Останемся

Кафе встретило его запахом жареных чебуреков и резко бьющими в нос духами тёмненькой официантки. По крайней мере не вонючим потом битый час сидящих дальнобойщиков по углам. Отабек не брезговал. Ему самому не помешало бы принять душ после прибытия в прожаренную солнцем Москву. Водители галдели, не умолкая, и Отабек только после заказа обратил внимание на трансляцию футбольного матча в небольшом телевизоре над баром. Вечер субботы. Как же. Три матча в прямом эфире. Когда-то Отабек с таким же интересом наблюдал за соревнованиями на льду, отрываясь от уроков и запоминая техники, впрочем, безуспешно пытаясь повторить их на тренировках. Без должной гибкости их выполнение оказалось невозможным, без артистизма — сухим и убогим, а карьера фигуриста внезапно стала недосягаемой. — Катай для себя, для души, — советовали ему с очевидным отчаянием. Так выглядели родители, осознавшие, что весь вклад в спорт стал для сына чуть менее важным, чем призыв в армию. Отец горевал недолго, быстро остыв и одобрительно хлопнув по плечу, приговаривая: — Правильно, сына, ну этот каток. Зато отслужишь. Может даже военным станешь, как тебе? Никак, думал Отабек, косясь на маму. Вот так бывает, когда сын сбивается с пути и теряется в жизни, совершенно не зная, за что хвататься. — Ма, я все верну. Мама срывалась и кричала, что деньги ей не нужны, что как же он так, всю жизнь потратил на бесполезное занятие, как же они с отцом так, не доглядели... Отабек сам успокаивал ее и все равно поклялся вернуть все, что они в него вложили. Обещание Отабек выполнил уже после дембеля. И продолжал выполнять, мотаясь по городам и странам, заходив перекусить в дорожные кафе. Звон колокольчиков открывающейся двери слился с горлопанами из угла. Гол. Отабек бросил взгляд на телевизор, чтобы узреть равный счёт и констатировать интригу, и вернулся к еде, мазнув глазами по новоприбывшему посетителю у барной стойки. Замер. Был ещё один человек, чья реакция на его решение стала ключевым моментом в повороте жизни Отабека на все сто восемьдесят. На столько же от него отвернулся Юра, обозвав трусом, предателем и ставя крест на продолжении их общения. Отабек тогда согласился, что только ещё больше разозлило Юру, и Алтын удивился, что тот его не ударил. Потому что Юра явно собирался. — А я-то думаю, чей конь там стоит. Отабек оторвался от еды, весьма уверенно встретив озлобленный на весь мир взгляд своим, непоколебимым. — Рад тебя видеть, — Отабек прислушался к себе: да, действительно, рад. Неплохо бы узнать, что он там, как там. Первый друг, как-никак. — Не могу сказать то же самое, — Юра уселся напротив него, скинув капюшон и являя глазам Отабека новую причёску. — Ты подстригся. — Представь себе, уже давно. — И все так же ворчишь. — А ты все такой же предатель. Что есть, то есть. Только внешне Отабек вряд ли изменился, может, вымахал ещё немного, подкачался, а после армии волосы успели отрасти до прежней длины, перед тем как Алтын сбрил виски на старый лад. Юра же напоминал сейчас Никифорова, о чем Отабек посчитал нужным сказать. — Нифига подобного. Сравнил, — Юра махнул рукой. — А, все равно мне больше идёт. Отабек с ним согласился. Спросил: — Как ты? Больше всего хотелось спросить, что такая звезда фигурного катания позабыла в душной забегаловке. Но Отабек подумал, что попросту не успеет поговорить о более важном. — Был лучше всех, пока не встретил одного узкоглазого, который хрен знает что забыл в Москве. — Могу рассказать, — пропустив мимо ушей «узкоглазого», спокойно произнёс Отабек. — Пиздец, он мне ещё одолжение делает. — Юра, ты все ещё злишься? Три года прошло. — Да хоть восемь! — Юра слегка повысил голос, нервно проведя пятерней по волосам, зачёсывая их назад. — Зачем ты бросил? Ты же с детства мечтал, придурок, ты же просто сдался, как тряпка, ты понимаешь? Охренеть, подумал Отабек. Охренеть, он до сих пор обижается, словно это произошло вчера. — Почему ты все ещё злишься? Юра вскипел. — Да потому что мне не все равно, что мой друг бросает то, над чем пахал столько лет! Бросает, в конце концов, нашу дружбу. — Ты сам перестал со мной общаться. — И ты, конечно же, пошёл у меня на поводу. Отабек натурально запутался. — Юр, я тебя не понимаю, ты ведь сам... — Вроде взрослый, а такой тупой, — перебил его Юра, подуспокоившись. — Неудивительно, что у тебя с друзьями не лады, в отношениях не разбираешься нихрена. — Ага, у тебя ведь их пруд пруди. Вопреки ожиданиям, Юра прыснул, подперев щеку кулаком и уставившись на Отабека. — Не будет у тебя ни девушки, ни друга с таким отношением. Все нужно доводить до конца, — беззлобно сказал он. Отабек пожал плечами: — Взрывной характер тоже не самая лучшая черта для отношений. — А у меня кофе не остыл, — наткнувшись на вопросительный взгляд Отабека, Юра пояснил: — Допиздишься — уроню ещё на тебя. Тихо засмеялись. Отабек вспомнил, что их дружба зародилась в похожей обстановке ещё тогда, в Барселоне, где уютное кафе превратилось в ловушку надвигающихся восторженных фанаток. Приходилось вновь вести мгновенно раздражающегося Юру до мотоцикла и катать, пока напряжение в руках, обхвативших за талию, не ослабнет. Юре понравилось кататься на мотоцикле. Отабеку понравилось быть полезным. Кажется, именно таким и окрестил его Жан-Жак, ляпнув о том, что Плисецкий перестал быть таким нервным и бесячим после знакомства с Алтыном. Отабек с каменным лицом кратко обматерил его на русском, на что Юра заржал, хлопнув его по плечу и позже отблагодарив за возможность увидеть Жан-Жака с таким откровенно недоумевающим таблом. Отабек улыбался одним уголком губ. Они часто созванивались, жаловались на адский режим тренировок, на заморскую еду, если были на разных соревнованиях, на сладкую парочку Виктора и Юри, от одного вида которых Юра мог всю заморскую еду выпустить обратно, на погоду, на уроки, на мотоцикл, в котором Юра абсолютно ничего не шарил, но охотно слушал. Жизнь стала легче, живее, жизнь стала жизнью с ее радостью в виде единственного друга, пусть и за несколько километров. А потом жизнь поломалась вместе с очередным провалом Отабека и взлетом юного дарования — Юры. Отабек для эксперимента глянул на запись своего выступления, и сразу после — Плисецкого. И подумал, какого черта вообще забыл на льду. Все эти годы в разных странах он топтался на месте, неспособный даже на элементарную растяжку, тогда как Юра поднялся на совершенно иной уровень, вместе с режимом уничтожая и шансы соперников. Доэкспериментировался. Юра был создан для этого, а он нет. У Юры впереди было неоднократное чемпионство и золотые медали, а у него очередные разочарования, презрение к себе и гадкость от осознания того, что никакого золота он своей стране не привезёт. Не дотянет. В казарме ему твердили то же самое, обозначив пидорасом и искренне удивившись, когда тот стал защищаться. Кулаками. Три года за одну встречу превратились в сладкую пропасть, в которую с нетерпением хочешь нырнуть, чтобы разузнать друг о друге все новое. — Любопытно мне, на что же ты все-таки променял карьеру фигуриста. Отабек задумчиво глянул на свои руки в беспальцовках и ответил на пытливый взгляд зелёных глаз своим — спокойным: — На бокс. Юра хлопнул ресницами. — Че? Отабек терпеливо пояснил: — Дерусь. На ринге. Юра широко раскрытыми глазами смотрел то на него, то на его руки, снова переводил взгляд, пока наконец не выдал: — Хренасе. Ты? — Я, — кивнул Отабек. — Хренасе, — повторил Юра, моментально заинтересовавшись и, кажется, полностью растеряв враждебный настрой и обиду. — Ты и бокс... Ты ж пацифист! — Поживи в казарме год и забудешь это слово. — Ты СЛУЖИЛ?! — ещё чуть-чуть, и глаза Юры грозили вылезти из орбит. — Ты... бля, когда ты это всё... — Тогда, когда ты отвоевывал золото, — Отабек слегка улыбнулся. Было приятно лицезреть такую реакцию мирового чемпиона. — По правилам хоть? — Без правил. — Ох, — выдохнул Юра, на миг закрыв глаза. — Пиздец, я должен это видеть. Я все ещё злюсь на тебя, но я должен это видеть. — Я за этим и приехал в Москву. Ночью бой. — Я приду! — Юра едва не подпрыгнул на диванчике. Отабек не удержался: — А Яков отпустит? — Мне восемнадцать и у меня выходной. Слушай, а ты на этом деньги рубишь? — Только на этом и зарабатываю. Отабек не помнил, чтобы на него смотрели с таким восхищением. Может и смотрели, но ему откровенно было наплевать, пока такой взгляд не стал принадлежать Юрию Плисецкому, королю фигурного катания и другу, который все ещё не простил, но сделал шаг навстречу.