***
Вика уже час дефилировала перед зеркалом, примеряя купальники, словно не за город собралась, а на Канарские острова. Я хмыкал. Перед кем выпендриваться? Передо мной? Так мне она больше голой нравится. Перед братом родным и его недоразумением, по ошибке называемым мужчиной? — Не поеду, — заявил я. — Противно смотреть на них. — Да-а? Кто-то говорил, что ему наплевать… — Да причём тут это, — плюнул я. — Мне насрать, голубые они или зелёные. Пусть хоть с козлом ебётся, если нравится. Но ведь никакого самоуважения у дрища этого. Бегает вокруг Андрюхи, смотрит ему в рот, аж дышать боится. Сказали «заткнись» — заткнулся! Послали на хуй — пошёл! И всё с улыбочкой. А словечки эти его! Я как его вижу — зубы ныть начинают. И кулаки чешутся. — Много ты понимаешь, — вздохнула жена, и тоном, не терпящим возражений, добавила: — Поедешь и точка. Я устала. Хочу на природу — купаться, загорать и есть шашлык. — А я глядеть не хочу на стрекулиста этого. — Можешь зажмуриться. — Я… — Доставай сумку и шампуры.***
Я, на самом-то деле, против Викиного брата ничего не имел. Отличный мужик. И погудеть с ним можно, и выручит всегда. Да и собой видный: высокий, статный, в плечах сажень косая. Я когда первый раз его увидел, думал, у него и баба под стать, какая-нибудь двухметровая блонди с пятым размером. Ни фига. У него Ванюша оказался. Херувимчик златокудрый. Ёлки-моталки, где он его только отрыл! Не, на мордаху-то он пригожий был. Глазёнки большие, губастенький и задни… кхм, пардон, отвлёкся. В общем, когда он рот открыл, я свой тоже закрыть забыл. — Котинька, съешь пирожочек! Заинька, тебе не холодно? Птуша, тебе на завтрак кашечку или омлетик? У «Птуши» морда каменная, будто так и надо. А это чудо в перьях по-нормальному разговаривать, по ходу, вообще не умеет. «Омлетик с сырочком, кашечка с маслицем, пирожочки с капусточкой». Ну как с ребёнком малым! А от перечисления всех животных и птичьих кличек ну просто челюсти сводило. А остальные в восторге: «Ах, мальчик, прелесть!» И губы в такт его словам трубочкой вытягивают, словно подсюсюкивают. Почему Андрей это терпит, я не понимал. У кого-то в гостях, как сейчас помню, он сидел как истукан, а Ванечка круги вокруг наматывал. Андрюха поел — Ваня рот ему лезет вытирать. Андрюха в сортир — Ваня следом: — Тигрёночек, ты бумажку забыл. «Тигрёночек» только рыкнет: — Заткнись! Харе меня позорить! Ваня плечами жмёт: — Что такого, все какают. А я твою любимую бумажку взял, с ароматом яблока. Все тогда резко сделали вид, что заняты разговором, и только плечи тряслись, и между фразами: «Гы-ы-ы!» А мне ни хуя не смешно, мне обидно. Руки при виде него так и чешутся. Нет, не врезать, я женщин и им подобных не бью, но вот по заду надавать, чтоб не больно, а токмо для понятия, очень хотелось.***
На озеро, значит, мы припёрлись вчетвером. Я с женой и Андрюха со своей пародией на парня. Он меня достал уже в машине — еле сдерживался. Озеро небольшое, круглое, как блюдце, песчаный бережок, берёзки, и никого вокруг. Сразу же шашлычок, помидорки-огурчики. Чучело Андрюхино целую сумку жратвы припёрло. Даже макароны и чай в термосе. Не, не так! Макарончики в судочке и чаёк в термосике. Мы трое бесились как дети. Мы — это я, Вика и Андрей. Ванюша — мать его через пень-кобылу — благовоспитанный мальчик, сидел на покрывале, трескал персики, и периодически: — Ёжик, надень шапочку, головку напечёт! Попей водички, устал — смотри, какой уже красненький! Бля! Моя бабуля так говорила. Андрюха привычно махнул рукой, отъебись, мол, и бросился в воду. Я ещё долго бегал за женой, делая вид, что хочу её поймать и тоже в озеро кинуть. Набегавшись до одури, повалились на покрывало и стали жадно хлестать сок. — А Андрей куда делся? — спросила Вика. — Не видно его. Мы как по команде повернулись к воде. Темноволосой головы видно не было. Поверхность озера будто зеркало — ни кругов на воде, ни всплесков. И тишина, только птички поют и ветерок листвой играется. Ванечка опомнился, вскочил и забегал по берегу. — Да небось в кустах спрятался, пока мы дурью маялись и ржёт над нами, — уверенно сказал я. — Он, по-моему, такую шутку уже проворачивал, — и заорал: — Андрон! Хорош народ пугать, вылезай уже! — А если не шутка? — Вика казалась испуганной. — Вдруг здесь ключи какие-нибудь бьют? Ногу свело и всё. Или сом — хвать за пятку! — Акула ещё скажи, — рассердился я. — Ваньку не пугай. Вань, ты это… Договорить я не успел, потому что этот гибрид зефира и бабочки вдруг дико выпучил глаза и заорал басом: — Андрей! Андрюха, где ты, ёбаный в рот! Урою, тварь! Тут вдруг совсем тихо стало, не то что птички — мухи разлетелись. Вика рот раскрыла, а я вообще в осадок выпал. — Андрюха, бля! — Ваня выл, как пожарная сирена. — Какого хуя ты в это болото попёрся, говно верблюжье?! Вылезай, сука! — Э-э-э, Вань, — я махал руками, пытаясь что-то изобразить. — Да он на том берегу уже небось, за деревьями не видно. Цветочки тебе рвёт, туда-сюда… — Цветочки! — нежную Ванину мордочку перекосило. — Я ему покажу цветочки! Я их всю ночь буду в жопу засовывать и доставать! Ты что, утоп, паскуда? Я ж тебя сам тогда убью, подлюка второсортная! Вылезай, сволочь! — А я тут. Андрей стоял за нашими спинами, а в руке — букет водяных лилий. — Сюрприз! Ваня подскочил к нему, вырвал букет и по морде его, и по морде. — Ещё хоть раз… меня так напугаешь… я не знаю… — и брызги с лепестками во все стороны. — Уёбина поганая! Скотина! Я чуть с ума не сошёл, а он цветочки. Смерти, что ли, моей хочешь? — Вань! — Я тебе покажу «Вань»! Я тебя дома так выебу, на всю жизнь запомнишь, гад такой! — Ты чего разошёлся? — Да потому что, сука, я тебя люблю. Что я делать-то без тебя буду, козлина? И осёкся. Помолчал секунду, и тихо сказал: — Ай-яй-яй, как не стыдно!Эпилог.
А чего тут эпиложничать? И так ясно. Как после Андрюха признался, Ваня обожал невинным котёнком прикидываться, а дома наоборот — Андрей перед ним мяукал и с ложечки кормил. Заводило это их обоих. Ну, типа, игра такая! Идиоты! Я как представлю… Да ну нах, я даже представлять это не хочу. Им нравится и ладно. А я мужиков теперь тоже не понимаю. Хоть и сам мужик.