Ветер выл

      Ветер выл с такой силой, что едва не срывал двери с петель. В окна отчаянно барабанил ледяной дождь. Казалось, еще немного, и стекла из-за огромного давления разлетятся на тысячи осколков, а комната наполнится зимним холодом, пробирающим до костей. Впрочем, то, что Сальери находился в доме, его от холода не спасало. Он ощущал жуткий озноб, его лихорадило. Обычно, такое возникало перед выступлениями. Элементарное волнение, скажете вы! Нет. Волнение было, но обычным его едва можно было назвать.       Антонио услышал тихий топот лошадей, который с каждым мигом становился громче, как удары его сердца. Экипаж с дорогим гостем стремительно приближался к дому капельмейстера. Стремительно и упорно...       Дьявольское желание разрывало душу мужчины. Он судорожно выдохнул. Его любимый мальчик - предмет обожания и восхищения, злости и ревности, отвращения и зависти, - хотел быть здесь как можно быстрее, чтобы познать свое предназначение. Да, пускай для Амадея это было скрытое желание. Пускай он сам не понимал, что будет лучше для него. Но оно было! И Сальери в этом не сомневался ни на секунду. Иначе бы не решился на такой ответственный шаг.       Скорее увидеть, скорее почувствовать, скорее, скорее, скорее...       Моцарт был счастлив, что этот вечер вновь проведет со своим самым близким и любимым другом. И пускай они были совершенно разными. Это даже сильнее воспаляло в блондине желание увидеться снова. Антонио завораживал. Гордый, статный, сдержанный. Суров. Иногда даже слишком. Но зато говорит правду в лицо, будь она самой неприятной. Когда лицемерили и льстили, раздражало. И, пожалуй, Сальери был единственным искренним человеком среди тех, что окружали Амадея. Моцарт ценил это. Как и наставления, которые приносили огромную пользу в его музыкальном развитии. А за похвалу от капельмейстера Вольфганг готов был горы свернуть. Так редко это происходило... Поэтому Моцарт старался изо всех силы, чтобы заметить во взгляде неприступного мужчины хотя бы каплю гордости и восхищения.       Когда громкий топот, наконец, стих, Антонио накинул на себя плащ и в миг оказался на пороге дома, с неумолимой жаждой глядя на Вольфганга, вальяжно выходящего из кареты.       Юный композитор всегда был раскрепощенным. Это возмущало и одновременно заставляло наслаждаться его непокорностью перед окружающими - перед обществом, которое было вогнано в рамки. Сальери имел слабый характер, чтобы отважиться на такое поведение.       Однако иногда Моцарт позволял себе вольности более крупных масштабов, ведя себя развратно и дерзко. Когда приставал к дамам, кавалерам. Или же позволял, чтобы приставали к нему. В такие моменты Антонио особенно сильно хотелось избавить мужчину от этих грехов... И уже сегодня ему выпадет эта редчайшая возможность.       - Мой милый друг, мой дорогой мужчина, Антонио, здравствуйте! - как и всегда - без лишнего стеснения - игриво залепетал звонким голоском Амадей, помчавшись в объятья Сальери.       Ох, как был сладок и легок голос Моцарта, как непорочен, в отличии от его обладателя.       «И почему ты такой грязный...?» - голос хриплый, низкий, грубый, абсолютно нечеловеческий оглушающе раздался в голове брюнета.       - Здравствуйте, чарующее создание неизведанных миров.       «Сегодня как никогда галантен и чуток!», - Моцарт с неумолимым трепетом и счастливой улыбкой лишь крепче прижался к мужчине.       Антонио сдержанно, как и всегда, обнял приехавшего. Но постепенно его пальцы настойчивее впивались в тело взбалмошного композитора. Вольфганг не мог не обратить внимания. Но посчитал, что это проявление теплых чувств, отчего на душе стало еще приятнее.       «Разорвать, растерзать, изувечить…» - все тот же темный голос не покидал Сальери.       В душе брюнета горела безумная любовь, но его сердце пылало от ярости и ненависти к этому человеку. Эмоции брали верх. Он едва сдерживал себя, чтобы не сорваться. Но нет… Не для того тщательно обдумывался сегодняшний вечер, чтобы так легко податься чувствам и допустить грубую ошибку. Ведь тем, что должно будет случиться, нужно наслаждаться как можно дольше.       Антонио первым прервал объятья, которые становились слишком долгими. Неприлично долгими. С шумным вздохом он отошел от блондина, поспешно открывая входную дверь и приглашая скорее войти.       - На улице мерзкая пора. Если будем стоять дольше, возможны не самые хорошие последствия, - Сальери даже попытался улыбнуться, чтобы проявить хотя бы каплю вежливости и такта. Но получилось крайне нервно.       - Погода и правда оставляет желать лучшего, любимый мой Антонио, - и с теми словами незамедлительно прошел в дом к своему духовному наставнику.       С Моцарта не спадала счастливая улыбка. Снова быть рядом, снова вдохновляться и стараться удивить. Ах, какое же прекрасное чувство рождалось в груди от одного только понимания, что этим вечером они будут вдвоем. За окном бушует стихия, а они внутри, подаренные музыке и друг другу. Но что это? Сальери взволнован? Вольфганг и не помнил, как часто улыбался брюнет и улыбался ли вообще? Эта дрожь в голосе и легкая нервозность... Амадей смахнул на усталость. И в самом деле, всякое может быть. А акцентировать внимание на том, что лишь больше вовлечет в неприятное состояние его друга, искренне не хотелось, хоть на душе и было неспокойно.       - Я могу рассчитывать, что сегодня Вы впечатлите меня? - железный тон. Скорее, не спросил, а потребовал Сальери.       Антонио обвел блондина надменным взглядом. Он видел кураж в его глазах; видел, как ему хочется снова доказать, что лучший; видел легкую панику и... желание к подчинению. Боится, но этот страх его забавляет, пробуждает стремление изучить уникальное, двигаться дальше... Прочтенное во взгляде возбуждало мужчину и с неистовой силой отторгало существо композитора, пропитанное излишним азартом и похотью...       "Сделать совершенное из несовершенного...".       - Не позволю разочароваться в моем таланте, - губы Моцарта растянулись в довольной улыбке. Он старался, чтобы это прозвучало как можно уверенней, но без легкого волнения все же не обошлось.       Сальери не вникал в слова Вольфганга. Ибо чем быстрее они подходили к залу, тем волнение сильнее сдавливало ему горло. Он был ведущим в этой игре, но ощущал себя лишь невинной жертвой.       Амадей вошел в зал первый и непременно пошел к излюбленному инструменту. Прекрасное пианино из красного дерева с чудной резьбой. Блондин нежно провел по корпусу пальцами, а затем с восхищенным вздохом присел на скамью. Он крайне сдержанно открыл крышку, обнажая драгоценные клавиши, и заиграл. Заиграл без лишних слов, утопая в музыке и не подозревая, что она станет для него ловушкой.       Антонио медленно опустился на диван, расположенный напротив инструмента. Он отчаянно старался не подавать вида, но его бегающий взгляд и красные щеки на бледном лице не могли скрывать истинных чувств. Брюнет слушал божественную музыку, выходящую из-под тонких, искусных пальцев Моцарта, замечая, что иногда поддается слабости и проваливается в гармонию звуков вместе с композитором. И в эти моменты Антонио грубо одергивал себя. Нельзя было, иначе никогда не увидит, каким безупречным может быть его покорный воспитанник.       Музыка стихла. Амадей больше не мог игнорировать состояние брюнета.       - Вы чем-то обеспокоены, дорогой Антонио?       Голос мягкий, но словно остро заточенный клинок безжалостно врывается в грудь капельмейстера, протыкая адски бьющееся сердце насквозь. О, как же искусно этот несовершенный ангел губит мужчину...       - Всего лишь бессонница, - простая отговорка нашлась сразу. - Так она...сказалась на моем состоянии. Уверяю, за то не стоит волноваться, мой друг. Возможно, выпитое вино скорее усыпит мой встревоженный от недосыпания разум. Что думаете?       Не дождавшись ответа, Сальери рывком поднялся с места и подошел к небольшому столику, охватывая бутылку дорого красного.       - Надеюсь, Вы поддержите меня? - брюнет старался подавить эмоции, чтобы улыбка вышла как можно непринужденнее. От этого зависело главное - ответ.       Вольфганг с искренним сочувствием и неким беспокойством смотрел на итальянца, внимая речи. Так вот в чем была причина его тревоги! Однако такая новость вовсе не являлась счастливой.       - Простая бессонница может обратиться в череду бессонниц, маэстро. Будьте крайне внимательны, я не хочу, чтобы положение усугубилось, - заботливо проговорил Амадей, но затем на его губах снова расцвела яркая улыбка. - Безусловно, я не могу удержаться перед красным вином. Вы же знаете, хитрец, - тихо рассмеялся Моцарт.       - Замечательно, - восторженно зашептал итальянец, невольно срываясь на низкий, грубый тон.       Антонио наклонил бутылку, и алый яд спешно потек, наполняя собой бокалы. Руки дрожали от предвкушения... От радости, от волнения, от страха. Сальери ликовал, как и демоны, что взяли верх над его сознанием, поглотили человечность и здравый смысл. И безумие теперь так сладко растекалось по венам вместе с горячей кровью...       Капельмейстер подхватил оба бокала и спустя ничтожный миг оказался рядом с юным композитором, взволнованно протягивая бокал. Словно брюнет не предлагал вино, а делал предложение руки и сердца. Отчасти эмоции были схожи...       - Пейте, мое сокровище, - настойчиво попросил итальянец. Его глаза пылали одержимостью.       Амадей с большими усилиями старался подавить в себе тревогу, связанную с состоянием верного друга и наставника. Он переводил взгляд то на бокал, то на Сальери. На душе было неспокойно. Больше всего хотелось избавить брюнета от мук. И желание выпить вино, блистающее в бокале, словно рубин, медленно исчезало, растворяясь в невыносимых переживаниях. Это вино... Ядовито-кровавого оттенка... Может быть, бокал в одно из окон? Или ненароком уронить? Нет. Моцарт не мог огорчить любимого маэстро. И тем более не мог осквернить их нежную дружбу такими глупыми сомнениями.       Вольфганг ласково улыбнулся и принял бокал, не сводя любовного взгляда с капельмейстера.       - За Вас и Ваше благополучие, мой милый друг.       Бокал был опустошен в пару мгновений. А затем...       Амадей выронил бокал от проступившей волны слабости. Тело перестало слушаться. Подрагивающие пальцы ослабленно легли на еще теплые клавиши. Моцарт не мог свободно вздохнуть, тщетно пытаясь уловить онемевшими губами воздух. Перед глазами появились яркие вспышки, а затем все поплыло. Наивно австриец предположил, что к нему снизошло бурное вдохновение... Но, когда дикая боль огненными стрелами в миг пронзила все тело, мысль растворилась сама собой. Лицо Вольфганга накрепко обвила мертвецкая бледность. Он скользнул по Сальери ошеломленным, полным боли и страха взглядом, в котором еще читалась маленькая живая искра. Последним взглядом по тому, которого любил... Раскрыв губы в немом вопросе, Моцарт замертво упал в объятья смерти.       Ожидание было мучительным. Как долго Сальери ждал этой секунды... Той, когда он увидит перед собой чистого ангела с белоснежными крыльями за спиной. Невинного юношу, о котором теперь нельзя было даже подумать что-то непристойное. Те грехи, вечно омывающие тело и душу австрийца, растворились. Антонио подарил ему новую жизнь. Теперь Вольфганг Амадей Моцарт был воистину святым.       Сальери зарыдал, а на его губах расцвела до дикости счастливая улыбка. Он подошел к мертвому телу композитора, падая перед ним на колени.       - Я так ненавижу себя, Амадей, - дрожащим от льющихся слез голосом зашептал капельмейстер. - Так ненавижу, но... Иначе тебя было не исправить. Ведь… Ведь ты был такой мерзкий и грязный! Такой... Такой отвратительно-приторный! Даже шлюхи ведут себя скромнее, Амадей!!       Внезапная ярость поразила разум мужчины, и он со всей силы ударил Моцарта кулаком по лицу. А потом снова, и снова... Только когда со рта Вольфганга потекла струйка крови, он остановился. В глазах Антонио читался ужас.       - Я не хотел... - в растерянности зашептал брюнет. - Не хотел, Боже милостивый, не хотел, мой ангел!       Сальери дрожащими руками потянулся к избитому лицу, спешно вытирая кровь.       - Прости меня, любимый. Прости, мой ангел, мой святой мальчик, - капельмейстер осторожно взял тонкую кисть и жарко поцеловал. Затем еще раз. Лишь после пятого поцелуя его губы раскрылись, и он лизнул кожу на тыльной стороне ладони, шумно вздыхая.       - Как сладко... Твой вкус прекрасен, мой милый.       Теперь, когда грехи были стерты с блаженного тела, когда душу опутала святость и подняла ее на небеса, невинность гения шумным водопадом глушила Сальери. А тот упивался этими звуками, утопая в непорочности белой пены. Безжалостная смерть, наконец, щедро дала возможность увидеть истину, которую так слепо игнорировал Моцарт.       Антонио показалось мало мига, когда ему удалось попробовать сладость юной кожи. Управляемый звериным нетерпением, не мог он оставить порыва до конца поглотить настолько манящую жертву. Амадей напоминал бутон розы. А выдержки, чтобы ждать созревания, у мужчины не было. Ему хотелось скорее открыть одержимому взору красоту непреступного цветка.       Капельмейстер понимал, что опорочить это создание вновь явилось бы самой огромной ошибкой. Особенно, если учесть, каких трудов стоило добиться кристальной чистоты. Однако… Почему бы не счесть это наградой? Наградой за то, что брюнет подарил Вольфгангу вечную славу и превознес к ангелам.       Гнилые остатки правильности и здравого мышления безвозвратно стерлись волной небрежного желания обладать. Почувствовать неописуемую нежность и робость ангельской природы. Почувствовать над ней власть.       Ни о какой сдержанности не могло идти речи. Движимый безумием страсти Антонио обернулся чудовищем, руками беспощадно разрывая одежду на мертвом теле. Он трясся от возбуждения, ровность дыхания сошла на нет.       Спустя минуту Амадей лежал в обрамлении порванных тканей. Чист, как стеклышко, как родниковая вода. Мужчина спешно освободился от собственной одежды: не срывая, а лишь небрежно раскидывая куда придется. И при том, взгляд его не сходил с обнаженного тела.       Склонившись над юношей, Сальери приблизился к изящной шее, вдыхая аромат весенних цветов. От вспыхнувшего удовольствия он даже зажмурился, счастливо улыбаясь. Однако то, что разошлось на устах капельмейстера, больше напоминало оскал.       Брюнет, сраженный сказочной безгрешностью, уткнулся кончиком носа во впадинку на шее и неспешно повел им вниз. Обводил ключицы, мягкие горошинки сосков, едва выпирающие ребра, ямочку пупка, скрываясь вскоре в приятном шелке кудрявых волосков. Даже здесь, в таком сокровенно-интимном месте, Моцарт был идеален. Особенно идеален.       Раздалось утробное рычание, нарушающее скорбящую тишину комнаты. Антонио резко поддался вперед, словно сорвавшийся с цепи бешеный пес. Он приблизился ровно настолько, пока над светлым лицом не показалась тень возбужденного члена.       С безумством ухмыльнувшись, итальянец небрежно разомкнул грубыми пальцами левой руки сухие губы. Правой обхватил внушающих размеров достоинство, направляя успев стать влажной головку в приоткрытый рот. Член проскользнул в глотку совершенно свободно, а затем… Кажется, капельмейстер забыл, как дышать. Тяга внизу живота стала нестерпимой. Эйфория яростным пламенем разошлась по напряженному телу. Сальери сорвался на блаженный стон, не скрывая поражения пред столь фантастическим существом. Мысли ранее неоднократно терзали мужчину о предстоящей картине, но представления, насколько та может быть прекрасной, едва ли уступали реальности.       Антонио впустил пальцы в светлые локоны, сжимая кудри до дрожи в руках. Пару легких, но глубоких толчков внутрь. Итальянец замер, судорожно выдохнув. Послышались отдаленные, до неприличия мокрые звуки. Словно громадное животное гребет шершавым языком воду в период страшной засухи: остервенело и жадно, боясь вот-вот сдохнуть от жажды. Теряя рассудок, мужчина стал зверски драть доступные глубины, беспрепятственно заполняя пульсирующей плотью. Исключительная покорность услаждала, вынуждая придерживаться бешеного темпа. Но, воодушевленный чрезмерным вожделением господства, Сальери не смог долго сковывать свое семя.       Мышцы свело немыслимо приятной судорогой. Из груди вырвался глубокий рык. Тягучая белая жидкость высвободилась из плена, бурной волной ударяя по мягким стенкам расслабленной глотки. Итальянец вынул опутанный горячей спермой член, щедро оставляя крупные капли на губах Амадея. Ангела, покорно принявшего могущество своего губителя.       Страсть решительно не покидала Антонио. Он медленно водил головкой по тонким губам, легко двигая ладонью по члену, в который с новой силой впитывалось возбуждение. Один вид девственно-доступного мальчишки с бесподобно нежным личиком сводил с ума. Да и воля усмирить нахального бутовщика, пребывшая еще в первый день их знакомства, подталкивала к происходящему безрассудству.       Капельмейстер спустился ниже, своевольно раздвигая пред собой стройные ноги. Любовно поднес к своим губам ступню, мягко даруя объятья поцелуя. Такого Моцарта хотелось любить всегда. Однако, как не прискорбно, ничто не длиться вечно. Но эти мгновения… О, эти сладостные мгновения Сальери будет помнить до конца своей жизни.       Одурманенный похотью, мужчина скорее уперся головкой в расслабленное кольцо мышц. Уверенно толкнулся вперед и… захлебнулся в ощущениях, оплетших его дьявольскую душу. Бесподобная узость сковала настойчиво рвущийся вперед член. Это было настолько упоительно, что не могло сравниться с ощущениями, дарованными самой прекрасной дамой на всем белом Свете. Потому что никто не являлся столь непогрешимым, кроме Вольфганга. Кроме ангела, ошибочно посланного в смрадный мир Богом. Того, что беспомощно заплутал, не видя выхода, забывая, кем должен быть. Того, кто направлен стал обратно – в объятья небесам. И теперь Амадей вернется в райские сады, великодушно сияя красотой своей и величием перед людьми на долгие века. А Сальери будет любоваться им из Преисподней и рыдать кровавыми слезами.       В этот день ветер выл с такой силой, что едва не срывал двери с петель.