Ибо Бог есть любовь.

Жизнь в Веге идет своим чередом. Человеческие существа быстро приспосабливаются к изменяющимся обстоятельствам, и то, как скоро люди поладили, сжились, перемешались с низшими, давно перестало удивлять Михаила. Большинство адаптировалось, несогласных перебили, обратили в рабство или пустили на новые оболочки для ангелов. Быстро, безжалостно, эффективно - по-человечески. Может и не было никогда такой уж большой разницы между его родом и родом людским, и прав был Гавриил, обвиняя его в слепоте. По крайней мере, когда его выволакивают из тесной клетки в особняке Уилов, служившей когда-то домом льву Самсону, и швыряют на пол в Стратосфере, посреди набирающей обороты оргии, искаженные похотью и издевкой лица людей и ангелов сливаются в одну сплошную кровавую пелену, не обнаруживающую никаких видовых различий. Ту памятную ночь, когда Вега перестала быть городом людей, избитый до полусмерти Михаил провел в медицинской лаборатории. В своих научных исследованиях Бекка не теряла времени даром. Тонкие закаленные прутья, вбитые ему глубоко под лопатки, были куда искуснее и изящнее привычных металлических кольев, использовавшихся для нейтрализации ангельские крыльев. Они не просто не давали трансформироваться, они служили идеальным инструментом непрекращающейся пытки. Иногда Михаилу казалось, что совсем лишиться крыльев было бы куда гуманнее. Он чувствовал их каждую минуту, чувствовал жгучее пульсирование перебитых нервных окончаний и судорожно сокращающиеся в ответ на электрические разряды мышцы. Электроошейник на него надели там же. Круглая зала Стратосферы, служившая ему домом больше 20 лет, превратилась в обитель ночных кошмаров. Гавриил на сборищах своих приспешников никогда не играл первую скрипку, всегда держался чуть в стороне. Балом правил Алекс. От прежнего Алекса мало что осталось. Внешне он не изменился, но горевший теперь в глазах дьявольский огонь, обжигал душу Михаила больнее, чем удары кнута его испещренную шрамами спину. - Тебе это ничего не напоминает? - шипел ему в ухо Избранный, прерываясь на минуту и вцепляясь пятерней в отросшие пряди на затылке Михаила. - Чувствуешь, что значит полное бессилие перед лицом высшего существа? Он любовно проводил пальцами по увитому письменами ошейнику. В Апокрифе нашлось множество полезных заклинаний, и Привязь для Архангела в их числе. Чем он заплатил за книгу, Уриэль? - вопрошает Алекс. Его сестра развязно хохочет, прикладываясь к бутылке: Он пытался соблазнить меня Вермеером. Когда Алексу наскучивает кнут, пленника распинают лицом вниз на полу в луже его собственной крови. Михаил инстинктивно сжимается, чувствуя грубое вторжение чужой плоти, теряет счет мучителям, овладевающим его телом, пока спасительное беспамятство не накрывает его. Он приходит в себя в своей (своей?) клетке от мягкого прикосновения пальцев. Бекка втирает лечебные мази в истерзанное тело, роняя горячую соленую влагу на рубцы и шрамы. От нехитрой ласки и толики сочувствия ему хочется разрыдаться в голос, но сил нет даже на это. Михаил уже давно ни в чем ее не винит. Бекка получила свой ошейник в ту же ночь, что и он, и, судя по фиолетовым кровоподтекам, не сходящим с ее лица, Дэвид Уил далек от идеала заботливого хозяина. Завтра будет новый день, а за ним новая ночь. И когда Михаилу кажется, что он не может больше терпеть, что душа его, не вынеся мытарств, наконец-то покинет тело и отойдет в сладостное небытие, он чувствует на затылке руку Гавриила, не карающую, не жестокую, почти ласковую, и слышит мягкий шепот над ухом, предназначенный лишь ему одному. Неужели это все, на что ты способен? Несколько месяцев пыток и ты сдаешься? Признаться, я разочарован. И как тебе такой род человеческий? Ведь совсем не сложно любить их издалека, с вершины Стратосферы, с высоты архангельского полета, держа в руке кнут. Неужели ты думал, что дело в Алексе, что он способен спасти нас и вернуть нам Отца? Я всегда знал, что ты близорук, но настолько... Разве ты не понимаешь, что он - твой крест, Михаил? Полюби его таким, каков он есть на самом деле: погрязшим в злобе и жестокости, показавшим свое истинное лицо. Таким, каковыми все они, творения Божии, и являются под своей симпатичной оболочкой. Полюби их, Михаил, и ты вернешь нам нашего отца. Ибо Бог есть любовь. Тебе ли этого не знать, братишка...