Клубничные леденцы.

      За окном снова чертова осень предстает во всей своей красе под светом тусклых, изживших свое время фонарей. Гарантия на них наверняка закончилась еще несколько лет назад, так же, как и на Юнги. Парень стоит на балконе, чувствует под ногами холод замерзшей плитки, задумчиво крутит пальцами новый карандаш и смотрит пытливо-заинтересованно в ночное, затянутое густыми, тяжелыми облаками небо, будто пытаясь разглядеть там такие далекие звезды, которых не видел еще с глубокого детства, и успел позабыть совсем их слабый, мученический блеск. Мин хочет найти нечто вроде музы, нечто вроде постоянного источника вдохновения, из которого он сможет черпать идеи, пока не опустошит его полностью, как чашку с водой. Юнги уже несколько недель как не может придумать ни строчки, ни даже одного-единственного слова, которое сможет соответствовать требованиям парня к самому себе — а он не согласен на что-то меньшее, чем идеально. Он зовет себя Шугой, он заставляет своих знакомых называть его только так — и сам не понимает, какого черта, ведь и сам даже знает, что псевдоним его звучит глупо и совсем по-детски, знает, что его просьбы звучат нелепо, и в некотором роде даже убого.       На столе — чашка с остывающим кофе, в телефоне — входящий звонок от Тэхена, целая тонна сообщений от него же, а в голове — черная, бесконечная пустота, такая же, как на улице. Сердце отзывается ноющей болью. Юнги нехотя принимает входящий вызов и прижимает телефон к уху, ожидая услышать как обычно бесконечный поток слов вперемешку с эмоциями, которые в одно мгновение свалятся на него, как снег на голову.       -Хен, хен, у меня такая идея, мы просто обязаны поехать с тобой туда на каникулах!       Младший вновь забивает голову себе и окружающим бессмысленной чепухой, что звучит настолько убедительно, что верит в нее даже он сам. Мина же это раздражает, раздражает так сильно, что не отказался бы хорошенько треснуть Тэхена по его дурной башке.       -Мелкий, ты же прекрасно знаешь, что я лучше проведу предстоящие каникулы в гробу, чем с тобой.        -Ну хен, тебе это правда понравится! Честно-честно!       Юнги отлично помнит, как заканчивались подобные истории. Однажды их отвезли в полицейский участок, потому что они находились не в том месте и не в то время — короче говоря, пробрались на огороженный участок, чтобы погулять в каком-то заброшенном особняке, который, как оказалось, строго охранялся от лишних любопытных носов. А Тэхен клялся, что там их никто не достанет, и что вид на закат там настолько прекрасный, что надо только со своей второй половинкой туда ходить. Да, выезжать за город, потом пару километров пешком, и в итоге лезть через забор с многочисленным табличками, гласящими что-то вроде «не влезай, опасно». Правда, Мин всегда почему-то соглашается. Может, потому, что еще ни разу не получал из-за этого слишком сильных тумаков от жизни, а может потому, что Ким умел убеждать.        -Ага, ладно, я понял. Завтра обсудим все, окей? — как обычно соглашается старший, чувствуя, что вновь невероятно обрадовал мелкого придурка с магией в голове.        -Ураааа, хен согласился! Тогда давай подойду к тебе после третьего урока?        -Если сможешь найти.        -Пока, Юнги-хен! Встретимся завтра!        -Шуга. Шуга-хен.       Короткие гудки звучат в телефоне, в душе вновь черная дыра, а телефон у уха Юнги все еще держит, будто не верит самому себе — неужели Тэхен так быстро закончил разговор? Обычно он выливает Мину все, что вообще появлялось в его голове хоть раз в жизни, рассказывает в мельчайших подробностях о том, как он покушал, или сюжет недавно просмотренного фильма, который ему Шуга же и посоветовал. Ким всегда выглядит как полный дурак, только что свалившийся с луны. Юнги, наверное, не лучше, раз продолжает общаться с ним, продолжает терпеть все его выходки и даже соглашаться с ними.       Парень продолжает крутить в пальцах карандаш, подумывая о том, что было бы неплохо лечь спать сегодня пораньше — но уснуть он все равно не сможет. Каждый вечер он точно так же стоит у промерзшего насквозь окна, стоит и смотрит вглубь улицы, пытаясь нагнать на себя хоть часть той сонливости, что должна принадлежать ему в такой поздний час.       Юнги решил, наверное, только для себя самого, что ему намного лучше одному, лучше сидеть на ярко-красном потрепанном диване, который купили в его комнату уже вот как лет десять назад, чувствуя грызущее чувство одиночества, застрявшее где-то в горле как кусок битого стекла, жрать которое заставлял какой-то противный соседский мальчишка. Как бы Мин ни хотел, как бы он ни пытался — букет самых прекрасных роз все равно рвет кожу своими шипами, закат переходит в ночь, а на его руках куча царапин, на лице ссадины и синяки, а в душе — непроглядная, пожирающая, бесконечная пустота, пугающая почему-то, хоть это и из-за возраста наверняка, как любят говорить его родители. Мать как обычно что-то читает за стенкой, отец звонит кому-то по телефону, пока жизнь их любимого сына неумолимо, пожалуй, бежит под откос. Кто-то говорит про плохое влияние, кто-то говорит про желание выделиться среди толпы, а кто-то винит во всем саму человеческую суть, но Шуга давно забил на это.       Он читал известных писателей, он слушал классическую музыку, которую просто обожала мать, он сидел ночами над учебниками, почти не различая уже букв на белых, пропитанных влагой из библиотеки с протекающей крышей и пропахших насквозь дождем, пропахшим запахом далеких звезд и свирепого ветра, сохранивших в себе частичку чьей-то души, а может быть даже жизни — но Юнги просто боится и думать об этом, ведь это невероятно абсурдно и глупо — а такое пусть остается Тэхену на завтрак вперемешку с картошкой или мясом, купленным вчера на рынке. Все тупое пусть остается Тэхену, пусть вливается во все его смешные, детские совсем идеи и авантюры, которые почему-то любит даже Шуга, который не любит ребячество. Шуга, которого приучили работать. Просто потому, что этого требует общество, на которое парень плевать хотел, но прислушивается без причин. Может, это все от нервов, а может быть, это все из-за скверного характера, а может ему даже нужен отдых. Пусть этот выбор сделает кто-то другой, пока Мин укрывается одеялом и пытается заснуть, пока пара по соседству опять ссорится и бьет посуду, пока кошка на улице вновь сворачивается клубком на голой земле в ожидании скорого потепления как какого-то далекого, недостижимого чуда, точно такого же, которое так нужно Шуге.       И снова он не хочет думать о своем чертовом будущем, да и, о боже, оно вряд ли когда-то кого-нибудь волновало кроме так называемого ангела-хранителя, что наверняка давно спился.       Раз, два, три — есть ли смысл во всех этих цифрах?       Нет.       Телефон снова жужжит, настойчиво обращая внимание на сообщения от надоедливого Тэхена, но Мин уже спит, а может просто делает вид.       Вряд ли это поможет, но младший пишет всю ночь, предлагая сходить завтра к нему и посидеть в его новом шалаше из подушек.       Он невыносимый ребенок.       И под утро Юнги обнаруживает, что младший уже ждет его под окнами, видимо, забыв совсем про перемену и про третий урок. Это выглядит даже смешно, и эта преданность рушит все графики и расписания, и, наверное, снова Тэхен придумал что-то глупое, но невероятное. Шуга между строк читает полуночные сообщения младшего, не видя и половины, не видя даже сути, и буквы расплываются перед глазами, но он выходит с пустым рюкзаком, а Ким как обычно стоит с леденцом на палочке в зубах, наверное, как обычно клубничным, и видно даже переполненные такими же карманы. В наушниках играет что-то несуразное, давит на уши и мозг, играет громко слишком даже, но из-за музыки не слышно чужого глубокого и приятного до мурашек голоса, но пальцы сами тянутся к динамику и сбавляют громкость, а воздух разрезает чужое — «Привет, хен», квадратная улыбка все еще раздражает, а в голове у ТэТэ наверняка такие же клубничные леденцы, что и в кармане.       Шуга знает о том, что Ким хочет поменять в жизни что-нибудь, хочет перевернуть все с ног на голову, не понимая простой вещи — он делает это и без того каждый день, постоянно мешает Юнги со своими идеями, переваривает и создает что-то еще, будто ему мучить некого больше, сам похож на растрепанного щенка, несуразный и постоянно голодный.       У Кима, наверное, бабочки в животе, а в голове — пустота, а может даже настоящие черные дыры, возможно, что целый космос умещается в его голове вместе со всеми созвездиями, системами планет и чем-то там еще, в чем Шуга не разбирается совсем, да и не пытался никогда в жизни.       Может быть, они виделись когда-нибудь в прошлой жизни, может быть, по иронии судьбы они были знакомы даже в этой — но оставили все воспоминания где-то далеко позади, в другом, старом городе, оставили среди ветвящихся рельс поездов, среди плавящегося от жары асфальта, среди автомобильных колес и старых лиц.       Уже вечером Юнги вновь сидит на крыше дома вместе с Ким Тэхеном, листает какую-то книжку из родительской библиотеки, даже не пытаясь ее читать, и сам задирает голову и смотрит на небо. Тэхен, что часто подписывается как «Ви» (что звучит еще более глупо, чем псевдоним «Шуга»), похоже, занимается тем же самым. Они оба сломаны, они оба невидимы для других, они оба не видят ничего вокруг себя, и, может быть, их спасают немного эти мелкие клубничные поцелуи под угасающим небом. Может быть, их успокаивает тепло рук друг друга, может быть. Все слишком запутанно и даже абстрактно, и жизнь, наверное — это старая потрепанная картина безызвестного художника.       -Кажется, я люблю тебя, — шепчет хен, не уверенный уже ни в чем.       Тэхен тихо бормочет о чем-то, кутаясь в куртку, Юнги глупо улыбается, сидя в своем новом черном свитере, а там, внизу, все реже появляются люди, пока небо чернеет, пока появляется угасающая луна, а ветер роняет пустую бутылку от апельсиновой газировки.       Внутри Юнги раскрываются миллионы бутонов самых прекрасных цветов, внутри Тэхена точно такие же цветут уже второй год.        -Давай сбежим? — шепчет Ким.        -Давай, — шепчет Шуга. Давай.