Голос

У Аято из родственников — только сестра. Он совсем ещё мал, он теряется, не понимает, почему отец до сих пор не вернулся, а люди хотят его поймать. Паникует и жмётся поближе к Тоуке, желая вернуться в прошлое. И у Аято в голове чей-то голос упорно зазубривает какие-то формулы, это отвлекает от множества рвущихся наружу вопросов, пусть мальчишка и не понимает ничего из них. А потом снова становится тихо. Аято подрастает, и мозг иногда словно улавливает радиоволны. Впускает в голову один и тот же голос, который без устали твердит: «Я должен стараться. Я должен показать себя, и тогда меня примут. Я должен. Я должен. Ядолженсделатьэто». Киришима, в общем-то, понятия не имеет, кто говорит. Это не его голос и не его мысли. Кто-то чужой, совсем незваный. Сестра в ответ только разводит руками. Аято раздражает старик из Антейку, сестра и все окружающие, считающие, что гулю есть место среди людей. Его бесит желание Тоуки пойти в школу и подружиться с кем-нибудь, его бесит её гиперопека, но ещё больше его бесит голос в голове, периодически возвращающийся, чтобы описать ему какую-то сцену или сюжет. Аято кривится и презрительно хмыкает, потому что в его жизни есть сцены куда более страшные и мерзкие. И все те странные книжки, которые читает не менее странный человек, с ними и рядом не стояли. Киришима пытается до него достучаться, послать злобное: «Да заткнись ты уже, наконец», — но загадочный человек его, кажется, даже не слышит. Аято проклинает эту одностороннюю связь и пытается отвлечься, чтобы не позволить голосу снова врезаться в его мысли. У Аято голова готова взорваться от кучи вопросов, которые врываются, вновь и вновь бьют по вискам. У его «книжного червя» что-то происходит, что-то очень важное и страшное одновременно. Обрывки, буквально пропитанные — он будто чувствует — розовыми соплями романтики, прерываются на панику, мысли путаются, и Киришиме кажется, что это его сковал дикий, животный страх. А потом всё пропадает, Аято даже белого шума не слышит, словно и не было никого в его голове секундой ранее. И после идут сплошные вопросы-вопросы-вопросы, и иногда ему кажется, мысли незнакомца повторяют его собственные, только те, что спрятаны глубоко с тех самых пор, как его детство закончилось. И это выводит из себя, потому что Аято не хочет вспоминать, не хочет переживать всё заново, но проклятый голос замолкает всё реже. И не слушает, не откликается, не слышит вовсе. Только продолжает говорить. Киришима уже ненавидит человека, чьи мысли ему приходится разделять всё больше и больше. Наступление конца Аято замечает после того, как голос в голове принимается отсчитывать от тысячи. В лихорадке отнимает по семь, истошно вопит, просит перестать, и Киришима сжимает голову руками, стараясь не сойти с ума вместе с тем, кого привели в пыточную Ямори. Он, кажется, тоже кричит, напрочь забыв про окружение и про обязанности. И никак не может это остановить, только корчится от несуществующей боли, от той, что принадлежит не ему. За этим — затишье и бессвязный бред. И всё с начала. Пустой взгляд серых глаз Аято встречает десять дней спустя и честно не может сказать, кто же из них теперь более безумен. Ему хочется сказать: «Убирайся из моих мыслей», — но вместо этого Киришима лишь кривит губы в усмешке. И видит толику понимания во взгляде Кена. Такой ли односторонней была эта связь? Он узнаёт, куда придётся удар, за секунду до его совершения, но ничего не может с этим поделать. Его ломают, кость за костью, а Аято остаётся только истошно кричать и стараться не потерять сознание. Держаться, терпеть и ненавидеть, пока его медленно разбивают вдребезги. Он продолжает смотреть Канеки в глаза с вызовом, потому что знает: все его мысли и ощущения сейчас проецируются в голову одноглазому. Это пытка на двоих. И это единственное, что до сих пор держит его в сознании. В ночных кошмарах он видит то, что видеть ну никак не мог в прошлом, задыхается, просыпается среди ночи и хватает ртом воздух. Аято не знает, как теперь жить вот так, потому что он слышит всё, о чём думает Кен. Как и слабое: «Прости», — адресованное ему среди звенящей тишины комнаты. Он хочет просто исчезнуть, чтобы больше никогда с ним не сталкиваться. Чтобы чужие мысли не вскрывали замки от секретов, которые Аято даже от самого себя скрыть пытается. Но чёртов Канеки Кен думает, думает и думает, выуживает из Киришимы воспоминания по ниточке и совершенно не хочет покидать его голову. Им совершенно не обязательно находиться рядом друг с другом, чтобы устроить совместную перепалку, и в скором времени это становится таким привычным занятием, что Аято почти не злится на белобрысого придурка за вторжение в его мысли. Скорее огрызается исключительно по привычке, улавливает нотки усмешки в ответ и успокаивается. Когда что-то постоянно мозолит глаза, оно приедается. К нему привыкаешь. Так и Аято просто привыкает, старательно не замечая, что Канеки достаёт его не только мысленно, но и в их гнилой реальности. Мельтешит перед глазами, что-то рассказывает, и вот Киришима уже принимает из его рук кружку с кофе, полностью погружённый в мысли. Свои или нет — уже не имеет значения. В голове всё перемешивается, но этот хаос не мешает, а, кажется, наоборот расставляет всё по полочкам. Возможно, всё не так плохо, как ему казалось изначально. Постепенно оба понимают, что это можно контролировать. Как найти другую станцию в радиоприёмнике, подкрутить немного колёсико, убавить громкость — и вот ты наедине с собой. Да только смысла в этом особого больше нет, Аято слишком привык к пустой болтовне Кена, и без его мыслей становится как-то тихо. Ещё он замечает, что рядом с ним Канеки не думает о проблемах, которые поджидают его за пределами стен, что скрывают их встречи. Только изредка — когда совсем плохо. Кен думает о том, что неплохо было бы сварить кофе. Что очередная книга постепенно подходит к концу. Что надо бы купить новую. Что хочется укутаться в плед, но он слишком хорошо устроился, чтобы вставать с дивана. Одноглазый думает о таких обыденных вещах, и Аято иногда забывает о том, что рядом с ним действительно сидит гуль, умудрившийся с беспристрастным лицом переломать ему кости. Ещё иногда Киришима умудряется поддаться этому дурацкому влиянию и принести бесстыжему засранцу кружку с невероятно горьким (Аято постоянно бесится из-за этого, но другой у него никогда не выходит) кофе. Или покупает чёртову книгу, чтобы потом напустить на себя равнодушный вид и прикинуться, будто он просто случайно проходил мимо книжного. Или совершить ещё какую-нибудь бестолковую ерунду, которая, как ему кажется, Аято совершенно не свойственна. Чтобы получить в ответ мягкую улыбку, как бы намекающую, что Кен с превеликим удовольствием пользуется положением. Нельзя сказать, что в ответ он не получает того же. Возможно — даже больше, но тут Канеки отличается тем, что строить из себя равнодушного идиота не пытается и вполне открыто показывает подобие заботы. Киришима никогда не признается, что ему это действительно необходимо, но пальцы невольно зарываются в волосы устроившего голову на его плече Кена, пока Аято думает, что тот спит. Канеки старательно притворяется, а Аято делает вид, что совершенно не слышит мыслей, ему адресованных. Потому что он не умеет открыто проявлять подобные эмоции. Одноглазый знает, потому ничего не требует. Возможно, стоит признать, что Аято ему за это благодарен. Совсем чуть-чуть. А потом (ну конечно же) Кен уходит. И Киришима никак не может его остановить. Потому что кем бы они друг другу ни были, может пострадать Антейку, может пострадать Тоука, Йошимура и ещё куча людей, за которых Кен готов отдать жизнь. Аято в очередной раз не признаётся, но в груди колет от обиды. Он понимает, что Канеки готов оставить его в одиночестве ради других. Пойти на бессмысленную жертву. Сдохнуть от рук следователей, как когда-то сдох его слабак-папаша. И это бесит неимоверно, но кто он такой (Аято — глупец, он правда поверил, что смог стать этим «кем-то»), чтобы остановить проклятого мученика. Даже внушает себе, что совершенно ничего не чувствует, когда чужие мысли исчезают из головы, хотя руки предательски подрагивают и обхватывают колени. Аято проживает день за днём и старательно привыкает к тишине. Отвлекается, забывается в делах Аогири и притворяется, будто никакого голоса в голове никогда и не было. Ему даже почти удаётся поверить в собственную ложь. Но потом в голову до боли знакомым голосом врывается отрывок из книги, когда-то купленной им же. И всё его самовнушение вмиг разлетается вдребезги.