Омела

За музыку явно отвечал Мик, и он же выбрал совершенно ужасающие треки, от которых мозг вытекал через уши. Шинсо терпел надоевший ещё в каменном веке «джингл беллс», игнорировал вездесущие носки и уклонялся от восторженных объятий в лучших традициях Неро из «Матрицы». Репутация сама себя не поддержит, а его никто не считал компанейским парнем, который обожает шумные вечеринки. Больше десятка смутно знакомых людей в квартире под Рождество серьёзно пошатнули веру Шинсо в себя — и в человечество за компанию. — Мне кажется, это не слишком похоже на «ко мне придёт пара знакомых развеяться», — ядовито заметил он, возникнув за спиной Бакуго эдаким недовольным призраком эпохи Эдо. Призраком с тёмными мешками под глазами, двухдневной щетиной только на правой стороне лица и кружкой крепчайшего кофе в руках. Запах свежемолотых зёрен Бакуго умудрился почуять даже сквозь амбре из хвои и мандаринов, потому не развернулся на месте с горящими ладонями, а лишь слегка повернул голову в сторону Шинсо. — Чёртов Мидория их притащил, — буркнул Бакуго недовольно. — Я пытался их выставить, но дух «коллективизма» в жопе заиграл. Никто, как видишь, не вымелся вон. Шинсо мог бы съязвить, что на огневой мощи все гости легко улетели бы в соседний район, но печаль у них была одна на двоих и ругаться сейчас вообще не с руки. Отхлебнув кофе, Шинсо пихнул Бакуго бедром, чтобы подвинулся, сел на подлокотник кресла и с любопытством юного натуралиста принялся рассматривать «преобразившуюся» гостиную. С собой взрослые и якобы серьёзные люди притащили не только Мика с его громовым голосом, но и целый ящик шампанского, фрукты, конфеты и маленькую ёлку. Под ней высилась горка подарков, которые многие знакомые-приятели до сих пор несли с переменным успехом; поводы сменяли друг друга сообразно календарным праздникам, так что истинную причину уже мало кто помнил. На люстре почему-то болталась мерцающая гирлянда, а к стенам кто-то рукастый прилепил вырезанные из разноцветной бумаги снежинки. Атмосфера Рождества цвела и пахла в прямом смысле, вот только после выматывающей рабочей недели Шинсо предпочёл бы не вылазить из спальни дня три минимум. А не вот это вот всё. — Даже про героям полезно иногда отрываться в приятной компании, — убедительность подкачала: Шинсо хотел видеть у себя дома кого угодно, кроме выпускников геройского факультета полным составом. Больше десяти лет прошло, а они почти не изменились, если верить Бакуго. Тот ворчал, что Мидория по-прежнему бесит, Иида умничает, Очако не пропадает из топов самых очаровательных героинь, а остальные то подвиги совершают, то интервью дают, то ещё чем-то маются. Привычка пропускать бакуговские монологи появилась у Шинсо спустя месяц совместной жизни. Потом всё равно заткнётся и займётся делом, а раз хочется выпустить пар, не разрушая ничего вокруг, то пусть, не жалко. — Хотя лучше бы они отрывались где-нибудь ещё. — Смотрите, кто пришёл! — Киришима заметил-таки Шинсо и побежал здороваться. За ним потянулся Каминари, закутанный в гирлянду, как в кокон. Без розетки лампочки сияли даже ярче — вот уж у кого полезная в быту причуда, никакое аварийное отключение электричества не страшно. — Не будешь нас прогонять, как Бакуго? Киришима вытянулся, стал шире в плечах (хотя куда уж шире) и обзавёлся морем косичек в стоявших колом волосах. Над его имиджем работала целая команда дизайнеров, и всё же он остался простым и понятным парнем, каким Шинсо запомнил его ещё со спортивного фестиваля. Перед ними стоял «настоящий мужик», как он сам любил говорить, и весь его вид буквально вопил о брутальности. Знавший фетиш Шинсо на красивые руки и плечи Бакуго мгновенно среагировал: пихнул локтем, предупреждающе нахмурился и выдал что-то из своего обычного репертуара. То ли «убейся», то ли «отвали», Шинсо не вслушивался. Он улыбнулся — искренне, что бы про его невозмутимость ни рассказывали — и пообещал, что никого прогонять не будет. Делать ему, мол, нечего. — Спасибо, мужик! — хлопнул его по плечу Киришима и убежал обратно к импровизированному танцполу: мебель посдвигали по углам, освободив достаточно места для всех желающих. В доме не осталось, наверное, ни одного спокойного уголка, кроме подвала, но сидеть в подвале остаток ночи Шинсо совсем не хотелось. — Кофе? — Бакуго пил по утрам крепкий чёрный без сахара. У Шинсо в кружке бултыхалась четверть бутылки молока и пять ложек сахара, но Бакуго выпил свою долю одним глотком, не дрогнув. — На кухне немного спокойнее. Если хочешь, переберёмся туда. Одну из стен подпирал Тодороки с таким сосредоточенным видом, словно на его плечи легла тайна создания вселенной. Это сбивало с толку первые минуты две, а потом наступало осознание, что человек просто всегда ходит со спокойным лицом. И нечего его дёргать по пустякам — Шинсо прекрасно понимал такую манеру держаться, сам не лучше, потому ограничился вежливым кивком в сторону второго по популярности героя. Сколько раз Бакуго подрывал посуду и вещи в порыве бешенства, что ему досталось третье место — считать лень. Он не слабее и не хуже, не уставал напоминать ему Шинсо. Он другой, и с этим надо просто смириться и делать работу на совесть. На такое Бакуго огрызался, что кому-то поменьше психологической хрени читать надо на ночь, но медленно успокаивался и переключался на что-нибудь другое. Рассудительности и холодного ума ему было не занимать, взрывной характер шёл неприятным дополнением к ним. Что поделать, у всех свои недостатки. — Не, давай посидим, — решил Бакуго, словно случайно кладя ладонь Шинсо на колено. Балансировать сразу стало неудобно, но Шинсо знал — упасть ему не дадут. — Может, этим надоест и они свалят. Судя по количеству выпивки и мандарин, что остались не распакованными, ожидания Бакуго скоро взорвутся фейерверками в тёмном зимнем небе. — Простите, а г-где тут туалет? — робко послышалось сбоку. Бакуго цыкнул и убрал руку, а Шинсо с трудом перевёл взгляд с обтянутой кофтой груди на невидимое лицо. Вероятно, куда-то в переносицу. — Я провожу, — рядом с Бакуго тепло и уютно, чего не скажешь про остальной дом. Прогулка заняла всего несколько минут, а Шинсо в своей рабочей тонкой рубашке и штанах успел продрогнуть. Хотелось нырнуть в горячую ванну, а после в кровать, но желания не всегда договариваются о союзе с реальностью. Чуть согрев пальцы под струёй горячей воды, Шинсо вернулся вместе с невидимкой — Хагакуре Тоору, кажется? — и сразу почуял перемены. Из кресла исчез Бакуго, света прибавилось, а вся честная и не очень компания застыла в ожидании. — Что случилось? — больше всего на свете Шинсо не любил назойливых идиотов, писать отчёты и не понимать. Он скрестил руки на груди, обвёл «подозрительных типов» настороженным взглядом, а затем услышал за спиной приглушённый кашель. А вот и Бакуго, отрешённо подумал Шинсо, на что же он смотрит, интересно? В руках Бакуго держал слепленный на скорую руку бутерброд, который не успел донести до рта. Подняв голову, Шинсо понял, почему. Омела. Какой-то чёртов гений повестил над порогом омелу. — Взрослые же люди, — вздох получился трагическим и полным снисхождения к тем несчастным, кто додумался до столь не смешной шутки. В юности от неё можно было покраснеть и смутиться, но Шинсо слишком устал, чтобы чувствовать что-то, кроме досады. Им заняться больше нечем, что ли? — Традиция, — пунцовыми щеками Очако почти затмевала сияющего Каминари. — Может, хотя бы разочек? Девушки её поддержали — даже Момо неуверенно кивнула, соглашаясь с тем, что без поцелуя под омелой им всем жизнь не мила. Вот бы и целовались сами, если так уж хочется, честное слово. Парочек на спонтанной вечеринке хватало, сама Момо была уже лет шесть замужем за Тодороки. Недавно у них родился сын — это Шинсо слышал по телевизору в каком-то шоу, где обожали перемывать косточки знаменитостям. Однополых тоже хватало, ничего особенного, свободные нравы и лояльные законы, но почему-то именно их школьные друзья настойчиво сталкивали лбами. Вуайеристы, блин… Шинсо взглядом «как всё достало» посмотрел на омелу, словно ожидал от неё помощи, снова вздохнул и притянул Бакуго за воротник поближе. Шепнул: — Рубашку не испачкай, — и Бакуго понятливо отставил руку с бутербродом в сторону. Целоваться на людях оказалось сложнее, чем казалось на первый взгляд. Сердце колотилось в груди и болело, словно грудь сдавило стальными тисками. Остро чувствовались мелочи, на которые внимания обычно не обращаешь: колкие потрескавшиеся губы, маленькая ранка в уголке рта, тёплое дыхание в щёку и щекотное чувство, когда не по-мужски густые ресницы задевали кожу. Шинсо почти забыл и об этой грешной омеле, и о вечеринке, и о том, что нужно соблюдать приличия, но горячая ладонь Бакуго идеально легла на поясницу, и мир рассыпался на сотни осколков, в которых отражались смущённые лица и почему-то десять ёлок вместо одной. — Педики! — взвыл из особо тёмного угла Минеда, напрочь испортив момент. — Столько баб красивых, а они друг с другом, фу! Что Минеда забыл на геройском факультете до сих пор оставалось загадкой, как и то, каким чудом он его закончил и получил лицензию. По рабочим вопросам Шинсо с ним не сталкивался и надеялся, что избежит этого сомнительно счастья ещё как минимум лет сто. Предупреждая готовый разразиться взрыв, он прижал палец к покрасневшим губам Бакуго и ледяным тоном сказал: — Во-первых, не бабы, а женщины. Уважай собственных одноклассниц, будь добр. За своих я бы тебя голым в снег вышвырнул сразу. Во-вторых… Ты ведь Минеда, верно? На нелепый вопрос оставшийся таким же мелким и странным Минеда предсказуемо выкрикнул: «Как можно не знать великого меня!», за что и поплатился. — Так вот, во вторых, Минеда. Иди в ванну, вторая дверь налево, и вымой рот. С мылом. Три раза. И чтобы ни слова больше до Рождества, понял? Для себя Шинсо решил не использовать причуду без весомого повода, ради развлечения и потехи. Особенно на близких и друзьях. Иногда, сорвавшись, он мог приказать что-то невообразимое, из-за чего после бывало мучительно стыдно и больно (плюс — ожоги мазью Бакуго обрабатывал покруче профессионального массажиста), но вот таких мелких чудиков всегда ставил на место. Когда Минеда, спотыкаясь, ушёл, Шинсо легко коснулся губ Бакуго в качестве извинения и невозмутимо щёлкнул выключателем. Свет пропал, вернулась непринуждённая атмосфера и расслабленность, в которых утонули неловкость и выходка извращенца с шарами. Омелу убрать её создатель или создательница не додумались, поэтому до часа «Икс» под ней успело перецеловаться невообразимое количество народа в разных сочетаниях. Вечеринка в честь Рождества удалась, особенно для Бакуго, который под конец сбежал в спальню, и плевать он хотел на гостеприимство и в гробу видел дружное пускание хлопушек в потолок. Мысленно прощаясь с недавним ремонтом, Шинсо помучил кофеварку ещё немного и выдержал последний взрыв хохота и веселья. Проводил всех, получил море объятий и приглашений в гости, изобразил на лице бурный восторг от всего этого (нет) и с облегчением захлопнул дверь. Закончилось. Ура. — Говорят, это я асоциален, — Бакуго валялся на кровати в форме морской звезды. Ноги свисали с кровати, руки расслабленно обнимали подушку над головой. — Говорят, что я сплю с енотом, — парировал Бакуго с кислой физиономией. Выдержал короткую паузу и расхохотался, как всегда несдержанно и громко. Шинсо любил его улыбку, шальную, дерзкую или спокойно-ласковую, полную тщательно скрываемой нежности. Как хорошо, что видел такого Бакуго он один. Слишком интимное и ценное зрелище, чтобы делить его с кем-то. «Давай спать» не прозвучало, но оба без лишних слов разделись и нырнули под одеяло. Шинсо потянулся было за книгой, почитать под слабым светом ночника — святое дело, однако Бакуго вдруг сгрёб его в медвежьи объятья, прижал к груди и почти ткнул носом в подушку. — Спи, — прогудел он. — Встанешь — свяжу и рот заклею, чтобы не рыпался. — Какая трогательная забота, — одними губами прошептал Шинсо, поудобнее устроился в тёплом коконе рук и заснул практически мгновенно. Под мысли о том, что забота Бакуго порой опасна для здоровья, но всё равно чертовски приятна.