Heal me, I'm a monster

Одиночество входит у Эммы в привычку: пустые стены нового обиталища с привычной холодностью приветствует свою единственную посетительницу — заставить себя называть это место домом у Эммы не повернётся язык. Забавно, как легко рушатся фантазии. Она сидит на диване, не включив ни одного источника света, который мог бы помешать её сосредоточенности — Эмма занята, свету не стоит её беспокоить. Пальцы чуть красны от прилившей к ним крови: всё же плести ловцы снов вручную уже не кажется таким простым способом скоротать время. Белые, словно снег, белые, словно кожа её матери; она продолжает плести из них узор, нанизывая на обернутую кругом ветвь свои сомнения, потому что боли Эмма больше не существует. Красные губы изгибаются в холодной довольной улыбке — обещание Тёмных в силе, оно работает. Её новый панцирь настолько безупречен, что ей не хочется менять его. Эмма продолжает плести, не замечая, как белая нить окрашивается ярко-красным. Она перетянула её так сильно, что на пергаментной коже появился аккуратный надрез. Эмма даже не смотрит на него, продолжая плести. Досадная мелочь не отвлекает её, но вот стук в дверь что-то иное. Она поднимается, но не сразу. Изящным движением руки появляется бледная дымка и плод её вечерних усилий исчезает с колен. Эмма спешит отворить дверь — нехорошо с её стороны заставлять гостей ждать. В дверь уже не стучат, но скребутся кошкой, и это заставляет Эмму незримо ускорить шаг: внутри продолжает расти беспокойство. Капля по капле. Она знает, кто решил навестить её. Эмма замирает возле прихожей, где на голубой стене висит зеркало в тяжёлой раме. Она позволяет себе мимоходом взглянуть в него и коснуться волос, словно поправляя растрепавшиеся локоны. Женщина и забыла, что те собраны в строгий пучок, напоминающий ей корону. Эмма не смотрит в глаза своему отражению, она идёт к двери и лёгким нажатием на ручку открывает ту настежь, встречая гостей. На пороге их не двое и не трое, а всего один, но и его ей хватает с лихвой. Эмма прислоняется к косяку двери и чуть заметно улыбается, изящно складывая руки на груди. Её новая кожаная — дань вкусу одного пирата — куртка недовольно хрустит от совершаемых ею телодвижений, но Крюк не видит ничего, кроме её улыбки. И она ему не нравится. Но если только немного, но в этом капитан не разрешает себе признаться. Эмма стоит на пороге, и он мягко просит её крюком отойти с прохода, пропустить его. Эмма не сопротивляется, и пират беспрепятственно входит в её временное пристанище. Оно кажется ему знакомым, но эти черты смутных воспоминаний расплываются и ускользают быстрее, чем Джонсу удаётся за них уцепиться. — Привет, Свон, — приветствует её Крюк чуть запоздало. Голос его хрипит от волнения, но Эмма этого, кажется, просто не замечает. Она в несколько шагов сокращает расстояние между ними и её холодные глаза... Нет, мысленно себя поправляет Крюк, глаза Тёмной, горящие светом Спасительницы, не сумевший уберечь саму себя от поражения. Крюк усмехается — он должен был суметь, а не Эмма. Исправить содеянное — всё, что ему остаётся. — Эмма, — еле слышно повторяет он. — Лучше, Киллиан, — её руки скользят по его плечам и обнимают так же, как и делали это раньше. Джонс теряется, не находя разницы. Его рука обхватывает тонкую талию, он зарывается носом в её волосы и глубоко вдыхает, но не чувствует ничего, кроме опаляющего холода в лёгких. Его словно бьёт током и он отшатывается от неё, мягко, но уверенно отводя от себя ладонью. Это не та Эмма, которую Киллиан знал. — Родная, прости, просто я... — руки Эммы спрятаны за спиной. Её ладони снова сложены на груди, они словно обнимают друга друга и за видимой строгостью Джонс улавливает ту хрупкость, которую женщина пытается отчаянно скрыть. Тщетно. Он видит, что ей больно, но не знает, чем может помочь. — Ты тоже не веришь, что я та же, кем была. Глупые, напрасные надежды, — она расправляет плечи и разглядывает его растерянное лицо. Кажется, что оно отражение её собственного — скорби по живому человеку в нём больше, чем воды в бескрайних водах Нетландии. Она поправляет куртку. — Я — Эмма и ничто этого не изменит. Крюк только вздыхает и делает несколько шагов к ней, но стоит ему моргнуть, как пират понимает, что находится в нескольких метрах от дома Эммы. Он выплёскивает своё раздражение на ближайший почтовый ящик и, бросив последний взгляд на дом, находящийся на холме, идёт прочь, к морю. Там ему думается лучше. Там ему следует остыть. Киллиан не видит фигуру в окне, неусыпно наблюдающую за ним. Эмма не замечает, как её пальцы буквально впиваются в занавески. Она тяжело вздыхает и закрывает глаза. Даже он, человек, ради которого был устроен этот спектакль. Она так сильно надеялась, что хотя бы Киллиан сумеет её понять, не желая менять, не допытываясь до истины, что он просто поверит, но этого, видимо, никому из них недостаточно. Слово "семья", произнесенное его голосом, отдаётся в голове глухой, сдавленной болью. Пальцы горят огнём, она чувствует, как языки магии касаются их — гнев продолжает ей петь. Эмма отходит от окна и бессильно опускается на диван: Почему никто не желает верить ей?