Записки инсайдера

      Бантаны охуели, вот честно. Ведь с самого начала договаривались, что в бантаньей общаге есть ряд табу, которые не обсуждаются.       Во-первых, это курево: в общаге никто не курит.       Поэтому никто не курит.       В общаге.       Курит Рэпмон, но на крыше.       Курит Джин, но изредка и на заднем дворе.       И курит Шуга, но нечасто и в форточку на кухне, сильно высунувшись из нее, что фактически приравнивается к курению на улице.       Во-вторых, это девочки.       Договаривались сразу, что никаких девочек в общагу никто не приводит. И это табу не нарушалось пока – один раз был официально разрешенный менеджером косяк со стороны Джина, но там все не против были, а теперь уже и официально забыли.       В-третьих, это маты.       Маты в общаге так-то запрещены, но времена сейчас тяжелые, без мата не прожить: ни тебе впечатлениями поделиться, ни выразить протест существующей политической ситуации внутри коллектива, ни просто душеньку отвести.       Но насчет матов в какой-то момент терпение менеджера лопнуло окончательно, и на маты был введен конституционный запрет, а на тех, кто все так же будет делать попытки охуеть, наложен штраф в размере тысячи вон за один мат.       Собранные средства было решено пустить на благотворительность – купить Тэхёну новые мозги.       Поставили банку из-под орехов, проковыряли дырку в крышке и прилепили скотчевое предупреждение: мол, кто охуел – сюда кидайте монету за каждый матюк.       Первую неделю банка стояла пустой. Не то, чтобы все жлобы были среди бантан, но как-то старались матюкаться в себя, чтобы не оплачивать новые мозги Тэхёна из собственного кровненького бюджета, ибо какого хера? Пусть сам себе на левое полушарие зарабатывает.       Тэхён не матерился принципиально: его безмозглым обозвали, так он же сам себе и мозги должен оплачивать? С хера ли? Несправедливо!       Но вот вторая неделя началась с бигхитовской планерки. Сначала туда пригласили всех. Потом отменили приглашение, и пошел один Рэпмон. Никто не понял почему, и не понимали до тех пор, пока Мон не вернулся. Потому что он вошел и объявил: - Я вам новые концепты принес.       И молча прошел к банке и сунул туда 100 тысяч вон.       Такого витиеватого мата бантаны не слышали давно. И правильно менеджер (который, кстати, на планерке тоже был!) решил подзадержаться-забежать в магазинчик за жвачкой.       Правильно.       Негоже его тонким интеллигентным ушам слышать такой жесткий гангста-рэп в тихом и благополучном сеульском квартале. Этак можно и уронить весь свой культурный уровень непосредственно на собственные сандалики.       Бантаны слушали лидера прискорбно и смиренно, еще даже не вполне осознавая, о чем конкретно идет речь, потому что Моня решил сначала потратить воны вслух, а потом уже продемонстрировать бантанам их новые образы на камбэк.       Когда лидер выговорился… (просто налички больше не было, а так-то он бы и продолжил бы… было, что еще сказать-то…), ребята нерешительно обступили его, требуя огласить «весь список, пожалуйста». И лидер огласил.       Минуту стояла тишина: только шелест распечаток формата А3 нарушал звенящий звуковой вакуум.       Потом раздался прерывистый вздох Шуги. Он прочистил горло, сделал шаг к штрафной банке и сунул туда три бумажки по 50 тысяч вон. А затем развернулся и зашагал в сторону своей спальни, утягивая за собой шлейфом свой знаменитый «да ебаный ты на хуй…».       Чимин дернул за ним, потом вернулся, запихал в банку смятую банкноту, и вновь помчался за Шугой. Чима матерился мало, но он был чувак за идею, так что должен был поучаствовать.       Чонгук воспринял свой новый образ как неприятную неизбежность. К тому же, ему вообще при хёнах ругаться матом было нельзя. Но он, конечно, предпочитал об этом забывать напрочь, особенно когда его несло. Но сегодня Гук реагировал на все как-то вяло. Просто, видать, налички не было в кошельке.       Хосок разглядывал себя и ржал. Ржал так, что аж закатывался. Потом решил, что ржет он на редкость нецензурно, и засунул в банку все содержимое кошелька. Потом открутил крышку и засунул и кошелек тоже. И опять заржал.       А вот Джину было не до веселья. Он перечислил все слова, которые, оставаясь приличными, могли бы выразить все его отношение к новой прическе. Потом, когда слова закончились, попробовал обойтись одними предлогами. «В» и «на». Но тоже как-то не очень выразительно получалось. В конце концов он поплелся за кошельком, наткнулся по дороге на Тэхена, который, глядя на быстро наполняющуюся банку, втайне радовался тому, как растет бюджет его левого полушария, но свою распечатку пока что так и не открыл.       И, судя по тому, как напряженно следил за ним Мон, возможно, открывать и не стоило.       И Тэхён это тоже понял - сразу после того, как открыл.       Потому что его вопль (примерно на 500 тысяч вон, если по официальному курсу) слышал не только менеджер, старательно выбиравший жвачку в супермаркете за три квартала от общаги, не только полицейские, пытающиеся перекричать отбойный молоток на стройке в соседнем районе, но и лично Бан ПиДи в бигхитовской студии звукозаписи с, вообще-то, звуконепроницаемыми стенами. - Я? – возмущался Тэтэ, - Это я??? (5 тыщ вон). Да пусть они эту (1 тыща вон) сами на свои (3 тыщи вон) головы мастрячат, поняли? Они меня за кого держат??? За какого-то (10 тыщ вон)??? Это месть что ли такая? Или что? Намджуни! Ты чего молчишь как (1 тыща вон) истукан? Вообще ты (3 тыщи вон) лидер или кто? (12 тыщ вон).       Когда Тэхён прокричался, он выгреб из своего кошелька всю наличность и торжественно ссыпал в банку. Поскреб по сусекам и кармашкам, не нашел больше ни монетки и огорченно обернулся в сторону Хосока: - Хоби, друг, займи полтосик до зарплаты, а? Я еще про свою новую челку не все сказал.       Намджун торжественно вынул из заначки четыре бумажки по 50 тысяч вон и сунул в банку. - Держи, друг. Позволь мне заплатить за тебя. Отведи душеньку. Сегодня можно.