Изумруд

"Let's raise a glass or two To all the things I lost on you" В питерском кафе играет какой-то блюз, когда Юра толкает тяжелую деревянную дверь и входит внутрь, тут же заливая коврик с надписью "Welcome" дождевой водой с куртки и ботинок. Ливень не прекращается вот уже три дня, и это вполне нормально для этого города, из которого порой хочется сбежать, как из эпицентра чумы. Юра осматривается, и его взгляд цепляется сначала за широкую спину в черной кожанке мужчины у столика за окном, потом — за темные короткие волосы, даже на вид жесткие, — другого посетителя. Он гонит от себя воспоминания, услужливо подкинутые подсознанием. Отабек не может выглядеть, как семь лет назад в Барселоне. И даже как год назад, когда они виделись в последний раз. От того человека, что когда-то гладил его руки, крепко сцепленные в замок на своей талии, разгоняя байк; что пил с ним запрещенный Лилией горячий шоколад в испанской кофейне; что прятался с ним от летнего питерского дождя в арке напротив его дома, зацеловывая губы и шею, — не осталось ничего, кроме вороха селфи. Все эти фотографии бережно хранятся на жестком диске. И если бы на нем можно было писать маркером, как на дисках с музыкой, Юра бы вывел размашистое "Не трогать". Жаль, что то же самое нельзя написать и на самом Отабеке — для верности. — Привет, — раздается откуда-то сбоку, и Юра вздрагивает, как от удара плетью, и разворачивается на знакомый голос. Отабеку двадцать пять, и он по-прежнему чересчур серьезен, будто вот-вот нужно будет броситься и закрыть кого-нибудь от пуль. Защитник. Рыцарь. Хранитель погребенных в нем воспоминаний, улыбок и черно-белых пятен, как на старых фото. Такие же короткие темные волосы. Вместо кожаной куртки — черное кашемировое пальто, аккуратно повешенное на высокую спинку соседнего стула. — Привет. — Юра улыбается, не зная, куда деть ставшие вдруг слишком длинными и неуклюжими руки. Отабек решает эту проблему, протягивая ладонь для рукопожатия. Пальцы у него такие же теплые, почти обжигающие Юрину холодную кожу. Юра стягивает с себя мокрую куртку и опускается на стул напротив. Отабек следит за ним нечитаемым темным взглядом. С толикой жадности. А может быть, жалости. — Поздравляю с титулом чемпиона, — нарушает, наконец, молчание Отабек, двигая по неровной поверхности деревянного стола чашку для чая. Маленькая ложечка дребезжит, ударяясь о блюдце, и Юра морщится от этого звука, думая, что хотел заказать кофе. Но перед Отабеком стоит пузатый белый чайник и еще одна такая же чашка. Можно и составить компанию. — Спасибо! Ты меня уже поздравлял в Инстаграме, но все равно спасибо, — отвечает Юра. Ему двадцать три, и он уже знает, что подтверждать звание чемпиона намного сложнее, чем его зарабатывать. Виктор как-то говорил об этом, но тогда его не хотелось слушать. — Как дочка? — Хорошо. Вчера Малика прислала видео, где она наконец-то сказала "папа". Я долго не мог уговорить ее сделать это, хотя "мама" она начала говорить еще в десять месяцев. Упорная малая, — Отабек усмехается, поглаживая все еще пустую чашку на столе по белому фарфоровому боку. — Здорово. Покажешь? — Юра просто не находит, что еще сказать. В голове селится вакуумная пустота. И эта пустота болит, как нарыв. Отабек, не говоря ни слова, поворачивается к пустующему стулу рядом и шарит в кармане пальто на спинке, извлекая оттуда смартфон. Юра смотрит на его руки и зачем-то вспоминает, как после показательных в Барселоне эти самые пальцы путались в его залаченных намертво волосах, гладили шею, цепляли подбородок. И после Team Trophy. И тем же летом в Питере на его старой съемной квартирке на Черной речке. — Нашел, — произносит Отабек и кладет обе руки на стол, удерживая пальцами телефон горизонтально экраном к Юре. С экрана на Юру смотрят два темных агатовых глаза, блестящих и обрамленных длинными ресничками. Девочка на видео сидит на полу и улыбается, размахивая маленькими ручками. "әке", — четко произносит малышка, глядя ровно в камеру. И заливисто смеется. За кадром в ответ раздается звонкий женский смех, и аккуратная рука тянется к темным волосам девочки, убирая пушистую челку. Видео обрывается. Юра улыбается, глядя в черный экран со значком "воспроизвести заново". Если бы так легко можно было поступать с моментами в жизни. — Ты назвал ее Зумрат? Красивое имя, — только и может проговорить он, стараясь не обращать внимания на ком в горле. Наверное, пройдет еще много лет, прежде чем с Отабеком получится разговаривать без этого ощущения внутри, будто кости выламывает из суставов. — Да. Это значит "изумруд". "У тебя глаза такие изумрудные", — говорит Отабек-который-был-пять-лет-назад в голове Юры. — Вам принести что-нибудь? — раздается над головой женский голос, и Юре требуется несколько долгих мгновений, чтобы сообразить, что обращаются к нему. — Нет, спасибо, — отвечает он, не отрывая взгляда от погасшего экрана Отабекова телефона. — Ой, вы Юрий Плисецкий? Я смотрю все ваши выступления! — Юра дальше не слушает ее, только тянется к ее блокнотику для заказов, берет из наманикюренных пальчиков ручку и глядит на бейджик с аккуратным "Людмила". Милка сейчас замужем и растит сына, живет в Америке. И к чему он это вспомнил? — Спасибо, — сияет Людмила, принимая обратно блокнот с автографом. — Удачи вам на соревнованиях! Отабека она даже не узнает. Немудрено, ведь тот бросил фигурное катание пять лет назад. — Юра, как ты тут? — Отабек тем временем убирает телефон в карман пальто и легко дотрагивается пальцами до его плотно сжатых в замок рук. — Нормально. — Юра улыбается, глядя в стол. — Тренируюсь. Катаюсь. Иногда хожу развлекать детишек в викторовской школе. Надо сказать, тренер юниоров из него получился отличный, особенно когда Кацуки следит, чтобы он не показывал им слишком сложные элементы, когда они едва падать научились. — У тебя красивые программы, я смотрел все. — Отабек пытается заглянуть ему в глаза, но Юра упорно отводит взгляд. Хочется задать дебильный вопрос "почему?", но они это уже проходили. В Отабеке затеряно, как в катакомбах, вшито черными нитками швами через край, утоплено со свинцовыми грузами по карманам прошлое, когда все было по-другому. Когда-то давным-давно. Так давно, что запомнить может только дурной Плисецкий, который всегда отличался хорошей памятью. В отличие от Вити. В отличие от Отабека, который женился и живет дальше. Воспитывает дочку, которую зовут в честь цвета глаз первой любви. Или это Юра себе придумал эти глупости. Откуда он только вообще все это берет? Они не виделись почти год, не виделись бы еще столько же, если бы Отабек не написал, не попросил, не вытащил. Намокшая челка липнет ко лбу, и Юра убирает ее, трет лицо обеими руками, словно старается прогнать густой, как сигаретный дым, туман воспоминаний. Воспоминаний, которые навсегда потеряны в человеке напротив. Похоронены, как в безымянной могиле. Не помогали даже внутренние уговоры, что семья Отабека "женила" его задолго до того, как они сами познакомились в тренировочном лагере. Что в Казахстане это святые традиции. Что какой к черту Юра Плисецкий, если Отабеку нужно продолжать род, нужно нести на плечах это бремя, ведь у него две сестры. И плевать, что там полно дядь и теть, которые могли бы дать прекрасное продолжение семейному древу. Глупо все как-то. Глупо и прозаично. Как и эта любовь, которая давала ощущение полета, которая заставляла летать по льду и сжигать весь зал энергией, как напалмом. Как и эта любовь, которая сломала все кости, скомкала, как лист бумаги, заставив корчиться от боли и рисовать искусственную улыбку поверх открытых ран. Улыбка для дедушки. Улыбка для Вити и Юри, счастливых и затерянных в этом своем счастье. Улыбка для матери, которая всю жизнь находилась за тысячи километров. Улыбка шипами вовнутрь, ядом — в себя. Чтобы не ранить тех, кто этого не заслужил. Юра уже потерял счет своим маскам. — Юрка, у тебя все хорошо? — продолжает Отабек, хмурясь, скрещивая пальцы рук между собой до тихого хруста суставов. Нервничает? — Да, Бек. Все отлично. — Юра, наконец, смотрит ему в глаза. А еще он не называл его так вот уже пару лет. — Я пойду, меня дети ждут в Витиной школе, я обещал им сегодня четверные под честное слово, что они этого не будут повторять ближайшие лет десять. — Подожди. — Отабек поднимается с места вслед за Юрой, но тот натягивает куртку, запутавшись в одном рукаве и в результате надев ее только наполовину, и вылетает под проливной питерский дождь. Насколько сильно Юра любил этот город, настолько же сильно порой хотел сбежать из него, будто от самого себя. Раствориться к чертовой матери прямо под этим бесконечным дождем. Юра идет быстро, не оборачиваясь, наступая в глубокие лужи и чувствуя, как стремительно промокают ноги. Встретиться было очень плохой идеей. Очень. "Я люблю тебя так, что дышать больно", — снова звучит в голове голос Отабека-из-прошлого. Порой некоторые гробницы лучше не трогать, чтобы не столкнуться с тем, что в них заперто. Жаль, на Отабеке нельзя написать "Не трогать". Пусть затерянные в нем сокровища: вплавленные намертво слова и картинки, воспоминания и фотографии, улыбки и поцелуи, крышесносный секс и укусы на Юриных ключицах, — останутся там навсегда без срока давности. — ..ра! Юра! — доносится сзади сквозь шум дождя. Отабек хватает его за локоть, резко разворачивает и тянет на себя, буквально впечатывая себе в грудь. Отабек пахнет привычно, до ожога на легких знакомо. Будто и не было этих лет. Юра резко выдыхает, хватает его за воротник кашемирового пальто, комкает мягкую ткань в пальцах. Ему двадцать три, но плачет он так, как будто снова пятнадцать. — Прости. Прости меня. — Отабек гладит его по спутанным светлым волосам, которые он так и не стрижет коротко, хотя по возрасту положено, и Юра чувствует, как дождевая вода заливает их обоих, течет за шиворот, накрывает волной цунами. Юра тянет его на себя, словно хочет слиться с ним в единое целое, прижимается всем телом, купаясь, ныряя с головой во все, что потерял когда-то в этом человеке. И никогда не обретет снова. — И ты меня прости, — на грани слышимости говорит он и резко отталкивает Отабека от себя обеими руками, сразу разворачиваясь и уходя, пытаясь игнорировать дыру, что вырастает в груди и заполняется болезненной, пульсирующей пустотой. Питер поливает его дождем, путает волосы, кусает за сведенные от холода пальцы порывами ветра. Юра любит Питер, и больше всего на свете сейчас он мечтает из него сбежать.