Превращение

Закат еще не успел рассеяться полностью, оставив за темнеющими облаками розово-ванильные мазки, но ночной холод уже пробирался сквозняком по полу, рассекая оголенные щиколотки, подобно мелким ножам. На верхнем этаже лишь поднимающийся ветер стучался в заколоченные окна, а сосновые ставни вырывались из заржавелых петель с жутким скрипом, затирающим уши до крови. Райнер сидел у окна, всматриваясь в небо сквозь узковатые щели меж деревянных досок с выпирающими гвоздями. Ему совершенно не нравилось это зрелище — то, как из-за темно-фиолетовых облаков выглядывал белесый диск полной луны, прогоняя ночной мрак. Этот свет не приносил ему никакого покоя. Бледные лучи просачивались в запертую комнату, ложились на деревянный пол, измазанный уже запекшейся кровью, касались и оголенной кожи, рассеченной бесконечными шрамами. Райнер посмотрел на свои руки — массивные ладони каждый месяц в преддверии полнолуния истощались, как и все тело. Кожа обретала синеватый оттенок от набухших капилляров, и слабость окутывала его, вводя в состоянии полусна. Мысли становились проще, примитивней. Холодно. Страшно. Воняет. Воняет сырым мясом. Но неприятен этот запах только сейчас — после превращения, Райнер знал, его волк начнет возить этот шмоток по доскам, вырывая клыками куски, и те с кроваво-мокрым шлепком будут падать на пол, пачкая его свиным жиром. Меж загвозденных досок ночное небо окрасилось чернилами, но Райнер уже чувствовал, как кровь в нем закипала, и от жара лоб мгновенно покрылся испариной. От крошечного куска неба не осталось и следа, когда в глазах потемнело — старый уродливый шрам на плече заныл, как это происходило каждый месяц, и фантомная боль от глубокого, рваного укуса оборотня вырвала из пересохшего горла болезненный скулеж. Кости начинали меняться в размере, скелет деформировался, обжигая мышцы изнутри. Райнер задыхался, скорчившись на полу и дрожа всем телом. Он слышал стук. Встревоженный стук от удара молотком по гвоздям — Бертольт уже заколачивал дверь. Райнер мог представить его бегающие черные глаза, и сердце сжималось от боли, понимая, до чего же друг его боится, до чего же сам Райнер для него опасен. Затуманенный кровью волка разум тянулся к запаху человека, рвал когтями стены, сдирая пальцы до мяса, лишь бы добраться до этого запаха, сжать его в зубах. Прибив последний гвоздь, Бертольт сжал молоток в руке — дерево рукояти ненадежно выскальзывало из вспотевшей ладони. Стук продолжал бить по ушам встревоженным сердцебиением, да так сильно, что не было слышно возни за дверью и те звуки, что не то стон, не то поскуливание, что разрывали душу на ошметки. Райнеру так больно, но Берт ничем не мог ему помочь. И понимание, что, даже если бы мог, если бы было, чем, то он бы не смог — слишком страшно быть укушенным или убитым. Ночь разорвал по-человечески волчий вой, и за ним последовали рычания и мерзкое чавканье — оборотень взялся за мясо. Сжав молоток в руках еще крепче, Бертольт глубоко, но тихо, насколько он мог, вздохнул. Они уже пережили сотни таких ночей — переживут и эту.