Он рассказал бы многое о птицах

Он рассказал бы многое о птицах, которых наблюдает день за днём: Числа нет именам фальшивым, лицам… Двенадцать дюжин – столько их при нём. Он рассказал бы много о синице – та кукольна лицом и на язык остра, Её прозвали «Сумасшедшей птицей», несущей на хвосте искру костра, Чтоб море попытаться подожжечь, как в присказке; заносчива, горда, Способна многим ради цели пренебречь, но жизнью другой птицы – никогда. Была везде, по всем летала странам, пусть и нигде не были рады ей… И не вела учёта своим ранам, хоть были сотни их, одна другой страшней. Она смеялась громко, била больно, любила жизнь и ненавидела враньё, Эгоистична иногда и своевольна; «Дождь» – атрибут… – Кем будешь, вороньё? Он рассказал бы много про грача: тот был активен, словно в пятках – шилья, Гнал во весь дух, всегда рубил с плеча, а за спиной – навязанные крылья. Хранящий бережно от прошлого осколки, не очень-то желавший жизни птицы… Глаза – остры, слова – как иглы колки, из всех он уступал одной синице, Они и вместе много раз летали; частично рыцарем он был, частично плутом, С широким сердцем, с волею из стали, и с «Облака» пурпурным атрибутом. Ценил друзей, слегка страшился смерти, мечтал однажды тихо в мире жить, Всегда был в центре боя круговерти, упрям, как чёрт, и… – Я не дам его убить. Он рассказал бы и о соловье – тот был непредсказуем и опасен, Всегда с каким-то планом в голове, шутил обидно, падок был до басен, Был часто груб, хоть жаждал пониманья, на удивленье дружен был с грачом: Любой опасности и силы испытанье вдвоём им точно было нипочём. Немного ферт с замашками гурмана; да только крылья ему в тягость были. Иллюзий трели плёл из музыки «Тумана». И был всегда одной ногой в могиле. Был в чувствах скуп, в их выражении – бедовым, сидеть в библиотеке мог часами, Своей судьбою ненавидел быть ведомым, не знал молитв… – …хотя бы не врагами. Он рассказал бы много о кукушке – то мать и дочь, что потерялись в мире, Загнали себя в клетку и в ловушку, считали, что вокруг всё – цели в тире. Искали в жизни смысла и запала, читалось раздражение во взгляде, Когда сверх меры гордость не играла, с грачом и соловьём бывали в ладе; Бесстрашны, не глупы… Но не мудры. Обманщицы и падки на загадки. Все прошлого ошибки – на костры. И взлёты были в жизни, и упадки, Любили всем в колёса палки ставить, но за слова всегда несли ответ, Могли в беде помочь или оставить – по настроенью… – Почему бы нет? Он рассказал бы о жулане, о скворце – ещё младых, со взглядом в небеса; Летели в ад с улыбкой на лице, перенимая взрослых голоса, За всем угнаться и везде поспеть, желая силы и немного – славы, Пусть даже через боль, и кровь, и смерть, обман и лесть, и хитрые подставы. Молчали про любовь и про уют, и пели вслух лишь о признания стремленьи, Легенды птиц возведши в абсолют и крылья больно обломав с паденьем… Нёс «Урагана» разрушение жулан, скворец – «Туман», безликий подражатель; Устав от битв и оплохев от ран, сбавляли шаг, чуть поумнев… – Предатель! О ласточке он мог бы рассказать – та необщительна была и одинока, Не знала часто, как себя подать, на мир смотрела узко, однобоко; Проблемы были при общении с людьми, порой бывала с каждым третьим в ссоре, Гадала тихо за закрытыми дверьми, боялась кошек и любила море, Не верила ни в дружбу, ни в удачу, с любою техникой почти была на «ты». Цель стоила всех средств с самоотдачей, и прошлого сжигались все мосты; На первом месте были деньги, реже слава и превзойти того-другого глупый стимул. Грозила дважды ей от рук своих расправа – колонна пятая, как говорят… – И сгинул. Он рассказал бы и о птицах бывших, он помнит их от мала до велика. Был зяблик, по теченью часто плывший, сплетал тот миражи «Тумана» лихо; Был лебедь, был журавль – одиночки, с сердцами добрыми за маской людей строгих, Второй был «Небом», разве только ночью, а первый «Солнцем», что лечило многих. Рябинников четвёрка, выпь и цапля, с крапивниками раньше все считались; И две малиновки, похожие как капли, «Дуэтом смерти» они лестно назывались, Им силой были случай и харизма, им лишь бы жить – другой не нужно цели. И иволга – несносна и капризна, мила лицом и жадна до веселья… Он рассказал бы многое о птицах, которых наблюдает день за днём, Которых иногда и сам боится… Двенадцать дюжин – столько их при нём. Неважен возраст, пол и атрибут, неважен голос и размах крыла, В них правды даже боги не найдут. За птицу скажут верно лишь дела.