегая смотреть в глаза (интересно, какого они цвета? он никогда раньше не задумывался об этом), и кивает. И почему он вообще решился на такое? Ему жутко неловко, он никогда ранее не делал ничего настолько безрассудного. Терушима тоже молчит, и Цукишима уже уверен, что он десять тысяч раз успел пожалеть о своей скоропалительной просьбе. «Скорее, тема, тема, тема, нужна тема», — крутится в голове Цукишимы, а потом его осеняет и он снова показывает на холодильник: — Мороженое. — Ох, прости! Терушима спохватывается и лезет за брикетом в кошмарной розовой упаковке, а потом протягивает его вперед: — Вот, дарю на удачу. Цукишима все-таки смотрит ему в глаза на какую-то долю секунды, а потом концентрируется на переносице. Ну какой извращенец придумал, чтобы все было так сложно? Он злится, и эта злость помогает ему взять мороженое из рук Терушимы и даже не вздрогнуть, когда их пальцы соприкасаются. — Ладно, мне уже пора, — говорит он и сжимает брикет кончиками пальцев, которые тут же замерзают. — До универа ехать через полгорода. Терушима понятливо кивает, а потом вдруг протягивает руку и кладет ее ему на плечо: — Потом обязательно скажи мне о результатах, ладно? А Цукишима, теперь уже прямо смотрящий Терушиме в глаза (они непроницаемо серые, какие-то стальные, сейчас-то он это наконец видит), без особого сожаления думает, что он бы и не смог не вернуться. И когда он разворачивается и идет обратно в сторону ближайшей станции, все еще будто чувствуя сильные, сжимающие его плечо пальцы, Терушима неожиданно кричит ему вслед: — Ты уже поступил! Я точно знаю! Цукишима не оборачивается и, уж конечно, не отвечает, но у него появляется такая железная уверенность, какой не было даже тогда, когда он перечислял по памяти всю периодическую таблицу элементов с основными свойствами и без единой запинки. Само собой, он поступит. Разве может быть иначе? В электричке почти пусто и очень жарко. Подтаявшее мороженое пачкает пальцы, Цукишима облизывает их и щурится на яркое солнце, следующее за ним по пятам. (У солнца оттенок волос Терушимы, еще вдруг думает он, уже подъезжая к нужной станции, но старательно гонит от себя эту слишком девчоночью мысль. Скорее уж у его волос оттенок дешевой краски или вовсе какого-нибудь заветрившегося сыра, вот это куда ближе к реальности. Ну, на крайний случай лимона. Но все-таки… все-таки…)