Вглубь океана

Она всегда принадлежала кругу тех людей, которые привлекали внимание, захватывали и обязательно запоминались. Не столько своей внешностью, сколько огнем, там, за ребрами, где-то глубоко в сердце; жар его так силен, что он пылко рвется наружу и насквозь пронзает каждого. Но по-разному: иногда она собственной волей сдерживала его, едва приручаемого, но чаще отдавалась ему полностью, как в последний раз, и он метафорически разрывал все ее клапаны, которые на удивление быстро восстанавливались. Раскрепощенный интроверт: незачем прятать свои эмоции за маской приветливости, незачем думать о других, когда целый твой мир — это ты сама. Куда страшнее, когда кто-то посторонний рвется занять эту должность. Едва ли ее могло удивить то, что Полина Гагарина в смятении нашептывала названиях незнакомых ей коллективов: ее «андерграунд» от русской попсы отделяет целая китайская стена. А Полину от нее — лишь одежда. Эту простую, сошедшую с обложек журналов женщину, которую язык поворачивается назвать лишь девочкой — вот насколько невинной она кажется. На счету Нуки грешков наверняка куда больше, и она тонет в них, тянет за пятки всплывающих, отчаянно, чтобы не было одиноко, и манит тех, кто ходит по берегу и близлежащим скалам. Иногда Полина, оказываясь неподалеку от комнат для репетиций, слушает ее и поглядывает, морщась в непринятии ее музыки — не принимает философию ее жизни. Где же точки соприкосновения? Полное отсутствие вербального общения, только лишь обрывки фраз и комментарии негативного характера друг о друге в интервью — все лишь бы доказать, какие они разные. Нет общих интересов. Полина часто и сама ощущает на себе ее взгляд, который вечно задерживается на ней чуть дольше, чем нужно, и не совсем понимает, что чувствовать. Однажды их машины совершенно случайно оказываются припаркованы рядом, и Нуки вновь предается своим мыслям. Они выходят и хлопают дверцами почти одновременно, и Дария просто не в силах оторвать взгляд, но, когда Полина замечает это невесть каким, может, третьим глазом, в качестве оправдания ей в голову приходит лишь это: — Поздравляю с беременностью. Она узнала об этом неслучайно. Еще бы: всего-то, проходя мимо, подслушала ее «не телефонный» разговор. — Следите за мной? — Конечно. И я совсем не планирую тур, не записываю новый альбом и даже не выступаю завтра сольной формацией. Полина облегченно усмехается. — Простите. Мне показалось, что вы на меня пристально смотрели. — Я ж маньяк-убийца, с чем вам сказочно повезло, — Нуки криво улыбается, — ведь я окажись я папарацци, о вашей счастливой вести знала бы уже вся страна. Она шагает ближе, кладет руку ей на плечо, касается кончиком носа ее уха и шепчет: — Я умею хранить секреты. Полина вздрагивает от ее дыхания, от хрипловатого шепота, а Нуки вскоре отскакивает, переминается с ноги на ногу и начинает махать рукой девушке, стоящей прямо позади Полины. Ей все кажется. Но вот только зачем выдумывать, что за тобой следит какая-то девчонка? Слово остается за Нуки, и Полина поспешно удаляется, но в ее памяти отчетливо запечатляется бледно-розовый след на шее, обнажившийся очередным неслучайным образом. А круговорот странных событий в их жизнях лишь продолжается. Нечто зажигает в Полине интерес, и вечером следующего дня она трется в нерешительности у клуба. Двери давно открыты, она — с билетом, но внутреннее чутье подсказывает, что ее любопытство до добра не доведет. Как только зал начинает скандировать «Нуки!» она не выдерживает и рвется вперед, надеясь, что сумасшедшие подростки не сломают маскирующие очки. Но все оказывается спокойно: ей никто не мешает стоять с края и пытаться разглядеть в серо-зеленых глазах то, что они скрывают. Она движется так, будто кругом — никого, будто проживает последние двадцать четыре часа, но при этом магическим образом ей удается заглянуть в душу каждому. Когда она прознает Полинину, та лишь замирает, как пойманный кролик, но на лице Нуки не дрогнет и мускул, как она вновь отдается сама себе. Может, снова показалось? Полине не по себе, поэтому где-то через пару песен она уже спешит на выход. А утром, на входе в репетиционную, кто—то резко хватает ее за запястье, заводит в небольшое кладовое помещение и закрывает дверь. Свет ярко горит, и Полина отчетливо видит лицо пленителя. На мгновение ей становится страшно, но хватка вскоре ослабляется и Нуки опирается на дверь, складывая руки на груди. — Ты была на моем концерте, — это звучит как утверждение, но взгляд ее требует объяснения. — Я не… — и как только Полина пытается возразить, Нуки едва не сворачивает ей руку, но указывает ей на почти стертую печать вчерашнего клуба на запястье, — …не хотела, чтобы ты узнала. — Я вижу. Ты же так быстро убежала, а как «старательно» стирала отметку. Зачем? Полина подсознательно хотела быть пойманной. И попалась. — Твой… — слово «шрам» повисает в тишине, и Полина, сглотнув, тянется, чтобы обнажить шею, увидеть то, что ей так не дает покоя, понять почему — или как — ей удается быть живой. Время тонет, и пока… Она мертва, иначе зачем так пытается доказать обратное? Вдох. В одно мгновение щелкает дверной замок, и Нуки грубо перехватывает проворную руку Полины, поднимает над ее головой, а саму Полину вжимает в какие-то стеллажи. Будь Полина чуть старше, она могла бы и обидеться, но ее ждут ответы на вопросы. Или… Молчание. Во взгляде Нуки — очередной концерт: она не здесь, не с ней, а где-то там, далеко, на своей планете. Полина на Земле, но это не мешает Нуки за долю секунды накрыть ее губы своими, а свободной, слегка дрожащей рукой, потянуть вниз застежку платья, а затем резко стянуть его вниз. Белье нежно-розового цвета навевает ей мысли о том, что Полина не кажется ее ровесницей; у Полины все куда проще. Она так и стоит на месте, недоумевая: не зная, что думать, что делать, когда от чужих прикосновений женщины так приятно, когда внизу живота все стягивается узел от одного лишь предвкушения, когда казалось, что это самое чувство уже давно забыто. Но эта Нуки, подобно демону, выкарабкавшемуся на поверхность из ада, трогает ее грубо, оставляя синяки — так, как никогда не решался её муж — и собственные губы ищут ее, чужие, и собственные пальцы слепо нащупывают кубики пресса и скользят вверх, вдоль груди, пробуя ее на ощупь, а затем к плечам, стаскивая холодную черную куртку. Она кусается — Полина стонет слишком громко, когда щекотливые пальцы опускаются ниже — и пытается заткнуть ее поцелуем; ей воздуха хватает надолго. Ровно до тех пор, пока из другой вселенной до нее не доносится звук, который по звучанию отличается от стона Полины. Выдох. Ожидание. Ищут их, но не таких: не полураздетых, разгоряченных и возбужденных до безобразия. Взгляд постепенно проясняется, и Нуки приходит к выводу, что совершенно не удивлена проявленной взаимности. Полина тяжело дышит, слабо соображая и не осознавая главного: парой пронзительных взглядов она была поймана в омут ее океана, практически безнадежно. Все размыто, тянет вниз магнитом. Темнота, тошнота… Через пару часов они уже в прямом эфире, и Нуки на полной отдаче исполняет Бьорк. Она слышит: «Я вас боюсь». И все, что может ответить: «Это хорошо». Хорошо, потому что мы тонем в одном океане.