Она

Все совсем не так, как она представляла. Никаких прокуренных помещений, никакого дыма, извергаемого из огненной пасти белоснежных сигарет, из-за которого процесс дыхания превращается в пытку. Никаких пьяных и лежащих повсюду молодых, и не совсем молодых мужчин – все стерильно и прилично. Можно сказать, отполировано до блеска – совсем как в больнице, в которую её часто раньше водила мама. Абсолютно точно такие же длинные коридоры со странной неоновой подсветкой, много почтенных панов в вычурных нарядах, будто полностью сотканных из джинс - эти халаты были такими же на ощупь мягкими, но при этом местами жесткими, а запах их отдавал теми странными напитками, которые мама часто давала Ей. Мама думала, что Ей нужно лучше дышать. Мама всегда знает, как лучше, но не любит, когда её беспокоят, особенно посреди ночи. Она отчетливо помнит, как некто, обладавший сильной хваткой, потащил её за собой. Рука этого человека была очень жесткой на ощупь, будто деревянной, а сжимала она несчастную Её ладонь с такой же силой, с которой голодная собака хватает кость. Одни двери сменяли другие, и все были заперты, кажется, изнутри. Она подумала, что может быть за этими дверьми. Хоть и знала, что думать не стоит. Ведь если будешь много думать, то так и сможешь забыть свой чай. От долгих мыслей и раздумий чай очень быстро остывает – придется его поставить в микроволновку и ждать, когда сможешь утолить свою потребность в теплом и сладком напитке. Но в глубине души ты осознаешь, что ты не дождёшься, ибо только так ты вспомнишь про чай – он вновь будет остывшим и без внимания, на этот раз в глубине черной, как гроб печи. Последняя дверь длинного и казалось, бесконечного коридора была под номером “25” – каждая из этих двух цифр была аккуратно начертана на белом щитке над стальной дверью. Белый щиток был незаметен на фоне сиреневатой подсветки той двери, к замочной скважине которой некто (хотя в тот момент ей казалось, что это был доктор) подносил свой ключ свободной рукой. Эта рука не держала Её руку, она была очень непослушной – постоянно брыкалась, дергалась и тряслась с каждым миллиметром, что разделял ключ от скважины, а число этих миллиметров постепенно уменьшалось, с каждой секундой и мгновением, что длились целую бесконечную вечность. Другая же рука продолжала сжимать Её руку настолько сильно, что это уже переходило все грани приличия и этикета. А Она всегда старалась придерживаться морали – Она, как никак леди, и всегда старается показать это. Она всегда старается аккуратно красить свои нежные и пухлые губки в яркий алый цвет и отбеливает мягкое розовое личико. Все, что бы отвлечь людей от старого синего свитера с цветами. Этот свитер ей подобрала мама. Мама всегда знает, как лучше. - Этот свитер тебе подобрала я. Я всегда знаю, как лучше, - говорит мама. Ей не нравился этот свитер. А сейчас она его просто ненавидит – а его шершавые внутренности постоянно неприятно щекотали её грудь и терлись о соски. Но цветы она любит. Любит, больше чем свою маму и собаку. У собаки было очень смешное имя, она его где-то вычитала в детстве в одной энциклопедии – когда они ещё жили в Бытоме рядом со старой подругой мамы Кристиной и её дочерью. Мама и Кристина всегда болтали о каких-то глупостях и держались за руки. Среди глупостей также мама и приписывала своего сына – он переехал со своей женой, как только родилась Она. Но для мамы Кристя не была глупостью. Они часто уходили друг к другу в гости по ночами и занимались “взрослыми делами”. Она постоянно спрашивала у мамы, что же это за “взрослые дела” такие, и можно ли ими заниматься со своей подругой – дочкой Кристи Каролиной? Мама лишь отвечала, что нельзя, и ей лучше сидеть дома. -Мама, что же это за “взрослые дела” такие, и можно ли ими заниматься с моей подругой – дочкой Кристины Каролиной? – спрашивала она. -Нельзя, тебе лучше сидеть дома, - отвечала мама по вечерам, красясь и припудриваясь. Мама всегда запрещала Ей краситься и припудриваться, но теперь, Она это постоянно делает, чтобы муха в нос не залетела и яйца там не отложила. У мамы был очень смешной голос – он был таким грубым и низким, как у бурчащего пана, от которого разит перегаром и автобусом. Кристе он нравится. А мама знает, что её голос нравится Кристе. Мама всегда все знает. Мама всегда знает, как лучше. -Ай! Поаккуратнее! Вы ведете себя неприлично! – сказала Она мужчине, чья вторая рука наконец смогла попасть ключом в дверную щель. -Тихо! Не могу сосредоточится! – резко ответил пан, проворачивая ключ в скважине. В его голосе чувствовалось предвкушение и желание. Такой тон она часто слышала от Каролины. Она любила Каролину, и когда мама и Кристина куда-то уходили по вечерам и возвращались ближе к полудню следующего дня, Она и Каролина встречались у Каролины дома и играли. Каролине очень нравилось петь, хоть она, как и её подруга не совсем это умели из-за проблем с горлом. Каролина, была другой – гораздо более любознательной, чем Она. Каролина была как мальчики, она любила собирать крышки из-под пивных бутылок, и цеплять на свою джинсовую куртку. - Я как мальчики, люблю собирать крышки из-под пивных бутылок, и цеплять на свою джинсовую куртку! – а Она любила Каролину. И Каролина любила её. Они очень часто целовались, когда не было мамы и Кристи. И целовались как взрослые – очень долго и при этом щекоча друг друга. Она умела целоваться – не зря же Она постоянно воровала яблоки и кусала каждое из них. К сожалению, Она не могла проглотить ни одно из их – они застревали либо в Её глотке, либо во рту. Мама не любила, когда Она воровала яблоки, и когда Она оправдывалась тем, что узнала пана по имени “голод”, а мама отвечала, что положила Ей в желудок веточки, чтобы Та никогда не узнала голод. -Я положила веточки тебе в желудок, чтобы Ты никогда не узнала голод. Но мама знала, что Она и Каролина любили целоваться. Целоваться долго, так долго, что суп Кристи успел превратиться в густую кашу, которую уже ни собаке не отдашь, ни в окно не выльешь. Мама знала. Все знает. Мама всегда знает, как лучше. … Она и пан быстро зашли в странного вида комнату – она была пустой, а холодные бетонные стены очень крепко держали звук на цепи, как люди держут собак, чтобы никуда их не пропустить. В этой странной комнате были лишь Она, пан, небольшая кровать и кукла. Кукла. Кукла очень напомнила Ей маму, только одета кукла была в платье, которое мама никогда не носила. Это платье было сейчас на Ней – сероватое и в белый горошек. Такие платья, только получше, Она видела раньше в телевизоре поздно ночью, когда Она не была у Каролины, и мамы не было дома – тогда она могла смотреть эти каналы когда захочет. Похожие платья носили привлекательного вида дамы – только полы у них были гораздо короче и они не были в серый горошек – такие наряды называют почему-то нарядами горничных. Странно, ведь раньше, при упоминании слова “горничная”, Она вспоминала мерзких старых бабушек, за плечами которых уже прошла вся жизнь, но никак не привлекательную девушку, на зад которой, когда она наклоняется, смотрит толпа мужчин, и даже немного таких же девушек. а ведь если чай разогреть уже в третий раз, то он заразится вредными вирусами из волн в микроволновке, и если ты уже такой чай выпьешь, то легче будет умереть – ибо от этих вирусов твоя кожа покроется серыми пупырышками, которые лопаются с кровью, глаза начнут светиться, а все волосы – выпадут. Так говорила мама. Как никогда Она начала скучать за своим свитером. Пан резко положил Её на постель. Она вспомнила, как мама говорила, что докторов нужно слушаться – даже если они тебя поставят задом кверху – они все это делают во благо. Поэтому, Она постаралась расслабиться и правильно вести себя перед старшим. Пан, повалившись сверху на Её хрупкое тельце, начал резко целовать Её в шею. Она ощущала его дыхание - тяжёлое и с запахом алкоголя и улиц. Глядя на его лицо, можно было сразу догадаться, что ему больше сорока - покрасневшее лицо, покрытое небрежно выбритой бородой, плешь вместо волос, из-за которой было видно каждую каплю пота, что стекала с его головы. Она мельком увидела, как он запустил свои, почерневшие от дневной работы, покрытые порезами и струпьями руки Ей под платьице, чтобы ощупать своими костлявыми пальцами каждый сантиметр голых мягеньких ножек и добраться до паха. Несколько раз облизнув её шею, он грубо запустил свой язык Ей в рот и начал проводить им каждый уголок ротовой полости, в которой раньше с трудом помещались куски маминых яблок. Он был совсем не таким как Каролина. Возможно, она была глупой и не знала на самом деле, что такое “взрослые дела”. Сдержав эту мысль в своей голове, Она попыталась делать также как и он - проводить своим язычком по его рту. В то же время, своими руками, пан наконец-то добрался до Её паха, после чего начал пытаться снять единственное, что было на ней, помимо платья – трусики. Она даже когда носила свитер – всегда носила его на голое тело. Каролина всегда знала это, и использовав это в качестве преимущества, щекотала Её маленькие соски и из-за этого, они обе тихо посмеивались, в перерывах между поцелуями, когда Она на луге собирала Каролине цветы. Не успела Она уже опомниться, как мужчина перед ней оказался полностью наг - был тощим и не совсем приятным на вид, а особенно сейчас, когда Она тоже лежала на кровати под ним, под взрослым, и скорее всего уважаемым паном. Она хотела уйти, но не могла – она ведь послушная, не такая как девочка из одной из страшных сказок, которые мама часто рассказывала ей ночью. Сказка была о девочке по имени Юстинка. Юстинка жила в Долине Цветов – месте, очень похожем на их большую Страну, но только более крохотном. В Долине Цветов всегда растёт много разных цветов – от желтофиоли до одуванчиков, и все они так приятно пахнут. Но к сожалению, там растёт и очень много честных зайцев, долгом жизни которых и является сбор этих прекрасных растений. У Юстинки был друг по имени Мельхиор – он был честным и храбрым, он лишь хотел собрать цветы, чтобы спасти свою жизнь от мучений и агонии. Но Юстинка была очень-очень непослушной и не умела себя вести. Она обманула своего лучшего друга и собрала цветы раньше него, отправив того по ложному следу в нашу Страну! И из-за этого, милое личико Юстинки перекосило – на её лице застыла гримаса боли, и стала она похожа на мертвеца. Теперь, Она всегда себя будет хорошо вести – так её научила мама. А мама всегда знает, что лучше. Пан, разорвав Её платье, вошел в неё неаккуратно, каждый пробивавший её плоть рывок был невероятно болезненным, он был подобен ножу, буравящему яблоко. Никогда Ей не было ещё настолько больно, но одновременно и приятно. Она чувствовала, как его огромный и пульсирующий член постепенно разрывал изнутри её хрупкое тело. Все Её сущность и разум протестовали, а глаза были как будто закутаны пеленой – все вокруг начало мутнеть и путаться в бесконечном потоке толчков, стонов и головной боли, которая подобно сигнализации “Авария!” стучала у Неё в голове. Но ей хотелось ещё. ЭТО НОВОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ Она этого не понимала, но в итоге её тело само поддалось этому потоку и начало требовать ещё и ещё. В голове начали разноситься разные чувства и воспоминания. Она делает это не в первый раз. Тем именем из старой энциклопедии было Хатшепсут, а этот хриплый голос вовсе не принадлежал маме. Сладкий и чертовский приятный привкус остался у Неё во рту после того, как он ушел. Этот вкус очень напоминал вкус той губной помады, которой она каждый вечер красится, чтобы на неё обратили внимание. Это – вкус яблок. Она скучает за этим вкусом. Тех самых яблок, которые она все-таки заставляет саму себя прожевать, после чего слышит отчаянные крики и плач своей матери. Но самое главное, Она вспомнила, кто эта кукла. Эта кукла – Агата. А Агата – это Она. Рано или поздно это закончилось. Разбитое, ничтожное тело Агаты лежало на постели, в то время как она сама тупо смотрела в потолок. Пан небрежно бросил ей в лицо несколько разноцветных купюр и с маской безграничного безразличия ушел из комнаты. Действительно - кому есть дело до ничтожной старой шлюхи - человека, живущего всего лишь одним мгновением? Но Агате тоже плевать. Она знает, глубоко в душе, что так и будет дальше. И утром она опять ничего не будет помнить. Но сейчас она знает. Нет никакой Юстинки, нет никакого Хатшепсут, нет Бытома, нет Кристины и Каролины, нет пана с перегаром и запахом автобуса. Нет Агаты. Нет мамы. Ничего нет. Куда и зачем бежать, когда этого ничего на самом деле нет? Есть лишь Страна Грибов. Лишь Страна Грибов.