Суставы у Мерриль гнутся в разные стороны; она тощая, такая тощая, что ребра и позвоночник отчетливо видны под тонкой, бледной кожей – каждый позвонок, каждая косточка. Большие глаза вечно влажные. Выгнуться так, чтобы голова торчала между ног, сложиться целиком в небольшой сундук – вот, что она может и делает. Она редко выходит за пределы арендованной территории. Купол передвижного цирка пропах кислым пивом, дешевым табаком и жаренным арахисом; протертая скамья и запятнанный заплатками шатер. Её дом путешествует из штата в штат, оставляя за собой шлейф восторга и страха. Её дом – цирк.
Цирк уродов.
Могло быть и хуже: её продали туда из сектантской коммуны, зовущей себя «долийцами», прячущейся глубоко в северных лесах. Родителей Мерриль не помнит, только… Хранительницу? Кажется, та любила её. Заботилась и пела что-то на ночь: иногда, засыпая после очередного выступления, сквозь собственные всхлипы и боль в мышцах, она слышит хриплый женский голос, убаюкивающий колыбельной на незнакомом языке. Прошлое стерлось из головы Мерриль почти целиком, смылось в сливную дыру в голове. Напоминают о нем лишь шрамы вдоль-поперек запястий – те, что постарше.
Оно было не радужным. Настоящее, впрочем, не сильно лучше.
Люди отвратительны. Эти мужчины с щетинистыми подбородками и сальными взглядами; жирные, мерзко смеющиеся дети, измазанные в сладкой вате; надменно задирающие голову женщины, презрительно приподнимающие выщипанные в ниточку брови. Они платят за то, чтобы глазеть. И жаловаться нечего: Мерриль кормят так, что есть силы встать со старого, продавленного матраса. За пару лет у неё появился собственный трейлер: краска на нем облупилась, а внутрь проникает ветер сквозь трещины в ржавом металле. В холодное время года она сворачивается в клубочек, заматывается в изъеденное молью покрывало и обнимает себя руками.
Хозяйка строга к ним: светлые, уложенные волосы и крепкая, тяжелая рука, оставляющая лиловые синяки на руках, ногах и животе. Свет ледяных глаз, кажется, проникает в каждый уголок каждого шатра.
- Лучше не разочаровывай Мередит, Маргаритка, - говорил Варрик, выпуская клуб дыма и приобнимая её за плечи. – Ты умница. Ты сильная, правда же? Так что не вешай нос; а я постараюсь прикрыть тебя, если что. Мы же друзья? Друзья. А друзья защищают друг друга.
Варрик симпатичный, умный и добрый. Улыбка его очаровательна: идеально ровные, белые зубы, которые не портит даже пагубное пристрастие к сигаретам. Варрик – карлик. Это, увы, для большинства куда важнее. Когда-то он выступал в шутовском костюме и унижался во всю, но дела его пошли на лад: «гном» умеет стрелять из арбалета и невероятно умен. Теперь он раскручивает Фенриса, татуированного с ног до головы грубияна, на специальном кругу и пускает вокруг него арбалетные болты – и ни разу его не ранил. Несмотря на то, что вечно пьяный вдрызг Фенрис трясется в похмельных судорогах. Вечерами Варрик пьет дешевый коньяк в своем шатре, погружаясь в бумаги: Мерредит поручила ему бухгалтерию за отдельную доплату.
Он был первым, кому Мерриль доверилась.
Второй была Изабелла: очаровательная цыганка в обтягивающем платье. Сквозь декольте хорошо виднелись спелые, смуглые груди – все три. Ходят слухи, что между ног у неё не только женские прелести. Мерриль не проверяла. Изабелла проявляла к ней почти материнскую заботу: причесывала её, подбирала костюмы, рассказывала истории из своей нелегкой жизни и пичкала её советами. В комнате у цыганки царила мнимая роскошь: если не искать рубцы на фальшивой позолоте туалетного зеркала и дыры в бархатных нарядах, покажется, что ты в сказке. К Изабелле она часто заходит вечерами, но всегда предварительно украдкой заглядывает в шатер. Не хотела наткнуться на очередного мужчину – а они у трехгрудой красавицы бывают часто. Не хотела снова застать её с пустыми глазами и пеной у рта: кокаин иногда приводит к не самым лучшим последствиям.
Мерриль была юна: почти самая младшая из девушек труппы. Она никогда не спала с мужчинами. С женщинами, впрочем, тоже, поэтому истории Изабеллы её заставляли краснеть и смущенно улыбаться. Цыганка была очень опытной, и здоровых, казалось бы, уважаемых людей, не смущали ни три груди, ни «сюрприз» меж её аппетитных ног.
Партнеров она выбирала сама. Правда, иногда выбирать не приходилось: Самсон, самый мерзкий из прислужников Мередит, никогда не спрашивал и брал свое. Изабелла плакала, а Авелин, женщина с невероятной силой, поднимающая тяжеленые штанги одной рукой, её утешала. Говорила, что хочет его убить – Мерриль подслушивала сквозь тонкие стены, боясь войти. Отвращение и страх захлестывали её, парализуя тощее тело.
Ходили слухи, что многие девушки страдали от насилия, но никто ничего не делал. Кто захочет уродку? Уроды беззащитны, у них нет прав на собственное мнение. Куда им идти из этого прокуренного дымом и ложью цирка? Общество лишь издевается над ними и платит деньги, чтобы взглянуть на их кривлянье. На единственный способ выжить, кроме прошения милостыни под мостом.
Мерриль была юна и никогда не спала с мужчинами. И, когда она видела фигуру темноволосого бугая с красными от героиновой ломки глазами, то тут же сматывалась куда подальше, лишь бы не попасться ему под руку.
***
Все изменилось, когда в цирке появилась Хоук.
Рыжая девушка с зелеными глазами, покрытыми кровавыми крапинками. На вид – совершенно здоровая, по крайней мере физически.
- Извини за вопрос… Пожалуйста, пожалуйста, извини, но… Что с тобой не так? – осторожно и пугливо спросила у неё Мерриль, пока она распаковывала вещи.
Хоук улыбнулась ей, приподняв лишь один уголок губ. Кровожадно и… красиво. А потом задрала рукава своего широкого балахона: все руки в глубоких, уродливых шрамах. Не таких, как у Мерриль: тонких полосок. Грубые, широкие рубцы.
Из своего саквояжа Хоук достала узкий, длинный кинжал, и воткнула его в ладонь. Окровавленное лезвие торчало с другой стороны. Рыжая даже не поморщилась, а Мерриль в ужасе закрыла лицо ладонями.
- Боже… Зачем? Надо найти бинт, скорее… Ты истекаешь кровью, господи. Хоук, зачем?..
- Хей, не стоит так нервничать, глупышка! Ты привыкнешь. Ускоренная регенерация. Завтра затянется, а потом, на выступлении, я снова воткну туда нож. Это не первый мой цирк уродов. И так снова и снова. Все тело уже в шрамах, - рыжая облизнула губы и провела пальцем целой руки по скуле Мерриль. – Хочешь как-нибудь на остальные взглянуть?
Лицо Хоук было так близко, что Мерриль чувствовала её дыхание на своих губах. Ей должно было быть страшно, но страшно не было. Она заглянула в глаза рыжей, в её зеленые и безумные глаза, и совершенно не испугалась.
- Как-нибудь… потом, - засмеялась она и убежала прочь.
***
Мерриль часто заходила к Хоук в гости. Они почти не говорили: сидели в тишине, целовались, и проходились легкими прикосновениями по шрамам друг друга. Джейн Хоук обнаружила «дар» еще в детстве. У неё больная мать, погрязшая в долгах после того, как их дом снесло ураганом и младшие брат с сестрой, которым нужны деньги на обучение в колледже и нормальную жизнь, так что почти всю зарплату она высылает им по почте. Это все, что Хоук сообщила о своем прошлом.
В нём явно было что-то тёмное, и Мерриль не лезла в потемки её души. Рядом с Хоук – хорошо и не страшно. Поцелуи у неё нежные и горячие, а уродливые шрамы на её животе и ногах напоминали какой-то причудливый, но эстетичный узор.
Хоук не усваивала правила.
Привычной дорогой Мерриль шла в её шатер, и силуэт темноволосого мужчины впереди не предвещал ничего хорошего. Самсон зашел внутрь. Послышались крики, резанувшие её по ушам. Звон битого стекла. Мерриль побежала, преодолевая окутывающий её страх.
У Джейн Хоук новый порез на шее и колотая рана в боку. А Самсон весь в дырках, как кусок сыра, и некогда белый ковер под ним стал ярко-красным.
По щекам Мерриль хлынули слёзы.
- Она узнает… И будет плохо, Хоук…
Рыжая улыбнулась своей привычной, кровожадной ухмылкой. Свет газовой лампы плясал в её зеленых глазах дьявольскими огоньками.
- Узнает, малышка. Но уже никому ничего не скажет.
Хоук обняла её, и чужая кровь запачкала рубашку Мерриль.
- Скажи Варрику и остальным, что сегодня в этом цирке не останется ни одного гребанного урода… Только люди с умственными и физическими дефектами.
