Прикосновение

Лилово-оранжевые акварельные разводы облаков на небе вырастали полутонами и светотенями в воздушные замки, одним видом отдаваясь на кончике языка бурым сахаром сказки. Насыщенный аромат прелого бурелома вплетался в остроту его одеколона, заставляя Тину вдыхать глубже, наслаждаясь запахами, примешанными к тонкой нити всё той же вербены. Кромка густого леса на окраине семейного поместья Грейвсов, которое она никак не надеялась посетить, зеленела изумрудами в стекле его незрячих глаз, блестя проблесками заходящего солнца, и наваждение не покидало девушку каждый раз до тех пор, пока он не прикрывал веки, мерно вышагивая по протоптанной тропинке. Налитые сладостью весны пионы, потрёпанные тяжёлым дождём, клонились ниже к сырой земле, скрывая нежную малину оттенка в глубине бутонов на ночь. С верхних колеблющихся веток, срывая капли, вспархивали парами птицы, кружа в узорчатом полёте, прячась в мраке кроны листвы. Как бы она хотела поведать об окружающем их чуде, волшебстве величайшего художника – природы. Как эти маслянистые мазки пейзажа синели вдали, подёрнутые лёгким дымчатым туманом, розовевшим в закате; как французские окна поместья подрагивавшими створками отбрасывали солнечных зайчиков на ограду, играя в самый причудливый в мире театр света – не теней, - складываясь в дрожащие рябью ветра фигуры; как мягкий кот, вычесанный, едва ли не зализанный, с шипением дёргал смешно свои белые лапки, уворачиваясь от очередной оранжевеющей лужи, пачкаясь ещё больше. Как бы Тина хотела поделиться, чтобы её голос, которого она никогда не имела, звенел трелью птиц, щебетал, переливаясь тонкой мелодией флейты, и она завидовала всем на свете в тот миг, кутаясь покрепче в складки пальто, натягивая рукава на тонкие пальчики. -Вам холодно, Тина? – вдруг его голос отрезвил её, и она резко качнула головой в его сторону. Водопадом топлёного шоколада её волосы дернулись вверх, опадая, трогая золотящимися кончиками раскрасневшиеся щёки. Она нахмурила брови, с досадой, затмившей зависть, вспоминая, что он ждёт её ответа, и поняла, что ему было явно тяжелее – не видеть всего этого безумства красок, орудуя лишь восприимчивостью к свету, огибая тёмные силуэты теней. Он жил в кошмаре, - так думалось Тине, когда она смыкала веки, стараясь представить мир его глазами. И каждый раз она дергалась в испуге, отшатываясь от собственной беспомощности. И сожаление, не проявляемое, мешалось с печальным восхищением перед ним. -Нет, - губы формировали выдыхаемый воздух в приемлемую речь, и голосовые связки были бесполезны. Самыми тяжёлыми были гласные – звуки музыки. И они были недоступны ей, дразня лишь ветром её лёгких. Временами, когда тоска погребала цветущие сады её души под своими волнами, она стыдилась этого хриплого свиста, со всей грубостью внутри споря с теми людьми, кто говорит, что шёпот прекрасен. -Врёте, Голдштейн, - она слышала улыбку, боясь обернуться, чтобы не утопиться в пучине по имени «Персиваль» вновь, тянущей всей сладостью ароматов влюблённости на самое дно её наслаждения. Подошва туфель неприятно захлюпала в жидкой грязи, приклеив Порпентину к себе, заставляя ту превратиться в одно из белокаменных произведений на выставке в Лувре, окуная в водоворот античных мифов немую девушку. Сначала робкое прикосновение к плечу – само «Сотворение Адама», - почти невесомое, невинное и столь же возвышенно прекрасное. Потом лёгкая хватка чуть выше локтя, которая похолодевшей от волнения девушке кажется самим «Похищением дочерей Левкиппа» Рубенса, и Тина резко оборачивается, неверяще поджимая тонкие губы. Немое восхищение искусством – лучшее, что должно происходить с творениями мастеров. Его тёплые пальцы нащупали холод её запястий, и, не думая, он обхватывает её ладони в свои, подходя ближе, притягивая руки к губам. Она дрожит, ослеплённая его действиями, ошеломлённая, недвижимая – едва дышит, - когда он, нежно растирая сухую покрасневшую кожу, выдыхает тёплый воздух на тонкие её пальцы, стараясь согреть, и от досады Тина едва ли не сопит, переполняемая взрывом взбитых сливок сладко-щемящих чувств изнутри. Она смотрит на него, впитывает его образ: едва тронутые улыбкой губы, сероватая щетина на скулах, бронзовая сетка морщинок у глаз, чуть подрагивающие от напряжения густые брови. И её тонкие ручки в его ладонях. Заразительно-прекрасная мечта, и Тина не может устоять, когда тянет запястья на себя, не отрывая горько-острых глаз от его удивлённого лица, притрагиваясь к фалангам его пальцев мягкими губами, едва тронутыми бальзамом – неописуемая наглость едва ли сойдёт ей с рук, но проклятье затмило своим бельмом бурые зрачки, лишив разум зрения. Она покрывала волной мягких поцелуев его тёплые ладони, пока не поняла, что хватка её рук на его предплечьях слетела, и теперь сам Грейвс нежно придерживал девушку за подбородок, мечтая – до одури – увидеть её лицо в тот момент. Большим пальцем правой руки он очертил контур её улыбавшихся губ, кожей ощущая её тёплое дыхание, будто слыша искрящиеся эмоции в тот миг. Тина направляет его ладонь, заставляя накрыть её губы полностью, и он чувствует, внимает, слышит – немое признание в любви, сорванное нежностью поцелуев образов букв и слов, врезавшееся в его кожу жаром горящего стеснением и невинностью воздуха. Сквозь завесу сладчайше любимых ароматов детства Персиваль ныряет с головой в нерешительный поцелуй, с без надобности прикрытыми глазами и впервые открытой душой, касаясь намного дальше просто острых плеч девушки – он тронул сакральное, сокрытое в глубине темнеющего вечером мира Тины, зажигая на её небе звёзды не обычной влюблённости, а любви – яркие, розой ветров расходящиеся лучами белёсого света. И она отвечает, не в силах спрятать детской улыбки, когда руками невесомо обнимает его за шею, жмурясь в свете заходящего малиной солнца. «Я тоже люблю тебя, Тина»