Похоронены на Невском

      Первые двенадцать лет жизни Виктор слышит только то, что сам хочет, его музыкальное сопровождение звучит кристально чисто, он спокоен и полностью сосредоточен на своей музыке.       Через три месяца после своего двенадцатилетия Виктор начинает слышать абсолютно раздражающую мелодию, через неделю головных болей и недосыпа он внезапно осознает, кажется, его родственная душа недавно родилась. Он отмечает маркером десять дней в марте, один из них — день рождения предначертанного. В шестом классе Никифоров уже понимает, что двенадцать лет разницы — это много. Эта мысль уютно гнездится в мозгу и противно царапает кошками душу, Виктор почему-то уверен, что сиамскими. Он не уверен, с чем это связано. Юрию пять, он наблюдает выступления различных ребят, скользящих по гладкому льду, на небольшом экране телевизора в дедушкиной кухне. Дедушка говорит, что они фигуристы и на недоуменный взгляд зеленых глаз он поясняет, что это такой вид искусства, как танцы, только на ледовом катке, почти таком же как они бывали на Новый Год. Маленький Юра загорается идеей научиться так же. Целую неделю дедушка наблюдает за тем, не позабудет ли малыш о своей новой великой цели, а он не забывает. По этому случаю, в понедельник, они с дедушкой идут записываться на занятия. С этого дня Юра становится Юрием. Великая цель постепенно обретает очертания, подозрительно напоминающие звезду фигурного катания — Виктора Никифорова.       В восемнадцать Никифоров, не без удовольствия, почти регулярно, слышит свою основную тему и отмечает для себя, что похоже, его родственная душа тоже любит фигурное катание и, судя по всему, Никифорова в особенности.       Вот только уже несколько месяцев, как он слышит еще одну повторяющуюся мелодию. Его родственная душа тоже чем-то занимается, хотя это может быть просто любимой музыкой. Юрий начинает особо усердно тренироваться, отрабатывая свою программу.       Юрию десять, когда он внезапно увлекается японскими исполнителями, ему отчего-то нравится не понимать текст, хотя иногда все же гуглит переводы особо понравившихся песен. Тем временем Виктор гадает, каково это, когда твоя родственная душа из другой страны, а исходя из музыкальных вкусов, так оно и есть, Никифоров решает, что если подучить японский, хуже точно не будет.       Образ Юрия совсем не вяжется с переливчатыми и лиричными песнями, но ему как-то плевать. В двенадцать его начинает немного тревожить, что он знает, как звучит новая музыка Виктора Никифорова ДО того, как он представляет ее широкой аудитории. Юрий абстрагируется, потому что он не хочет знать, правдивы ли его догадки, он наконец учит японский, ему нравится этот язык, а еще больше нравится приблизительно понимать текст. Только теперь становится как-то паршиво от содержания.       Юрию пятнадцать, когда Виктор сваливает в Японию, никому не сказав. Юрию пятнадцать и он сидит и глушит кофе в аэропорту, потому что алкоголь ему не продали, зато продали билет в эту теперь-уже-бесящую-спасибо-Витя-Японию, а еще он слушает Сплин, вполне понимая что «Невский проспект» не сильно помогает успокоиться, а «Романс» и подавно. На душе противно, и ни мокрый снег, ни утопающий в осадках Петербург в этом не виноваты. Виктор виноват, потому что нельзя бросать слова на ветер, особенно обещания. Хотя Плисецкий и сам знает, что Никифоров всегда делает то, что хочет, плевать он хотел, чего кому там нельзя и что, лично он, кому-то там наобещал, а еще больше ему плевать на то, что от него требуют выполнять обещания. Ветер Виктор всегда любил, особенно морской, свободный, своенравный, могущественный ветер.       Вечером, после посещения горячих источников, уже в своей комнате, Никифоров с улыбкой слушает знакомые аккорды Сплина, он уверен, что Кацуки решил приобщиться к русской музыкальной культуре, уж очень он хорошо сочетается с песнями, постоянно звучавшими в голове у русской звезды фигурного катания. Юрий угрюмо вжимается в кресло самолета и выключает плеер с медленно отравляющими мелодиями, хотя и понимает, что песни тут совсем не при чем.       По прилете следующим вечером, он, при помощи геометок в инстаграмме и навигатора, довольно быстро находит эти дурацкие источники. Уговаривает полноватую женщину его пустить, она сначала немного опешивает, но потом все же впускает Плисецкого, понимая, что, вероятнее всего, если она сейчас этого не сделает он, либо просто перелезет через забор и просочится внутрь, либо проторчит здесь, при входе, всю оставшуюся ночь. Плисецкий, в свою очередь, молится, что его променяли не на кусок котлеты, как ему показалось на том проклятом видео. Рыдать, абсолютно точно, не входило в привычки Юрия, но это первое, что ему хочется сделать, ибо жирок, весело подрыгивающий на пузе у Кацуки явно не был неудачным ракурсом.       Это повергает в ужас, война явно проиграна заранее, Виктор здесь не ради таланта. Плисецкого прошибает осознанием, Никифоров думает, что Юри — его родственная душа. «Естественно, как же иначе, все же сходится! Японщина, заслушивание до дыр программы Виктора. Да-а, Юра, молодец, сам себе выкопал могилу.» И он решает промолчать, промолчать, потому что если уже выбрали не его, то, в принципе, Виктор-плевать-хотел-на-правила-Никифоров уж точно не станет менять свои планы из-за какого-то там дурацкого предопределения.       Виктор Никифоров заглушает русскую попсу музыкой к программе Юри и думает, что стоит рассказать японцу, что есть гораздо более красивые песни, чем альбомы Киркорова, которые теперь жужжат в голове после ужина. Виктор не любит, когда что-то доставляет неудобства. Плисецкого уже тошнит от музыки для катания свиных котлет, поэтому он, в отместку, проходится по русскому шансону, в особенности ему доставляет удовольствие слушать Киркорова, поскольку он помнит, как Виктор, услышав что-нибудь из его альбомов, на секунду теряет самообладание и по его лицу проскальзывает тень отвращения. Юрий злорадствует, злорадствует, чтобы не становится похожим на размазню, два Юрия не нужны, а две сопливых лужи и подавно!       Все кончается. Юрий проигрывает, «Источники на льду» и в негласной гонке «Любимчик Виктора Никифорова». Точнее не так, он проигрывает во втором, первое всего лишь следствие, это было очевидно, но только вот, надежда умирает последней, а Плисецкий, на удивление, хотя надежда и умирает, жив, правда, у него ощущение, что только физически.       Виктору начинает казаться, что что-то не так на третий день, когда он внезапно вытряхивает из старого концертного костюма маленький календарик за две тысячи первый. Минут двадцать он пытается вспомнить, по какой же такой важной причине там обведены красным выцветшие десять чисел, с двадцать седьмого февраля по седьмое марта. Виктор помнит многое, какую он тогда катал программу, что делал на двенадцатый день рождения, а потом… потом Никифорову становится паршиво, он забыл, что в этих числах родилась его родственная душа. Забыл настолько, что даже сам решил кто это, игнорируя слишком многое.       Паника охватывает его цепкими лапами, ужас черными пятнами пляшет перед глазами. У Юри день рождения в конце ноября, он младше на четыре года. Четыре, не двенадцать. Прозрение посещает его во второй раз, в двенадцать лет у него разница с Плисецким. Сначала Виктор думает, что это какой-то идиотизм, Юрий Плисецкий не из тех, кто будет молчать о таких важных вещах, но он, внезапно понимает, что приезжал Юрий не ради программы или, даже, возвращения его на родину… Виктор ошибся, он выбрал не того Юрия. В голове хаотично мечутся десятки, сотни мыслей, в сумме создающих белый шум, пустоту, возведенную в абсолют, неприлично громко на фоне всего этого звучит Сплин, Никифорову всегда было слишком тревожно слушать песню «Выхода нет», а сейчас она и вовсе звучала чересчур жутко, тяжелым камнем оседая на сердце и вставая комом в горле.       Под темным, дождливым небом Санкт-Петербурга час двадцать, Юрий считает, что сидеть на покатом и скользком краю крыши слишком ванильно, пить краденный из запасов отца вискарь слишком глупо, но прекращать он не собирается. Отсутствие опыта употребления напитков подобной крепости и общее переутомление трех дней без сна сказывается на выборе, музыки и места распития, парень почему-то думает, что «Выхода нет» звучит чересчур глупо, слишком просто и пафосно, но таинственным образом подавляет желание прыгнуть с этой проклятущей крыши прямо сейчас, хотя двадцать этажей — вполне достаточно, чтобы не почувствовать падения, ничего не почувствовать, разве что ветер в волосах. Он встает на самом краю и со вздохом отпускает. За спиной распахиваются крылья, слышится звон разбитого стекла, где-то нереально далеко.       Виктор вздрагивает, его резко прошибает холодный пот, что-то не так. Он молится всем богам, которых вообще может вспомнить, чтобы Юрий не наделал глупостей. Дрожащими руками Никифоров нажимает на кнопку «Вызов». «Телефон абонента выключен, или находится вне зоны действия сети.» Сообщает робот на том конце.       Говорят, человек может слышать последние мысли своей родственной души. Сердце Никифорова разрывается, когда в голове внезапно звучит голос Плисецкого: «Прощай, Витя, я устал от всего этого, мне жаль, что все так получилось». В Японии наступает рассвет нового дня. Виктор Никифоров не слышит мелодию будильника, он вообще ничего больше не слышит. Через две долгих минуты ему приходит сообщение о том, что Юрий включил телефон. Виктору становится одновременно легче и тут же он чувствует пустоту, он знает, что конкретно произошло.       Плисецкий возвращается домой в два часа ночи, его все-таки ждут, как минимум дедушка и любимый кот, ну не может он просто так однажды взять и бросить их просто потому что ему так проще. Поэтому он просто уходит с крыши, благополучно оставляя осколки своей души и бутылки из-под виски, с большинством содержимого, валяться под балконами безымянной многоэтажки, куда он зарекается возвращаться и слово свое он обязательно сдержит. Крылья за спиной тихо чернеют, копотью оседая на лопатках и расползаются лентами по всей спине, клеймя черной болью душу. Отказываются от родственных редко, кому же в здравом уме придет в голову отказываться от части своей души.