Милость патриция

      В центральном родовом домусе, где жил Децим Аврелий, отец Августа Аврелия, было гораздо больше слуг. Максимус с интересом наблюдал за реакцией своего господина на такое обилие рабынь, сновавших по всему дому, но Август вел себя безукоризненно сдержанно, даже, по своему обыкновению, не щурился в раздражении при виде очередной представительницы женского пола.       Август целеустремленно шагал в дальнюю часть дома, где находился таблинум хозяина. Тот вызвал его еще вчера, желая поговорить, и сегодня вечером, совершая свою каждодневную прогулку по городу, юноша решил завернуть к нему.       Децим, однако, обнаружился не в своем кабинете, а в одном из личных триклиний, где предпочитал обедать. На небольшом возвышении три софы располагались в форме буквы «п», а между ними стоял невысокий столик. На одной из кушеток и возлежал бывший военачальник царя Леонидиона.       В отличие от своего отпрыска, он был от природы жгучим брюнетом, но седина уже тронула его волосы. Суровое выражение не сходило с его загорелого лица, и такие же темно-синие, как у Августа, глаза смотрели прямо и тяжело. Нос с горбинкой, видимо сломанный когда-то, пересекал длинный неровный шрам от зазубренного лезвия. Вполне возможно, в той схватке, в которой он его получил, Децим мог лишиться и глаз.       — Флорентий, сын мой. — Кажется, мужчина был искренне рад видеть Августа.       Максимус был не в курсе их отношений, но напряжение между этими двумя чувствовал даже он. Казалось, будто Децим опасается своего сына, что выглядело очень странным.       Август едва заметно поморщился. Третьим именем его называл только отец, и ему это определенно не нравилось. Он холодно кивнул, снимая темно-синюю бархатную накидку, кинул ее на свободную софу и сел. Максимус остался стоять позади него.       — Давай сразу к делу, — сказал младший Аврелий. — Что случилось? Ты никогда не зовешь меня из праздности.       — Разве я не мог просто соскучиться по сыну и узнать, как у него дела, чем он живет?       — Нет.       — Хорошо. — Децим вздохнул и тоже принял сидячее положение, а потом внезапно обратился к рабу: — Максимус, сходи на кухню, пусть нам принесут закуски и вино.       Максимус не тронулся с места. Он не собирался подчиняться другому патрицию, будь тот хоть самим царем, потому что принадлежал одному только Августу. Но еще он знал, что если сейчас хоть шелохнется, то дома Август снова его выпорет. Нет, конечно, суровое наказание не страшило его, скорее наоборот, но куда хуже могло оказаться иное: господин будет терзать его своим безразличием и игнорировать. Максимус ненавидел, когда хозяин не замечал его, и в такие моменты чувствовал себя предметом интерьера. Вообще-то рабы таковыми и являлись, разве что выполняли чуть больше функций, но Август никогда не относился к нему так. Да, он приказывал, обращался с ним так, как и подобает с бесправным слугой, но вместе с тем в каждом его взгляде, жесте и слове, обращенном к Максимусу, скользило странное отчужденное участие, заставлявшее воина испытывать такое чувство, будто он для него нечто большее, чем просто очередной бессловесный раб. Оно выражалось в том, что, даже если Август не смотрел на него, не видел его, вообще не был рядом или же занимался своими делами, он остро ощущал внимание хозяина, прикованное к себе. И где бы Максимус ни находился, чем бы занят ни был, казалось, будто Аврелий следит за ним и точно знает о каждом его шаге. А когда Август злился и хотел проучить его, то это участие исчезало, и вместо него возникала гнетущая пустота.       — Максимус? — Кустистые брови старшего патриция хмуро свелись к переносице. Кажется, Децим искренне испытывал недоумение от того, что ему приходится повторять приказ. Словно забыл, что Максимус — собственность лишь его сына.       Воцарилась неловкая пауза, и только Август сполна насладился ею, прежде чем спокойно и холодно напомнить:       — Не Максимус, а Максимиллиан. Максимус этот раб только для меня, отец. И только я имею право им распоряжаться. Прикажи какой-нибудь своей рабыне, пусть она и принесет закуски с вином. А теперь к делу.       Децим нахмурился еще больше, но ничего на это не сказал. Кивнул и заговорил сухим деловым тоном:       — Царь желает, чтобы Максимиллиан снова принял бой на Арене. Приедут гости из Афин, чтобы подписать некий договор. Чтобы их развлечь, Леонидион хочет выпустить на арену лучших из лучших. Твой Максимиллиан был одним из них. Ему в противники, помимо еще нескольких гладиаторов, хорошо показавших себя, достанутся звери.       — Максимиллиан теперь принадлежит мне. — Голосом Августа можно было закалять мечи. Впрочем, он и сам был словно острый клинок сейчас — режущий и стальной. — И если Леонид хотел привлечь его для поединка на Арене, то должен был обратиться ко мне.       — Ты еще слишком молод для всех этих политических дрязг, — возразил Децим. — Поэтому было разумно спросить меня, как твоего отца. И я дал согласие.       — Что?       Снова возникла очень неприятная вязкая тишина. Отец и сын сверлили друг друга ледяными взглядами, но Децим не выдержал первым и отвернулся.       — Послушай, Флорентий, ты же понимаешь, я не мог отказать басилею. Даже если бы он поговорил с тобой, ничего бы не изменилось.       — Ты прав, — с холодной яростью в голосе ответил Август. — В одном. Отказать царю нельзя. Но изменить кое-что в моих силах. Передай Леониду, что Максимус не будет сражаться один.       Разгневанно сверкнув глазами, Август резко встал и направился к выходу.       — Флорентий? — Децим тоже вскочил с кушетки. — Ты же не хочешь сказать, что выйдешь на Арену, как какой-то плебей?!       — Выйду, — отрезал Август. — На пару с Максимусом. И заберу себе головы и противников, и львов, которых выпустят против нас. Все ли тебе понятно в моих словах, отец?       Назад они возвращались в гробовой тишине. Стремительно шагая по улице, Август тараном рассекал поток многочисленных прохожих. Максимус, видя такое его настроение, хранил молчание. Когда они оказались дома, Август сразу же направился в кубикулу и принялся раздеваться. Сорвав с себя тогу так злобно, как будто хотел вообще порвать ее на лоскутки, он отшвырнул ее.       Не зная, что делать, Максимус стоял возле входа, чуть растерянно наблюдая за хозяином. В гневе Август ударил ногой медный треножник так, что тот упал, да еще и откатился с жалобным гулким звоном, рассыпая по полу сухие травы благовоний. Юноша всегда был щедр на проявление негативных эмоций, но таким беснующимся Максимус видел его впервые.       — Господин… — осторожно произнес мужчина. — Можно мне заговорить?       — Что ты хочешь, Максимус? — обернувшись, рявкнул тот.       — Отчего вы злитесь на отца?       Август уставился на него налитыми бешенством глазами так недоверчиво, что раб поспешил пояснить:       — Я ведь и раньше выступал на Арене. Смогу продержаться несколько боев и снова приступить к своим обязанностям. Ведь вы не хотели бы, чтобы ваш отец навлек на себя гнев царя?       — Я плевать хотел на отца! — почти заорал Август, мечась по комнате, точно пойманный в ловушку зверь. — И на Леонида тоже, — уже спокойнее добавил он, повернувшись к нему. — Меня бесит, понимаешь, бесит тот факт, что кто-то посмел посягнуть на мою собственность!       — Думаете, царь снова захочет вернуть меня на Арену? — тихо спросил Максимус.       — Пусть только попробует, — прошипел Август, уставившись невидящим взглядом перед собой и неосознанно сжимая кулаки так, что побелели костяшки пальцев. — Мне пришлось семь лет ждать, чтобы заполучить тебя, и, если он осмелится нарушить свое обещание, я перережу ему глотку. Пусть не думает, что может распоряжаться тем, что мне принадлежит, после того как сам от этого отказался.       — Господин… — Максимус удивленно воззрился на него, не находя нужных слов. Немой вопрос застыл в темно-карих глазах. Получается, Аврелий с двенадцати лет наблюдал за тем, как он бьется за жизнь на Арене? С самого первого поединка?       Август, очнувшись, посмотрел на него и вдруг усмехнулся.       — Что, мой бесстрашный гладиатор? — с усмешкой произнес он, чуть склонив голову набок. — Думаешь, я взял тебя из прихоти?       Юноша неторопливо приблизился к нему, и Максимус обнаружил, что не в силах отвести взгляд от прекрасного в своей наготе, гибкого и поджарого тела, покрытого золотистым загаром. И для Августа это не осталось незамеченным. С иронией вскинув тонкую черную бровь, он смотрел откровенно насмешливо, как бы спрашивая: нравится то, что ты видишь, гладиатор?       Подойдя совсем близко, почти вплотную, так, чтобы Максимус ощутил жар его разгоряченного тела, Август поднял руку, как будто намереваясь обнять, и его пальцы обманчиво мягко вплелись в волосы на затылке мужчины, заставляя наклониться. Несмотря на то что Август был довольно высоким, воин возвышался над ним на целую голову.       — Максимус, Максимус, — почти прошептал юноша неожиданно хрипло, на какое-то мгновение снимая маску высокомерного, жестокого господина. — Я так долго ждал, когда ты потерпишь поражение на этой проклятой Арене. Знаешь, может быть, для тебя оно было единственным и оттого самым горьким, но для меня это было триумфом.       — Потому что ты смог потребовать меня у басилея за заслуги отца перед ним? — ровно спросил Максимус.       — Верно, — выдохнул Август ему в губы и вдруг резко отстранился. — Ты жалеешь? — Теперь его голос снова был обыденно холодным и безразличным.       — Нет.       Неожиданно даже для самого себя опустившись на колени, Максимус взял его за руку и поднес тонкую аристократичную кисть к губам. Хотя Август никогда не пренебрегал тренировками, его ладони были гладкими и нежными, как и подобает знатному патрицию, словно юноша в жизни не держал меча, и это его восхищало.       Август посмотрел на него с легким удивлением.       — Я не ждал, что всегда буду побеждать, — негромко сказал Максимус. — Когда-нибудь я бы потерпел поражение, так оно и вышло. Только я не думал, что останусь при этом в живых. Могу ли я жалеть, что сохранил жизнь? Мало того, мне оказана честь служить тебе, господин.       Максимус смотрел на своего юного хозяина с таким неприкрытым восхищением, что по телу Августа невольно прокатилась волна дрожи.       — Почему для тебя это честь? — от волнения тихо спросил он.       — Потому что заслужить твою привязанность и вызывать в тебе желание… Какие угодно желания, дорогого стоит, — недрогнувшим голосом ответил Максимус, пытливо заглядывая в васильковые глаза в ожидании: опровергнет Аврелий эти слова или подтвердит?       Август не сделал ни того, ни другого. Мягко высвободив руку, он прижал ладонь к щеке гладиатора и холодно улыбнулся. И разительный контраст между нежностью прикосновения и холодностью взгляда впился в сердце Максимуса стальной иглой.       — Мне нравится твое бесстрашие и дерзость, — усмехнулся Август, неторопливо водя большим пальцем по его губам. — А теперь раздевайся и помоги мне искупаться.