***
Оказываясь пусть и в просторном и со вкусом обставленном, но лишенном какого-либо уюта номере любимой британской гостиницы, Джейми в тысячный раз задумывается о покупке дома где-нибудь в Ольстере. Оставляя чемодан у порога, не включая освещение, он находит в ленте контактов телефон знакомого местного риэлтора, ... но так и не нажимает на вызов. Просто вспоминает последовательность цифр, чтобы уже завтра снова забыть. (об этой идее) «Милый, у Далси и без того слабые легкие. На кой черт нам особняк в самой промерзшей части Британии? Куда лучше Багамы. Подумай об этом» И он думает. О том, что Амелия никогда не понимала его достаточно, а он поторопился с кольцом на заказ у друга-ювелира. У него обширный список друзей. Всё-таки нужно было звонить тому, что риэлтор. Две дочки это, безусловно, хорошо, но каково это — когда твоя жена (самый близкий тебе человек) не знает твоего любимого места в твоем родном городе, гуляет с тобой только в цитрусовом и жарком Лосе и наотрез отказывается поехать в Ирландию, даже в качестве подарка к твоему дню рождения? Очередные запонки с инициалами, безусловно, «в кассу». Кажется, он просто слишком устал. Кажется, он любит свою жену. Нужно только поспать. Утомительный перелет, папарацци в Ольдергрове и прочее… Кажется, он примерный глава семейства. Семьянин. И всё такое… Но проблема в этом самом «кажется». И это гложет тебя, парень. Съедает по кусочку каждый гребанный день как запущенная онкология.***
«В любви не может быть сомнений, сын мой. Если они есть — значит, нет любви». Слова его духовника звучат в черепной коробке гулким эхом. Разбирают по винтику. Цепляют мышцы мелкой дробью. Пришел исповедаться, вроде как перед крещением старшей. Вроде как предлог. А на самом деле больше не мог заливать ирландским виски нежелание трахать свою собственную жену. Даже дежурно, по вечерам, под телевизор. Дело не в родах, набранных килограммах и растяжках Мел. Он чувствовал — дело не в этом; но священнослужителю, разумеется, не сказал. Он не хочет жену; тупо не стоит. Она мягкая на ощупь, загорелая и пахнет его любимым женским парфюмом. Но внутри она … словно поролоновая, удушающе-пустая и потрясающе-бесчувственная, и у него стойкое ощущение, что каждый раз он долбит куклу из секс-шопа. Ему кажется, что даже стоны Амелия копирует из порно. Он противен сам себе, он буквально лезет на стену и частенько подолгу сидит в машине, подъезжая к дому, прежде чем войти. Рука снимает блокировку айфона, палец безошибочно находит нужный значок на рабочем столе. Та, что вся сейчас разложена на его экране по ровным инстаграмным фото-клеточкам, всегда смеется его шуткам и смотрит влюбленным взглядом в объектив, даже тогда, когда по ту сторону камеры вовсе не он. Будто точно знает, ведьма, что смотрит ОН. Пересматривает, заучивает, мысленно обнимает, целует, жарко и страстно, запускает руку ей в волосы и себе в ширинку. Он периодически кончает в своем гараже, пока ничего не подозревающая законная жена поджаривает ему стейк в пятидесяти метрах, на их семейной кухне. Тяжело дыша после, Джейми откидывает голову на подголовник в салоне и использует салфетки. Низ живота больше не тянет, временно отпускает. И он чертыхается, ругая себя за несдержанность. Вечером ему наверняка ничего не захочется на брачном ложе, а Мел наверняка будет приставать. Он клянет придуманный кем-то термин «супружеский долг» и повышенное после родов либидо Амелии. Она словно с цепи сорвалась. А он мог бы и повременить с разрядкой. «Это же, по сути, та же вагина. Все одинаковые. Какая разница кто под тобой потеет, кричит и царапает твою спину» — справедливо убеждает (распинает) себя Дорнан. Но «любить» для него никогда не было синонимом «ебать». «Ты спятил, приятель. Она — твое сумасшествие. Твой Освенцим. Прижизненный ад». — За что ты мне, проклятье? За что? Католический приход на окраине Пасадены закрывается в пять, и он входит в пустынный храм за три минуты до официального закрытия. Будто успевает до финала рождественской распродажи. Те же чувства. — У Бога что, тоже есть приемные часы? — Криво улыбается Джейми, длинными ногами минуя проход между рядами одинаковых деревянных скамеек. Священник не оценивает шутку, с постным лицом привычном жестом (словно кассирша в магазине считывает штрих-коды ваших товаров) осеняя лоб осунувшегося и измученного прихожанина крестным знаменем. То, что раб божий запутался и душа его мечется внутри бренного тела — падре видит и без всяких пояснений. Они сидят перед распятием долго и обстоятельно. Отец неустанно толкует Джейми о заповедях и высшем суде. С какой-то минуты перед глазами все мутное и плывёт; Дорнану кажется, что он вот-вот грохнется в обморок — от плотной тишины и едкого запаха ладана или всевидящего ока Иисуса — он и сам не знает. Когда становится совсем невмоготу, мужчина не выдерживает, с остервенением вцепляясь в полировку скамьи: — Святой Отец, Всевышний нас уже не слушает, так? — Сын мой. — Падре старается удержать его от необдуманных поступков. Но тщетно. Тот слишком долго терпел. И все невысказанное и копившееся в тесной душе стремится наружу. Это как тошнота когда в баре ты мешал долго и неосмотрительно, только в тысячу раз хуже. — Я одержим, Святой Отец. Я грешник. Грешник трижды, четырежды, сто раз, падре. Пусть так. Но я не могу пересилить себя. Не могу, падре. Я не могу…. Каменные стены сотрясаются от звука голоса и выдыхаемой ацетоновыми парами боли. Его влажные, красные глаза раненого зверя пугают даже видавшего виды священнослужителя. — Тобой управляет Дьявол, сын мой. Страсти берут верх над нами, все мы слабы перед собственными пороками, но нужно держаться… — Ради чего? Держаться. Ради чего? — Он обреченно роняет голову в спинку впереди стоящей лавки; виски невыносимо сдавливает; мокрый от пота лоб горит словно в простудной лихорадке. Жилистая рука священника тяжким грузом ложится на его напряженную спину. — Ради души, сын мой. Потакая минутным земным соблазнам, мы обрекаем душу на вечные муки после смерти физической оболочки… — Моя физическая оболочка сдохнет быстрее, если не будет рядом с той, в ком весь смысл. Он вылетает из храма, жадно заглатывая воздух, едва оказывается на улице. Калифорнийский ливень смывает все на своем пути, он едет не разбирая дороги, а дворники не справляются с потоком. Ливень смывает всё, только не «Прости его, Господи, ибо не ведает что творит» сухими губами в плотной тишине пустого прихода. Только не это греховное смс из памяти телефона: «Не знаю, придешь ли ты или справедливо пошлешь меня на хер в свой выходной. Но я буду тебя ждать. Начиная с этой минуты. 85°C Bakery Cafe». Изящные малиновые лодочки переступают порог кафе под самое закрытие. Звенит дверной колокольчик, он нервно вскидывает голову. Изящная шатенка — совсем девчонка — мило стряхивает воду с бежевого тренча (небеса словно с ума сошли — льет как из Ниагарского водопада уже третий час) и поправляет едва спасенную прическу, попутно ища глазами его в октаэдре столиков. У него сосет под ложечкой и бешено стучит сердце. Джейми с горечью на языке (и вовсе не от четвертого кофе с коньяком) понимает — у Бога все же нет приемных часов. Конторка круглосуточная.***
Дева Мона Лиза, эти годы должны быть лучшими в твоей жизни… © Кто-то стучит в дверь, когда Дорнан расстегивает ремень, манжеты и пару пуговиц сверху. Планируя принять ванну и лечь спать, даже не проверяя почту. Кто-то невовремя наведывается, беспокоит его, нарушая то самое «личное» и его нехитрые планы; он недоволен. Джейми хмурится, неспешно направляясь к двери, намереваясь расправиться с визитером как можно скорее. — Кто? — «Чуть мягче, Джей» — исправляет сам себя Дорнан, понимая, что вырвавшийся неприязненный холодок в голосе был некстати. Но сдерживаться — не то, что он умеет. Особенно в скверном расположении духа. Особенно дико вымотанным за трудный день и многочасовой перелет. — Рум-сервис. — Слащавый женский голосок отзывается из-за двери. Он странно резонирует в нем, металлическим прутом проходясь по внутренностям. — Спасибо, мне ничего не нужно. — Уже мягче, не без доли рассеянности (голос слишком напоминает кого-то важного) отвечает Дорнан, сам не зная зачем поворачивая замок. — Правда? — Изящные шпильки на отельном ковролине кажутся голограммой. Он поднимается выше по ногам, обтянутым тонким черным капроном (она с ума сошла, в такую-то погоду), задевает взглядом край песочного плаща. — Совсем ничего? — Даки собственной персоной лукаво улыбается и стоит в метре от него. В его мозге опускается занавес. И после даже титры не бегут. — Это ведь мне просто снится, да? … Ирландец выдыхает, но сквозь музыку даже самому не слышно, он расслабленно опускается на диван, не отрывая магнетически-тяжелого взгляда. Заворожен. Она как змея. Извивается. Танцует. Опиум гипноза расширяет сознание и зрачки. Но кто здесь игрец на дудочке еще большой вопрос. Он наблюдает за смазанными в темноте движениями (своей) шатенки, любуется тонкими линиями изученного вдоль и поперек тела, блестящей дизайнерской юбкой с жилами блядского люрекса, ее длинными худыми ногами. — Дак… Ты сумасшедшая. Его усмешка получается вымученной, усталой, но, блять, это так похоже на настоящее счастье. Не крайне удачные для него пробы и многомиллионный контракт со студией, не взломанные фанатками соц.сети, не кривые дорожки чистейшего кокаина на заляпанном стекле стола и не местный выдержанный виски. А это. Именно. Здесь слишком трудно ошибиться. Ему через три часа тридцать пять. Через три часа последний месяц весны. И еще через семь запись шоу для ирландского телевидения. А вечером рейс в Штаты, сразу после какой-то там премии. Он видит Собор Святой Анны, поверх, за ней, сжимая точеную талию. Она словно изваяние. Невообразимо грациозная, замысловатая, до невозможности красивая статуя авангардиста, помешанного на собственной музе. У него съехала крыша. И у него тоже. Джейми прижимает Даки к перилам, прогоняет мурашки с острых плеч двумя прикосновениями и одним поцелуем. В молочно-белую шею. Она трепещет. Она забывает как это — дышать. И как она могла делать это долгое время — «без него». Наверно, по инерции. Он смеется глазами, утопая в растаявшем как мороженое ее лукавом взгляде с синей хитринкой. «Теперь вдох, Дак. Попробуй, это просто». Она делает. Через рот. Один большой и внушительный. Он улыбается, заправляя каштановую прядь за ухо. «Молодец, детка. Дыши». Она дышит. Робко и несносно. Так, как ребенок учится ходить. А он… Наблюдает, сдавливая женскую безвольную кисть. Он просто…. любит. Так, что пульс замедляется. Так, что сам не понимает — рай перед ним или безвизовый анафилактический ад. И он не студентка с неустойчивым гормональным фоном и проблемной кожей лица, чтобы дрожать как осиновый лист при виде любимого человека (ака идола) и ощущать тех самых пресловутых «бабочек» ниже пупка. Но он, блять, ощущает. Совсем не по возрасту, статусу и прочей хуйне. Всё это глупости. Кроме Белфаста, этой комнаты и нее. _____ Даки садится на него сверху, обнимая шею, приближается к лицу и робко проводит язычком по губам, касается небритой щеки, скулы. А он сильно стискивает ее попу, надавливая, приподнимает свои бедра, толкается в нее, имитируя инстинктивные движения в сексе, вжимается, демонстрируя шатенке свое возбуждение. Она не спутает. Этот тягучий взгляд с поволокой и искорками животного желания говорит сам за себя. Он унимает демона внутри себя. Он бы жестко выебал ее прямо сейчас и здесь, на этом диване. Но почему-то оттягивает и медлит. К своему неудовольствию Джейми не может не отметить: она похудела. И его это не просто беспокоит, его это злит. Он чувствует ее вес, физически, она стала легче. Мужские руки помнят ее изгибы, тактильно, наизусть знают ее фигуру (и зрительно и наощупь) — она потеряла несколько килограмм с их последней встречи. А он не из тех, кто любит эту ёбанную болезненную худобу со страниц глянца. Его тошнит от глянца, моделей и психопаток с анорексией. Слишком много ненужных воспоминаний. Ласково снимая бретели топа с плеч Даки, любуясь линией декольте, он гладит девичью грудь и Даки закрывает глаза. — Ты похудела. Тебе нужно есть. — Да, мистер Грей. — Иронизирует Дак, растягивая такие невинные и вместе с тем такие распутные губы в улыбке. — Я не шучу, Дакота… Она мелка для него. Неудобно мелкая, птичка с некстати удлинившейся шеей, отвратительно (явно) проступающими ключицами, плетями-ручками и острыми коленями-лезвиями. Но внутри нее космос. Всё тот же. Хер-знает-сколько-это-в-тротиловом-эквиваленте. В его желудке детонирует амфетаминовая бомба. Вспышки ультрафиолета взрывают зрачки, он жмурится, а потом резко открывает глаза. И все вокруг заливается синим, потом оранжевым. Потом ему становится поразительно легко, будто он умер. Но он не умер. И, по-честному, не умирал ни разу. Просто иногда перебарщивал с дозировкой. Но ему правдиво кажется, что люди испытывают такую невероятную легкость в конечностях, слабость во всем парящем теле и неподдельную беззаботность только тогда, когда отдают богу душу. Джейми двадцать и он отчетливо помнит первый острый опыт игр с чем-то запрещенным.***
Пурпурно-розовая, желтая, голубая. Он помнит дуги ребер костлявой Киры над подушками и тонкую ладошку с горсткой разноцветных таблеток, однажды протянутую ему в душной спальне. Едва они входят в миллениум по календарю — у них появляется личный и регулярный — случается каждые два дня стабильно, если знакомый дилер не уходит в отрыв. Он — начинающая модель, она — преуспевающая актриса. Ему нужно долго и красиво стоять в брендовых джинсах у шершавой стены и смотреть в камеру взглядом депрессивного пса. Ей — звезде пиратов карибского моря — пройти важный кастинг в очередной блокбастер. Она не ест ничего кроме половинки грейпфрута и одного яйца. Но всегда весела и общительна. Благодаря банке транквилизаторов и чудовищному количеству экстази в сумочке, вместо запретного тирамису к черному кофе (конечно без сахара). Она всегда весела и общительна. А когда нет — он трахает ее до ломоты в суставах и бронхитного хрипа в легких и напрочь выбивает из ее тощего тела любые мысли что у них что-то не получится. Сейчас всё по-другому. Странно. Теперь это его раздирают на части репортеры и преданные фанаты. А она отчаянно борется за право хотя бы прорекламировать духи Шанель. Удивительная штука жизнь. «Ты конченный неудачник, Джейми» — ранним утром он обнаруживает ее алую помаду на зеркале, висящем прямо напротив их общей кровати. Прямо в их душной спальне. Только проснувшись. Без неё. «И тебе удачи» — он накрывает голову подушкой и мечтает задохнуться. Ему 22 и у него больше нет любви. Но зато есть пара пакетиков разноцветных колес и телефон агента бывшей подружки, милостиво оставленный всё так же — красной помадой на пыльном стекле. _________ Пурпурно-розовая, желтая, голубая. Тот же коктейль, но в других обстоятельствах. Он «слезает» с молли, под финал не приносящих ничего, кроме тошноты и желания сдохнуть, быстрее, чем с воспоминаний о том, как им было хорошо, когда они закидывались вместе. Под Майкла и четыре лаймовые Маргариты. Он помнит как трещат сосуды, не справляясь с мощным бурлением кипящей крови, как глушит счастье, как пульсирует каждая клетка под истонченной от непостижимой чувствительности кожей. Как сладко стонать её имя в ее же ухо, заполнять ее до отказа, и чувствовать как она напряженно сжимает стенки влагалища, и буквально врезается в его бедра, умоляя ускориться; переплетать ее тонкие руки и буквально распадаться на молекулы от крошащего тебя в пыль удовольствия. Оно густое и вязкое, как вишневое желе, перекатывается в тебе медленно (слишком медленно, но от того в миллион раз приятнее) — от основания черепа до фаланг пальцев ног, рождая долбаную эйфорию. Ты наркоша, но тебя радует. И ты хуй клал на всё остальное. Он помнит это. И реалистично чувствует. Сейчас. Как никогда ярко. Прямо как в 4D. И Джейми (не) кажется, что для того чтобы ощутить именно это опять — вовсе не обязателен знакомый набор. Она — те самые личные и необходимые Пурпурно-розовая, желтая, голубая. Она его МДМА. Он торчит сознательно, бесстыдно и беззаветно. Его трясет и крутит. Его затягивает. Его уже затянуло. — Ты как МДМА. — Шепчет он в эту аккуратную розоватую ушную раковину. Он-то знает. Как никто другой. Она — именно это. А она слишком правильная, слишком хорошая девочка, чтобы что-то понять. Да ей и не нужно. И Дорнану в кайф. Не сторчавшаяся анорексичка со взбалмошным характером, а эта примерная мисс, с внешностью выпускницы колледжа, и такими чертями, что любой омут обзавидовался бы. Дорнан и мечтать не мог о таком подарке на все свои дни рождения. До конца жизни авансом. Он перебирает ее волосы, скользит по ее лопаткам, и настойчиво пробирается в ее мятный рот напористым языком. Балконные перила слышат ее срывающееся в толерантную британскую тишину: «люблю тебя». И его ответное биение сердца через рубашку. Громче любых признаний. Истово.«Я жить без тебя не могу».
И кому еще как ни ему — бывшему (почти)зависимому — знать, что в его случае это ни хуя ни расхожая фразочка из бульварных романов. Он хочет нажимом на плечи усадить ее на пол, привязать к этому по-готически витому ограждению, оставить ее полуобнаженную и беззащитную на фоне величественного Белфаста с шпилями и наколотыми на них слепящими звездами, и смотреть на неё. Любить. Смотреть. Вдыхать с ледяным ветром теплый аромат шелка волос, (пред)чувствовать бархат кожи. Связать и трахать. Долго. Чтобы имя своё забыла.***
Когда горячие пальцы бегут вверх по спинным позвонкам, Даки все еще сидит на его коленях, поглаживая затылок.Нет света, но его больше чем кажется. Больше, чем нужно. Больше, чем можно вытерпеть.
Парное дыхание — одно на двоих — тихое, спокойное, размеренное. Они просидели бы так до ядерного взрыва, всемирного потопа или второго пришествия. До скончания веков и гибели всего этого несовершенного гребанного мира. Будь «за чертой» хоть малейшая надежда на то, что «там» они смогут встретиться и быть вместе. Ирландский северный ветер завистливо бьет плетьми в стекло, проникает в комнату в неплотно закрытую балконную дверь. Она невнятно (или слишком, блять, разборчиво и губительно для него) лепечет: — Я хочу любить тебя вечность… Она начиталась Остин и Бронте. Ждала принца, а встретила его. Знакомая пасаденовская вовсе не кофейная горечь садится на кончик языка. Так, что и не сплюнуть. Так, что не отделаться. Но кто он ей, чтобы возвращать на землю... Он вдыхает аромат ее волос, нежно шепчет на ухо, чуть усмехаясь, прижимая к себе невообразимо крепко. Еще чуть-чуть и она с хрустом сломается пополам в его объятиях. — Так и будет, детка. — Получается адски не убедительно, совсем как обещания из предвыборных программ по телику (он бы публично сжег к херам такого кандидата). А Даки верит. Глубокие синие доверчивы и, впиваясь в его нутро, душат неподдельной преданностью. Ее яд — самый действенный. Она верит. Или делает вид, что верит. В любом случае Дорнан благодарен своей малышке. Дакота кладет голову на его плечо и они снова застывают, на час, два или вечность, плотно прижимаясь, прилипая друг к другу, сливаясь, срастаясь в один большой ком разных бесконтрольных чувств. Там, где слышен только город и тиканье настенных часов. — Прогуляемся? — Шепот оставляет прорези в бархате тишины. Он знает, что Даки не спит. Чувствует, хоть и не видит. Он и сам не знает почему, но в этом городе ему всегда хочется гулять — посещать любимые места или вовсе бесцельно слоняться по длинным неровным улочкам. И с кем еще, если не с ней. Когда, если не сейчас. На исходе мертвенно-бледного апреля и в начале такого наполненного жизнью мая. Плевать на время. Погоду. На всё. В Белфаст его тянет так же сильно и безрассудно как и в нее. Даки приподнимается и пытается разглядеть время на наручных часах, оплетающих тонкое запястье. Ее полусонная улыбка работает для него лучше ночника, энергетиков и ибупрофена, вместе взятых. Его малышка не оставляет ему ни единого повода сомневаться в ней. — Конечно. Она двумя ладонями накрывает лицо, мило трет веки, прогоняя подкравшееся марево. Потом встает, поправляя блестящую юбку, надевая топ. Оглядывает просторный номер, ища взглядом свой сброшенный где-то плащ. — Только не думай, что я выпущу тебя в таком виде, Дак. Даки наивно улыбается уголками розоватых губ, смотря на приближающегося Джейми. — Ты сумасшедшая. Хоть иногда используй приложение «погода» в своем телефоне, ладно? Когда выходишь из дома куда-нибудь дальше супермаркета. Даки снова улыбается, не сводя влюбленных глаз с красивого, хоть и хмурого мистера Грея Дорнана. Он даже злится очаровательно. Ей всегда не хватало этой трогательной заботы от мужчин. — Я должна надеть это? — Она смотрит на принесенные Джейми вещи, выгибая бровь — его серую мешковатую толстовку, представляя каким бесформенным балахоном будет смотреться на ней эта спортивная вещь, и длинные темно-синие джинсы, которые нужно будет изрядно подвернуть, чтобы она смогла в них безопасно передвигаться. — Ты догадлива. — Он сексуально подмигивает, принимаясь раздевать ее. Даки дышит прерывисто, возбужденно. Ей нравится, когда он так руководит ею, лишая и намека на свободу выбора. Будь проклята живущая в ней Анастейша… Он снова хмурится, снимая с нее юбку, топ, оставляя в одном белье, посреди большого номера, но лишь на миг. На один миг Джейми не отказывает себе в удовольствии — отступая, он жадно ласкает тело Дакоты оплавляющим, оценивающим взглядом, задерживаясь на подрагивающем от холода и возбуждения животе, заострившихся коленях, кружевной линии темного бюстгальтера. Хмурится. Она и вправду скинула пару килограмм. —Подними руки. — Командует Дорнан, снова оказываясь в опасной, головокружительной близости. Даки чувствует его запах и читает мысли. Подчиняется беспрекословно, вытягивая руки. Приятный телу хлопок толстовки спасает от мурашек. Затем Джейми помогает ей надеть свои джинсы, сильно затягивает ремень на талии, отлично находя середину, при которой брюки надежно фиксируются на девушке, но при этом она может дышать, а после аккуратно подворачивает штанины. Все это время Даки молчит, наблюдая за слаженными действиями Дорнана, но сердце ее скачет как сумасшедшее. — Дыши, Дак. — Он улыбается, игриво касается кончика ее носа в тот момент, когда она готова броситься на него с жаркими поцелуями. Земля уходит из-под ног. Она не чувствует ковра… Одевая ее, Джейми едва сдерживает себя, чтобы не отменить все планы на хуй, и не остаться с ней здесь, на всю оставшуюся ночь (жизнь). Бесконечно любить её. Любить и трахать. Без дополнительных синонимов и объяснений. Без перерыва на сон, еду, разговоры. Вот чего бы он по-настоящему хотел. Но кто он ей, чтобы вот так лишать девчонку жизни… Заполняя собой, до отказа. До сбоя в программе. До диабетической комы. До инсулиновой зависимости. Он ее не подсадит. Нет-нет.В их истории хватит одного безнадежно больного.
Им надо отвлечься. Она хочется броситься на него и целовать. Он знает. Он точно знает. Эту дрожь, эти сигналы, искорки похоти в глазах. Она хочет его. Его девочка мокрая. И потому им надо отвлечься. Свой торт со свечами он хочет получить в финале вечеринки. Он хочет показать ей город. Показать её городу. Он слишком любит их обоих, чтобы откладывать их знакомство. И сколько можно скрывать их друг от друга… Джейми не выпускает ее ладони из своей руки, будто боится что она потеряется, а он не сможет найти. Будто ведет ее в сад или на школьную линейку. Будто она заблудится, а он тот, кто просто должен быть рядом. Всегда. Каждую минуту. Быть ее проводником в этом гребанном мире, в этой жизни — ее мужчиной, опорой, защитой — не этого ли предназначения (Оскара) он хотел бы больше всего на свете? Именно. Этого. А, может, это он. Он сам боится потеряться. Без неё. Проснуться в жарком, душном в это время года Лосе и понять, что хлещущий по щекам соленый ветер и тепло крови любимой женщины в пальцах — лишь тупой, никчемный сон. Чья-то до пиздеца злая, несмешная шутка. Он очень боится. Поэтому не отпускает, ведя Дакоту, смотря под ноги, на серый брусчатый асфальт в отблесках скупой городской иллюминации. В Белфасте ахроматическая густая ночь с заморозками и паром изо рта. Она шепчет, что никогда таких не видела. Он тоже. С ней эта ночь в родной Северной Ирландии открывается чем-то новым. Лаган сегодня на редкость спокойна и по обыкновению нема и величественна. Дакота смотрит на гладь реки и считает мерцающие на ней серебряные блики звезд. Завораживающее зрелище захватывает его малышку. Его захватывает она. Заглатывает целиком и полностью. И не давится. Он выпускает нежные пальцы Даки, девушка подходит к кромке воды, опускается на корточки, зачерпывает темную воду словно вязкую нефть. Портовый бриз жжет чувствительную тонкую кожу калифорнийских губ. Паруса пришвартованных кораблей возмущенно клокочут, с недоверием смотря на незнакомку. Даки замирает перед открывшимся ей видами красивейшего ночного Белфаста. — Это чудесно, Джейми. — Она убирает волосы с лица, восторженно улыбается, оборачиваясь. Он растягивает губы в подобии улыбки. «Ты чудесна, детка» — мысленно отвечает ей Дорнан. Он поздно вспоминает про телефон в кармане куртки, но так и не решается достать его, предпочитая оставить свою Дакоту такой — завороженной и восхищенной — в живой памяти, нежели разлинованной в галерее бесчувственного гаджета. Проходя набережную, мосты и тихий центр, они неспешно выходят к Донегалл. Дакота уже видит колокольню той самой святой Анны, предвкушая выход на главную площадь столицы. «Однозначно, это станет главным откровением» — думает шатенка. Внезапно Джейми закрывает ей глаза руками и обескураженная девушка останавливается. — Идем, хочу тебе кое-что показать. Он заставляет ее свернуть, Даки не разбирает дороги, осторожно переступая ногами в мужских найках. Она держит руки Джейми своими, умоляя позволить ей посмотреть куда они идут. Но Дорнан непреклонен, ограничиваясь лишь: «Аккуратно. Направо. Теперь налево. Осталось чуть-чуть». Когда мужчина наконец милостиво разводит ладони, Дак часто моргает, пытаясь привыкнуть к свету. Переливающиеся огни яркой, задорной вывески приглашают воспользоваться услугами велопроката в самом сердце спящей северной Ирландии. — Прокатимся? — Он снова надежно обхватывает ее запястье, на этот раз чтобы поцеловать. — Ты знал. — Протягивает Джонсон, прищуриваясь. Она почти парит от переполняющего ее восторга. Радуется как девчонка купленной сахарной вате в парке аттракционов. Как же с ней легко… Он и сам уже давно не чувствует почвы под подошвами ботинок. — Разумеется, детка. Чертова улыбка не стирается с обветренных губ. Кажется, у нее уже болят щеки. — Наша цель — угодить клиенту, мисс Стил. Ей нравилась эта сцена — их велопрогулка в Париже. И получившийся результат (вообще весь медовый месяц Греев — ее особая любовь в трилогии) и, собственно, процесс. Тогда, на затянувшихся ночных съемках, они, как обычно дурачась, ожидая пока рабочие установят свет, затеяли дурацкий спор — ребяческие гонки, рассекая по центру Парижа на велосипедах. Тогда Джейми выиграл, наплевав на все принципы джентльменства. А мисс Джонсон не привыкла уступать, пообещав партнеру взять реванш. Кто бы мог подумать — что Джейми всё помнит, организует эту прогулку и предложит ей отыграться в своем родном городе, в такую особенную ночь. Даки еле доставала ногами до педалей, в огромной мужской обуви ступни так и норовили соскользнуть, но это абсолютно не мешало девушке наслаждаться этими сказочными мгновениями и всеми окружающими ее красотами на все сто процентов. На этот раз Дорнан предоставил ей полный карт-бланш и свободу действий, держась позади, чуть поодаль. Мачты освещения услужливо указывали девушке дорогу, безошибочно ведя к центру города. Ей все-таки хотелось разглядеть главную достопримечательность Белфаста, один из красивейших католических соборов Европы, ощутить эту невероятную энергетику собственной кожей. ---- Дакота оборачивается — проверить как там Джейми, состроить какую-нибудь победную, дразнящую гримасу, но позади его нет. Она делает вдох и выдох. Прищуривается. Поворачивает голову, чтобы посмотреть куда едет. Оборачивается вновь. Дорнана по-прежнему нет. Нет-нет, она не паникует. Вовсе нет. Удерживая руль одной рукой, вторую — вспотевшую от пронзившего нехорошего волнения — девушка вытирает о колено. — Джейми. — Тихо шепчет Даки, ей становится немного страшно. Зябко. Впервые за весь вечер она чувствует холод. Физически. Просто его нет рядом. И она совсем одна в этом огромном городе, прошитом морской солью и ветрами. Она почти падает с велика, видимо, наехав на камень, напрочь позабыв смотреть на дорогу. Все ее мысли сбились в кучу. Вскрикнув звонкое «ой», Даки вовремя группируется и спрыгивает с велосипеда. ---- Подняв голову, она видит стоящего у арки, ведущей на главную площадь, Дорнана, скрестившего руки на сильной груди. Его напряженная закрытая поза говорит сама за себя. Кто-то очень зол. Но… как он здесь оказался быстрее неё? Проявил чудеса левитации?! Фокусник, тоже мне! — обиженно думает Дак, ведя велик и шагая в направлении ратуши. Синий внимательный взгляд, держащий девушку словно на прицеле, весьма недоволен её легкомысленной неосторожностью. «Сейчас, кажется, меня ждет хорошая трепка! Плевать, он тоже хорош!» — Тебя можно хоть на минуту оставить одну, скажи мне? — И снова Джейми просит себя быть чуть мягче, но не очень выходит. Эмоции и страх за неё берут вверх. Она чуть не навернулась с этого гребанного велосипеда прямо на асфальт, на скорости и на его глазах! Эту девушку вообще нельзя отпускать от себя ни на метр. — Как ты здесь очутился, если ехал позади? — Дак, я люблю быть сзади только в одном случае. — Чеканя каждое слово, отвечает Дорнан, смотря ей прямо в глаза. Коварная, недвусмысленная пошлая усмешка вспыхивает на любимых губах. У Даки не подконтрольно вспыхивает лицо. Джейми забирает у нее велик и, поворачиваясь, направляется к собору. — Учту. На будущее. — В тон ему, иронично отвечает детка, любуясь спиной Дорнана. Спина расслаблена и горделива, как и походка. Детка не видит, как чертовски доволен Джейми, улыбаясь во все тридцать два. Она ему идеально подходит. Она — та самая его «половина». Не верь после этого во всю эту кармическую херню… Прокручивая ситуацию, Даки и не замечает, как оказывается в центре Донегалл, буквально упираясь в готическое сооружение храма. От шедевра архитекторов в удивительной желто-красной подсветке у нее спирает дыхание. Разве к такому можно привыкнуть? Совершенно точно, она запомнит это надолго. — Джейми, Господи… — Выдавливает Дакота, подходя к ступеням. Дорнан оказывается за ее спиной, легко приобнимает за плечи, находя руки. Ледышки. Бедняжка. — Ты заледенела. — Нет. — Отрицает Даки, не обращая внимания на такие мелочи как холод. — Будешь кофе? — Заботливо шепчет Джейми, не отрывая глаз от Дакоты. А она не отрывается от убранства здания, задирает голову вверх, рассматривая причудливые башни собора. — Дак. — Улыбается Джейми, аккуратно поправляя ее волосы. Она рассеянно кивает. — Да, без сахара, пожалуйста. Джейми неодобрительно поджимает губы. — Я сейчас. Переходя дорогу, Дорнан бросает взгляд на наручные часы. Почти полночь. Этот круглосуточный кафетерий на углу Мэй Стрит все так же работает и Джейми рад. — Латте, пожалуйста. И два сахара. — Что-нибудь еще? — Осведомляется продавец, протягивая мужчине картонный стаканчик с обжигающим ароматным напитком. — Да, пожалуй. — Задумчиво произносит Дорнан, вспоминая еще кое-что интересное из их с Дакотой истории съемок. И наверняка его глупая улыбочка со стороны выглядит нелепо. Но до его тридцатипятилетия всего пятнадцать минут, а отметить это событие он хотел бы именно так. Когда Джейми возвращается, Даки сидит прямо на каменном крыльце собора, подперев щеку рукой. — Встань немедленно. — Рявкает Дорнан, подходя. Не добавляя, но думая про себя «Эта девчонка точно нуждается в хорошей порке». Тут же одергивает себя: «Чертов Грей!». — А ты, похоже, закаленный, да? — Дакота нехотя привстает, кивая на мороженое в руке Дорнана. — Держи. — Дорнан вручает ей полагающийся кофе, снимает куртку и предусмотрительно стелет на ступень. — Теперь садись. — Разрешает Джейми. Дакота улыбается, полностью подчиняясь, не сводя смеющихся глаз с любимого мистера «Контролфрика». — Ты чокнутая, Дак. — Отмахивается Джейми, присаживаясь рядом. — Ванильное? — Игриво интересуется Даки, грея руки о плотный горячий картон. — Теперь мой любимый вкус. — Отвечает Дорнан, расплываясь в сладкой как этот десерт улыбке, не имея ни сил, ни желания, ни физической возможности долго злиться на свою детку. Он кормит ее мороженым с пластиковой ложечки, поит кофе. Смесь горячего и холодного, горьковатого и сладкого. Изысканно и интересно. Всё это до одури нравится Дакоте, до щемящей боли в груди, до банальных, но таких правдивых бабочек в животе. — Так ты откармливаешь меня, да? — Вытирает уголки губ Даки, прищуривая глаза. — Уже не терпится. Твой коварный план? Но почему именно такой выбор? — Это мы. Ты и я. — Указывая на мороженое и кофе, говорит Джейми. — Как это? — Морщинка озадаченности появляется на лбу Дак. — Смотри. Это я. — Дорнан приподнимает стаканчик латте. — А это, — он слегка приподнимает пломбир, — это ты. Он добавляет несколько ложек ванильного десерта в кофе и протягивает Даки. Она снова послушно делает глоток, прямо из его рук. — Вкусно. Джейми нежно улыбается, пальцем вытирая белесую пенку с ее верхней губы. — Правда? А так? Он притягивает Дакоту за затылок и целует страстно, требовательно. И если бы она не сидела — точно упала бы. Колени вмиг ослабли, а все пространство стало кружиться вокруг с огромной скоростью. Как на каруселях. Он мечтал встретить еще один свой год именно так. В своем родном городе, с ней — телом, душой, с вкусом ее губ, кофе и ванильного мороженого на своих губах. Дакота вздрагивает и широко распахивает глаза от внезапного громкого звука городских часов, разрывающих таинственную, тонкую вуаль тишины. Колокола на главной башне собора Святой Анны начинают отсчет до старта нового дня. Ровно двенадцать ударов и последний месяц весны вступит в свои законные права. — Не бойся, это всего лишь май, детка. — Успокаивает Даки Джейми, любуясь проступившем румянцем на ее щеках. Кровь побежала быстрее. И ему нравится думать, что это из-за него. — Джейми… — Задыхается Дакота, вцепляясь в кашемир свитера на его груди. На ее лице неловкость и растерянность. Ему не нужно слов, чтобы понять все ее эмоции. Она совершенно забыла... Как можно быть такой тупицей, Джонсон? Но Дакота не была бы Дакотой, если б не умела так быстро ориентироваться в ситуации. Цепкие пальчики настойчиво сжимают свитер и тянут на себя, на этот раз вынуждая мужчину оказаться ближе. — С днем рождения, детка. — Смеется Даки, жадно впиваясь в губы любимого человека.Пурпурно-розовая, желтая, голубая.
«В любви не может быть сомнений, сын мой. Если они есть — значит, нет любви».
— Ты как МДМА…
«Не знаю, придешь ли ты или справедливо пошлешь меня на хер в свой выходной. Но я буду тебя ждать. Начиная с этой минуты. 85°C Bakery Cafe».
— Дак… Ты сумасшедшая.
— Ради души, сын мой. Потакая минутным земным соблазнам, мы обрекаем душу на вечные муки после смерти физической оболочки…
–…рядом с той, в ком весь смысл.
— Это ведь мне просто снится, да? …
— Я хочу любить тебя вечность…
Рваными кусками, слепящими вспышками, голосами… Он как в невесомости. В его сознании засвеченными полароидными кадрами проносятся события, фразы, сны; яркие воспоминания, стойкие ощущения. Откуда-то из прошлой жизни. — Загадай желание. — Шепчет ему Дак, еле шевеля горящими от поцелуя губами. — Так нужно. «Ты — мое желание» — кричат ей его глаза. Она понимает, благодарно опуская тяжелую голову на плечо, и опуская тяжелые веки. Слишком много впечатлений на сегодня. Слишком много любви. На всю жизнь. Он крепко обнимает ее, больше не боясь сломать. Джейми смотрит на крест над дверями храма.«Будь счастлива, Дак»
Он знает, его слышат. У Бога ведь нет приемных часов. Конторка круглосуточная.