Волчья преданность

Честно говоря, Невский никогда не входил в число любимых мест Сергея. Не из-за бесчисленного количества сувенирных лавок и магазинов, не из-за толпящихся туристов, даже не из-за того, что в гастрономе на центральной улице бутылка воды стоила, как амброзия или что-то типа того, а из-за стереотипов. Будто весь Петербург ограничивался проспектом, под завязку забитым транспортом и людьми. Вот только родной город не выбирают, как и по-настоящему родных людей. Октябрь выдался теплым — опавшая листва, не превращенная в гниль постоянными дождями, шуршала под ногами, ветер не пробирал до костей и волосы не походили на копну завитушек, как часто бывало при высокой влажности. Не обращая внимания на вес ноутбука в сумке, Сережа плелся через Марсово поле. В наушниках играла музыка, но мысли в голове были куда громче и крутились вокруг родного и короткого «Олег». Крутились, толкались, щедро подбрасывали все новые и новые поводы для беспокойства. Это началось, кажется, два месяца назад. Может, полтора, сказать точно было уже не так-то просто. У Разума тогда какой-то хер стащил бумажник с последними деньгами и пришлось пешком идти от Восстания до Петроградской. Дождь был на удивление холодным, а ветер обманчиво теплым. Мокрые пряди липли к лицу, футболка к спине, хотелось скорее оказаться дома, но гордость не позволяла попросить у кого-нибудь денег на метро или перепрыгнуть через турникет. К чему проблемы? Так все и закончилось — температурой под сорок градусов, ознобом, кашлем, горой антибиотиков и доведенным до истощения организмом. Олег тогда не отступал ни на шаг, даже не думал Серого оставлять одного, только слушал его «стану богатым, куплю себе зонт, а лучше дождевик или сразу десяток дождевиков» и кивал, прикладывая прохладное полотенце ко лбу. Так вместе и выкарабкались. Вопросом, где Волков брал деньги на дорогущие лекарства, иммуномодуляторы и витамины, Сергей не задавался, принимал, как должное, старался не упираться и благодарность выражал, как мог. Но, видимо, неправильно. Или дело было не в этом. Когда все закончилось, Олега стало катастрофически мало. Сначала казалось, что всему виной учеба и именно из-за разницы в расписании совместное свободное время свелось к двадцати минутам, которых едва хватало на сухие разговоры ни о чем и завтрак. Потом двадцать минут превратились в пять и бессмысленное «привет», а там Разумовский аккуратно заправленную кровать стал видеть чаще, чем Волкова. Вернувшись с учебы дней десять назад, Сергей еще и на квитанцию об оплате общежития на полгода вперед наткнулся. Причем не только на имя Олега, но и на свое. Сумма была не маленькой, но все никак не удавалось ничего разузнать, потому что некому задавать вопросы, когда звонки и короткие сообщения остаются без ответа. Записки — детский сад, ей богу.

***

Кажется, именно шорох упавших на пол бумаг разбудил Разумовского. Он сонно потер глаза и нехотя сел на кровати, повыше натягивая одеяло. Окно само по себе открыться не могло, вот только осознание этого пришло с запозданием, когда взгляд уже наткнулся на темный силуэт в полуметре от соседней стены. Слабо тянуло табаком, но сквозняк не позволял задержаться раздражающему запаху. — Олеж? Олеж, это ты? — опуская босые ноги на пол, негромко позвал Разум, чтобы убедиться, что не ошибся и ничего не попутал. — Нет, серый волк, внученька, — хрипло ответил силуэт и выбросил тлеющий окурок в форточку. — Спи, три часа ночи уже. И не вставай, а то опять простудишься и будешь кровью плеваться. — Я выспался уже, — вранье было-таки враньем, но прозвучало убедительно. — Лег еще в десять, хотя тебя дождаться хотел. — Хотел? Дождался. Спи теперь, — не обращая внимания ни на Сергея, ни на его слова, коротко прервал Олег. — Не хочу я спать. Чай хочу. Будешь? — упрямо поднимаясь на ноги, Разум прошел к столу и включил сначала светильник, затем чайник, недовольно зашумевший почти сразу. Возможно, соседи через стену с утра заявятся с претензиями, но к черту их, с неудобствами надо уметь мириться, полезная привычка. — Давай и тебе заварю. Черный, да? — слова слетали с губ, собирались в предложения и старательно заполняли тяжелую паузу. — Мне, кстати, Мирович велела передать тебе, чтобы в деканат зашел. Без подробностей. Мол, дело не мое, а ты в курсе давно. Случилось что? Накинув на плечи первую попавшуюся кофту, Сергей подошел ближе к окну и ближе к Олегу, остановился в шаге и обомлел, не веря своим глазам. Вся спина Волкова была покрыта синяками и ссадинами, а на предплечье и вовсе виднелся отчетливый след укуса, будто собака зубами прихватила, вот только нет, человек это был, точно. — Давай, может, футболку наденешь? Холодно, — сглотнув ком в горле, Разум несмело прикоснулся рукой к плечу Волкова и заглянул в лицо. Думал, наивный, что хуже не будет, но, когда увидел перебитый нос, рассеченную губу и сбитые в кровь костяшки, замер. За спиной щелкнул чайник, вода перестала бурлить и тишина навалилась всем своим весом. — Чего уставился, Серый? — короткий вопрос прозвучал с очевидной издевкой. Темные, почти черные из-за недостатка света глаза смотрели внимательно. — Не уставился. Просто смотрю, — с трудом подбирая слова, растеряно пробормотал Разумовский и пальцами провел по яркой отметине на скуле, надеясь, что ее получится стереть, но не тут-то было — Олег перехватил запястье и ощутимо сжал. — Глазеть можешь, а руки лучше держи при себе, пока не оторвали, — и это едва ли походило на шутку. — Это кто тебя так, Олеж? Откуда? — А тебе скажи. Хватит же мозгов, чтобы полезть разбираться. Ничего не решишь, но морду расквасят, ты же у нас принцесса — если и бьешь, то только пальцами по клавиатуре, — недобро усмехнувшись, Олег убрал руку и отошел к столу. Старый стул негромко скрипнул под его весом и высокий звук неприятно резанул по ушам, тут же стихнув. — Ты мне там, кстати, чай предлагал. Черный в самый раз, — стараясь расшевелить Сергея и отвлечь, напомнил Волков, ни под каким предлогом не желая отвечать на вопросы, повисшие в воздухе. — Ты там корни пустил? Или это намек на то, чтобы я сам все сделал? — уже беззлобно уточнил он, не понимая, как дальше быть. — Проснись, красавица, — потянувшись к Разумовскому, Олег несильно тряхнул того за плечо, чтобы слова, наконец, возымели эффект. — Я и не сплю, — причудливо объединив и холодность, и эмоциональность, отзывается Сергей, и голос его звучит совсем иначе. Волкову даже кажется, что ничего хорошего из этого не выйдет, но что-то снова щелкает и неестественно прямая спина сменяется понуро опущенными плечами. Кипяток наполняет кружи почти дополна, чайная ложка звякает о толстое стекло. — Пей. Ну, то есть можешь пить. Если хочешь, сахар возьми, я купил вчера специально, — уткнувшись взглядом в покрытую царапинами столешницу, пробормотал Разумовский. — Так что там с Мирович? Расскажешь? — Отчисляют, Сереж. Ей надо, чтобы я написал, что ухожу по собственному желанию, иначе, говорит, ментов натравит, а те без проблем навесят срок, найдут за что. Мол, у нас серьезное учебное заведение и бандюганам вроде меня там не место, — делая несколько крупных глотков, Волков вытирает рот рукой. В глаза не смотрит, шарит в ящике стола и достает оттуда какую-то невнятную бумажку — не то справку, не то рецепт на какие-то медикаменты. — Вот, почитай. — Это что? Уже приказ или обходной? — пытаясь разобраться в буквах, плывущих перед глазами, Серый выдает первое, что приходит на ум. В ушах шумит, мыслей столько, что голова вот-вот взорвется. Слишком много информации. Слишком много серьезной информации. Одна только новость об отчислении чего стоит. — Повестка это. Нашел пару дней назад под дверью. Тоже дело рук Мирович. Не ментовка, так военкомат. Даже выбрать не могу, что больше по душе моей бандитской роже, — Олег все говорит и говорит, а Сергей глаз с него не сводит, пытается пробиться через толщу воды, глотнуть воздуха и сказать хоть что-нибудь, но не может. Не хочет даже верить, что так бывает, что вот так все закончится. Поступили ведь вместе, последний год остался, а там и зажили бы, как короли, пусть и в однокомнатной квартирке где-нибудь в Купчино, зато вместе. Пробились бы, справились бы, вдвоем всегда легче, да и спокойнее. Вот только мир рассыпался в руках, таял на глазах, как снежок в теплых ладонях. — Почему? Если из-за синяков, то это глупость же. Давай я поговорю с ней? Придумаю что-нибудь, пообещаю, что больше такое не повторится, и ответственность за тебя на себя возьму, — подтянув колено к груди, Разумовский сжал руки в кулаки и спрятал их в рукава. Так держаться проще — знаешь, что не сорвешься и не закричишь, утопая в абсурдности происходящего, не станешь трясти за плечи, повторяя один и тот же вопрос — почему? — Да, честно говоря, я рожу разбил ее племяннику. Не знал обо всех этих родственных связах, даже предугадать не мог. Амбал под два метра ростом, а по поведению — девка сопливая. Навел справки, нажаловался, вот и прижали, — отпив еще чаю, пояснил Волков. Он-то уже почти смирился с мыслью, что придется попрощаться с мечтами. Хорошо, что родителей нет, разочаровались бы в таком ребенке, а Серый — Серый поймет. Не сразу, но со временем и простит дурака, хотя уже завтра рычать будет, огрызаться и смотреть, как на предателя, а потом и в увольнительные ждать будет, не девица же ревнивая и ненадежная, справится. — Племянник? Где ты его нашел вообще? Откуда? Зачем вообще в драку полез? — в голосе, зазвучавшем на тон выше обычного, проскользнули и непонимание, и нежелание понимать. — Обычный племянник с обычной мордой. В драку пришлось, должен же я деньги где-то брать. На деревьях они не растут, — фыркнул Волков и откинулся на спинку стула, в демонстративной расслабленности стараясь скрыть нервозность. — Ты же денег хотел. И зонты, и дождевики, и квартиру свою. И лечить тебя надо было как-то, не по волшебству же все появляется. Я сегодняшним днем живу, Сереж, а не тем, что завтра ты прославишься и богатым станешь. Мне что толку от твоего богатства, если ты загнуться можешь от гастрита или воспаления легких? Кроме компьютера своего и телефона ничего не видишь, — скрестив руки на груди, Волков прикрыл глаза буквально на пару секунд и устало вздохнул. Спать хотелось. После холодного душа тело не так болело, только мышцы тянуло, и голова была тяжелой. — Олег, — на этот раз Сергей говорил совсем тихо, так тихо, что едва ли узнать его было возможно. — Я же не знал. Зачем так? Придумали бы вместе все, разобрались бы, я бы помог, — все эти «бы» сейчас были чем-то нелепым, но все уже случилось, так и осталось место только для них. — Не придумали бы, Сереж. Да и сейчас неважно уже. Что есть, то есть. Оба живы, оба здоровы. Ты доучишься, я отслужу, а там посмотрим. Вдруг невесту найдешь? При детях уже будешь, — без задней мысли зачем-то сказал Олег то, о чем и подумать боялся. О том, что Разум найдет кого-то другого, подпустит к себе и останется от всего, что было, только пустота вперемешку с воспоминаниями о детдоме, школе, университете и вот этой ночи. Волков до сих пор временами поверить не мог, что перед ним сидел тот самый нелюдимый рыжий мальчишка, которого дразнили из-за длинных волос, странных рисунков и старого синего свитера. Скольким хулиганам приходилось морду бить? Не двум и не трем. И сейчас ничего не изменилось, только за мордобой деньги давали и, если бы не осел какой-то, который Артему слил и имя его, и фамилию, все бы и дальше в порядке было. — Какая жена? Какие дети? Я же с тобой. Я же тебя ждать буду. У меня только ты, — искренние слова звучали нелепо, сами просились быть сказанными и таковыми становились. — Мы же жить вместе хотели. Не во дворце, но для начала даже и комната в коммуналке пойдет, — упираясь подбородком в колено, Сергей склонил голову на бок и тоскливо смотрел на Олега, как на призрака, будто бы уже потерял его и никогда не сможет вернуть. — Серый, ты чего? Я же живой. Звонить тебе буду и писать, если хочешь. Тем более отчислят не сразу и времени еще полно. Не полно, но время-то есть, — слова звучат уверенно и твердо, но натыкаются на все ту же толщу воды и теряются в ней, не успевая выбраться на поверхность. Волков встает со стула и опускается на колени перед Сергеем, как верный пес. Тот провожает его отсутствующим взглядом и безучастно смотрит сверху вниз, молчаливый, будто бы лишенный будущего. — Спать бы ложился, да? Утро скоро, надо отдохнуть, — он прикоснулся ладонью к босой ступне Разума и недовольно нахмурился. — Согреться и отдохнуть, ты же болел недавно. — Не хочу спать, говорю же, — ответил Сергей, не моргая. — Ты отдыхай, а я посижу. — Не посидишь, а полежишь. Давай-ка, принцесса, вставай или на руках потяну, — невозмутимо проинформировав, Волков встал и потянул прижатую к груди ногу Разумовского на себя. Тот, конечно, сразу же оживился и заупрямился, боясь свалиться на пол, но успел уцепиться за плечо Олега. — Выдохни. Держу я тебя, — ухмыльнувшись, Волков сдул в с лица пряди рыжих волос, мешающих смотреть по сторонам. — Поставь на пол немедленно! Я же тяжелый! Прямо сейчас ставь, — стараясь не вопить, зашипел Сергей, невольно впиваясь ногтями в плечи Волкова, но с энтузиазмом вырываться, похоже, не планировал. — Ты потише. Давай-ка оттащу в кровать, как в пятом классе до медпункта тащил, когда ты коленки разбил. Тогда не надорвался и сейчас не надорвусь. Видел бы, каких заваливать приходилось, — Олег почему-то вспоминает то, что было и начинает смеяться. Негромко и беззлобно, заразительно. И Сергей смеется тоже, глядя в глаза напротив. Смеется и тянется к губам, изогнутым в улыбке, прижимается своими и на несколько секунд забывает, как нужно дышать. Глупость сделал, понимает, но почему-то совсем не жалеет. — Поставь меня, я сам дойду, наверное, — смех сменяется старой доброй тишиной, а веселье серьезностью. Разум многое теряет, не глядя на Олега — удивленного, взволнованного, но никак не оскорбленного. Волков молчит и послушно выполняет просьбу, ведь Сергей далеко не пушинка и руки начинают затекать из-за немалого веса. Выполняет просьбу и смотрит ему в спину. Смотрит, как рыжие даже в тусклом свете, волосы спускаются к плечам и лопаткам, как беспокойством кричит каждая деталь, как кофта с одной стороны задралась выше середины бедра. И понимает, что кофта эта принадлежит ему, а не Сергею. И сам Сергей весь его, начиная россыпью веснушек и родинок на коже, и заканчивая невнимательностью и причудами. — Я тебя поставил, конечно, но не отпускал, — опустив руку на плечо Разумовскому, спокойно отмечает Олег и тянет его к себе, заставляя повернуться. Взгляд глаз напротив почему-то перепуганный. — Бить не буду. Целовать буду. Хочешь? — Хочу, — признаваться Волкову проще, чем самому себе — легко, безболезненно и совсем не страшно, потому что Волков сам подходит ближе, ласково гладит ладонями по щекам и целует. Целует так, что у Разума почему-то колени подгибаются, а поцелуй ведь не первый — они и в тринадцать пробовали, чтобы потом девчонкам хвастаться, что опытные. И в семнадцать, но уже по пьяни, и после выпускного по той же причине, вот только сейчас не на что было свалить это желание под кожу друг к другу забраться и никогда не расставаться, не терять друг друга. — Олег, Олег, — жадно хватая ртом воздух, Сергей умудряется еще и говорить что-то, и Волков не против, он отстраняется от губ, давая добро на продолжение монолога, собирает с плеч рыжие волосы, перекидывая их на спину, и оставляет несколько поцелуев на шее. — Давай, я слушаю, — великодушно позволяя продолжить, он несильно прихватывает тонкую кожу и ведет носом вдоль пульсирующей жилки, втягивая знакомый запах. Сергей, кажется, дрожит и это идет вразрез с привычной, пусть и неестественной, дерзостью, но он примет его любым, потому что Разумовский — весь его мир, а в защиту целого мира не страшно и себя отдать. Сбитые костяшки пальцев и адреналин в крови не идут ни в какое сравнение с невнятным шепотом и холодными ладонями на спине. Ради этого стоит не только жить, но и бороться, и возвращаться. И он вернется, даже из преисподней, если придется. По первому звонку, по первому зову, чтобы снова сжать в ладонях родное лицо, прижаться губами к коже и стянуть к чертям растянутую кофту, от которой пахнет не то каким-то порошком, не то не выветрившейся туалетной водой. Чтобы Сергей был рядом, чтобы держался его, даже не отдавая себе в этом отчета. Потому что оно того стоит. Волков все сможет стерпеть — и холодный взгляд, которым будет награжден уже утром, и надменные речи, выставляющие его эгоистом. Все, за исключением льнущего к нему Разумовского, который бормочет, что жизни без него не представляет и никогда не представлял. Разумовского, отступающего назад и тянущего за собой, словно в бездну, бесстыдно срывающегося на хриплый стон, когда, Олег опускается сверху, заставляя развести ноги, вынуждая подпустить еще ближе, подпустить не только к себе, а глубже. И ведь Сергей подпускает, выгибается дугой, кусает себя зубами за запястье, царапает ногтями кожу на спине поверх синяков, чем заставляет Волкова почти рычать от боли, как раненого зверя. Зверя, подминающего под себя, остервенело вбивающего в кровать и виновато зализывающего укусы и яркие синяки, словно от этого они исчезнут. Зверя дикого, ревнивого, но верного до абсурда, настоящего волка. — Теперь-то уснешь, принцесса? — убирая пряди волос, прилипшие к лицу Сергея, Олег едва заметно улыбнулся и потянул его ближе к себе, позволяя устроиться на груди. — Усну, если не свалишь раньше десяти утра, а если попробуешь, задушу голыми руками, — крайне серьезно заверил Разум, закидывая ногу на Олега, и уткнулся носом в плечо, даже не открывая глаз.