— Я подъезжаю. — Я вижу тебя. — Это ты стоишь на середине дороги? — Да. Дави.
***
Наполненный запахом табачного дыма салон машины встречает попутчиков лёгким благородным дымом из открытой двери. Чуя сжимает сигарету зубами чуть сильнее, буквально чувствуя, как на него недвижимо смотрят карие глаза. — Пошёл вон. — Двигайся. Пальцы с минуту раздражённо барабанят по рулю, взгляд прожигает дыру в нарисовавшейся роже сверху, а мозг отчаянно продолжает думать, что этот суицидальный отброс социума сейчас растворится в воздухе и более не появится, но реалии жизни жестоки. Рыжеволосый цыкает, выпуская слабое кольцо дыма изо рта, пересаживаясь. Дазай в последнее время сильно прихренел. Когда он в первый раз согнал партнёра с честно им насиженного водительского места, Накахара всю дорогу смотрел на самоубийцу так, будто тот пошутил про рост коллеги и даже не попытался увернуться от удара по лицу. Теперь же Чуя смотрел на него безразлично, как-то привык. Взгляд незаинтересованно цепляется за мелькающих людей за окном, коих становится меньше, меньше, меньше. Осаму вообще не сказал, куда едет, а Чуя не старался любопытствовать. Он поворачивает голову только тогда, когда Дазай тихо кашляет, очевидно, от дыма. — Как ты тут ещё не задохнулся. — Жду, когда задохнёшься ты. — Тебе меня совсем не жалко? Чуя даже усмехается, прикрыв глаза, а затем совершенно спокойно тушит сигарету о забинтованную руку. Белые повязки тотчас чернеют, а их обладатель сдавленно шипит, недовольно жмурясь. — Ни капли. Длинная тень чернильным пятном расползается по дороге, стоит машине остановиться. Чужая ладонь ложится на колено, другая резко сжимает запястье, и рыжеволосый не успевает сматериться, ощущая, как его кусают за нижнюю губу. Дазай проникает языком в чужой рот, не обращая внимания на попытки напарника врезать ему свободной рукой. Накахара смотрит злобно, тяжело дыша, нахмурившись и сжав руки в кулаки. — Я сейчас двину по твоей морде, скотина. — Рискни. С прокушенной губы в уголок рта стекает кровь, и Дазай перехватывает оба запястья мафиози своей ладонью, слизывает багровую каплю с подбородка. Влажно. Шершаво. Немного больно, когда за губу прикусывают снова. — Мразёныш, — Чуя скалится, щуря глаз. Его тянут за руки, тянут на себя, перетягивают со своего места, и ему действительно приходится сесть на колени ненавистного партнёра к нему лицом. Ох уж этот треклятый суицидальный водитель без прав! Дазай ухмыляется, чем сильно напоминает довольную крысу. Возникает огромное желание ударить в глаз. Холодная рука касается спины под рубашкой, и Чуя невольно выгибается. Кладя руки в перчатках на чужие плечи, он просто немо соглашается на то, что, скорее всего, в ближайшее время точно несколько раз ударится головой о потолок машины. Ловкие пальцы расстёгивают жилетку и ошейник, оттягивают портупею, отбрасывая её куда-то назад. Машина полностью затихла, и кажется, что вне её на затихшей ночью дороге слышны лишь шорохи снимаемой одежды да шипящая ругань. Дазай не торопится, проводя языком от ключиц, укусив их, оставляя наливаться кровью след от зубов, до едва пульсирующей артерии на шее. Чуя сегодня умница, соизволил поднять голову сам. Рыжеволосый периодически вздрагивает и даже не замечает, когда Осаму, сжав зубами его шею и словно таким образом Чую держа, несильно опускает спинку кресла, и нет, хозяин машины не собирается лежать на этом придурке, распластавшись; он приподнимается на руках, тихо шипя, когда напарник царапает клыками нежную кожу. — Совсем мозгов нет? — Накахара недовольно цыкает, когда как Дазай лишь усмехается. — Были бы у тебя мозги, дорогой, — он оглаживает слегка вспотевшую спину под рубашкой, — ты бы сейчас выставил меня отсюда и забил оторванным рулём. Как видишь, руль на месте. — Естественно, что на месте. Я бы твою голову оторвал. Чуя хмыкает, вздыхая, и протягивает руку назад, нажимая блокировку дверей. Стоит ли говорить, что после приглушённого щелчка Дазай ещё более убедился в том, что является почти альфа-самцом. В бардачке уже год валяются наполовину использованный тюбик лубриканта и пачка презервативов. Чуя имел привычку сбрасывать весь мусор именно в бардачок, и теперь из него посыпались куски разорванной фольги от вскрытых ранее упаковок, какие-то фантики, бумажки, даже крышечка от самого тюбика укатилась куда-то под кресло. Дазай приподнимается на локте, наблюдая за этой мелочной свалкой. — Я удивляюсь, как ты, чистоплюй, туда фаллоимитатор ещё не запихнул. — Ещё одно слово — и я тебя туда запихну, а машину сожгу. Заткнись. Пальцы в перчатках впиваются в забинтованные плечи под рубашкой — пиджак эта суицидальная рожа соизволила скинуть, — когда по ягодице больно шлёпают, а сжатого колечка мышщ касаются подушечки чужих пальцев в смазке. Дазай, в принципе, мог бы и не растягивать, но тогда бы его точно впечатали лицом в асфальт, прежде разбив его головой стекло окна. Накахаре приходится уткнуться лбом в покрытую бинтами шею, сжав зубы. Влажный язык щекочет ушную раковину, и Чуя покрывается мурашками. Внутри него двум пальцам покамест тесно, но Неполноценный и не торопится, лишь нарочно совсем слегка оцарапывает ногтями сухие стенки и чувствует удар кулаком в плечо. — Ос-сторожнее, мразь! — Ну-ну, детка, не агрись. Пальцы лишь задевают простату, и рыжеволосый немного вскидывает голову, шипя. Удивительно ощущать гораздо более мягкие поцелуи на шее вкупе с тем, как неприятная боль внутри уступает место глупому чувству незаполненности. Хочется больше. Понятно, в общем, чего хочется. Дрожащими руками Накахара сам стягивает с себя штаны полностью вместе с бельём. Вязкие капли выступившей смазки оставили пятно на боксерах. Секундный взвизг расстёгивающейся ширинки — между ягодиц скользит чужой член в гладкой резинке, упирается в анус, но всё никак. Он специально. Мафиози сдавленно рычит, царапая ногтями забинтованную шею, а потом отводит руку назад, обхватывая ствол с пульсирующими венами и сжимая посильнее, приподнимаясь на коленях, медленно насаживаясь. Внутри узко, головка проходит туго, но, чёрт возьми, горячо. В голове начинается полный сумбур. Чуя кусает своё запястье, стараясь держать рот закрытым. Сдавленные мычания рвутся из горла, пот прошиб, стало внезапно жарко, а эти ужасные хлюпающие звуки словно по мозгам бьют. В презервативе член скользит более-менее легко, и с губ срывается хриплый стон, когда головка касается простаты. Машина слегка трясётся, раскачивается. Туда-сюда, туда-сюда… Дрожащий «ах» звучит в салоне, когда Дазай цепляется зубами за острые ключицы Чуи. Он сжимает пальцами раскрасневшиеся ягодицы, кусает неразборчиво, пятная бледные плечи, шею. Накахара опять будет поднимать воротник рубашки, чтобы никто не видел эти синеющие засосы и следы от дазаевских зубов, а Осаму только гаденько ухмыляться, глядя, как тот, случайно коснувшись болезненного укуса ладонью, вздрогнет и окинет суицидника злобным взглядом. В животе будто горит, на головке выступают вязкие капли. Ноги устали, голова под вечер не работает, а сейчас и вовсе гудит, а тут ещё и этот грёбаный водитель без прав. Темп толчков давно уже увеличился, и почему-то именно сейчас мозг вспомнил, что какое-то время назад у Дазая были холодные руки. Они бы сейчас не помешали, в такой-то проклятой жаре. Влажная чужая ладонь сжимает пульсирующий ствол, большой палец давит на головку, словно массируя. Оргазм накрывает так, что Накахара, хрипло охнув, пачкая спермой живот, выгибается назад, хватаясь руками за руль…Как же гудок внезапен!
Дазай вздрагивает так, что Чуя бьётся головой о потолок авто, тихо матерясь и прикрывая рукой ушибленное место. Казалось, что самоубийца кончил больше от испуга, чем от того, что взял хозяина этой самой машины. — Твою мать! — рыжеволосый, тяжко вздохнув, встряхивает головой. — Как раз-таки твою мать, — выдыхает Дазай. — Какого чёрта ты так скачешь по салону? В голове не созревают абсолютно никакие острые оскорбления, и поэтому Чуя лишь фыркает, хрипло шепча что-то вроде: «Отвали». С минуту сидит неподвижно, наплевав, как и в каком виде, и только спустя время пересаживается голой задницей на место рядом. Дазай опускает стекло, закидывая за него руку, а Чуя закуривает. Рыжеволосый брезгливо выбрасывает использованный презерватив, захлопывая бардачок, прежде закинув в него помятый тюбик смазки. Вне машины давным-давно за полночь, а они даже свет не включили. Он знает, что, когда Осаму садится за руль, ничего не говоря, он просто хочет потрахаться где-нибудь вдалеке от цивилизации; он не знает, почему не выкидывает Неполноценного из машины где-нибудь по дороге, чтоб его мысли кровавыми брызгами растеклись под колёсами. Они сидят молча настолько долго, что Чуя даже брюки надеть обратно успевает. Когда Дазай зашевелился и поднял спинку кресла, то совершенно беспардонно вытащил из чужой упаковки сигарет одну, а потом осознал, что зажигалки с собой нет. — Чу-уя, — тянет мужчина, чуть наклонившись к нему. Мафиози медленно поворачивает голову, не отрывая взгляда от созерцания недвижимого пейзажа за окном, но чувствует, как наглый напарник тыкается своей сигаретой в его, закуривая. Помедлив, как-то по-детски глупо утыкается носом в чужую щёку. Накахара никогда не мог разгадать этой его фишки таких действий, ну что за вздор. Ладонь мягко касается другой щеки, и Чуе приходится повернуть голову к Неполноценному совсем. Тот, держа между пальцев свою сигарету, вынимает из чужого рта другую и касается сухих губ своими. От них обоих теперь несёт куревом, но Дазай уже привык чувствовать этот запах от коллеги, а сам курящий уже перестал воспринимать дым в штыки, как большинство нормальных людей, в рот сигарет не бравших. Поцелуй усталый, смазанный, как если бы целовались два разбуженных посреди ночи человека. Рыжеволосый не закрывает глаз; ресницы слегка дрожат. Осаму медленно поднимает голову, мягко целуя в полуприкрытое веко, и отстраняется, закуривая вновь и отдавая чужую сигарету второму. — В следующий раз я точно собью тебя на дороге, — тихо выдыхает Чуя. — Даже если я буду нести бутыль вина тебе в подарок? — Выйду, заберу и собью. Дазай усмехается осипшим голосом, выпуская струйку дыма с губ прямо в сторону рядом сидящего. — Я тоже тебя люблю, дорожный ты преступник.