***
Сиэль не был ангелом. Ни в одном из возможных значений этого слова. Озлобленный, наглый, лицемерный мальчишка. Отвратительный, низкий, жалкий, невероятно самоуверенный и гордый. Обескураживающе бесстрашный. Мой новый господин не видел своих крыльев и, похоже, даже не догадывался об их существовании. О самых светлых человеческих чувствах, расцветающих в его душе. Это — любовь. К погибшим родителям, к леди Элизабет, к горячему молоку с мёдом и сладостям, к оранжево-алому небу заката. Самая сильная, светлая любовь к жизни породила невероятно чистые крылья, а он не знал. Не позволял себе увидеть. У демонов нет крыльев. Демоны не способны на любовь. Поэтому я с какой-то чёрной завистью и злорадством наблюдал за тем, как белоснежные перья за спиной мальчишки периодически страдали. Пачкались в крови. Очернялись гневом и ненавистью. Выпадали от скорби, отчаяния и тихого смирения со своей скорой смертью. Но всегда — восстанавливались. И я ненавидел их за это всей своей чёрной прогнившей душой. При этом — трепетал, глядя на их силу, на словно исцеляющий свет, и ничего не мог поделать с собой.***
Даже когда Его Светлость, в отчаянии вытягивая свою ладошку ко мне, раненному Косой Смерти на кампании, взмахнул светлыми крыльями, помогая нашим рукам схватиться друг за друга и даруя мне небольшой запас энергии, он не осознал существования в себе этой неподвластной ни демонам, ни обычным жалким людям силы. Мальчишка действительно не понимал, что я выжил и смог преодолеть все последующие трудности только благодаря его покровительствующим крыльям. Но он стал с неприкрытым удивлением и восхищением смотреть на меня, словно на какого-нибудь Спасителя, пытаясь прятать эти взгляды за привычной маской холода и безразличия. А я не знаю, насколько хорошо у меня самого получалось скрыть точно такие же взгляды, которые я невольно бросал на ставшие больше, сильнее и гораздо красивее крылья. Тогда я впервые позволил себе коснуться белоснежного оперения. Господин болел; он тревожно ворочался в кровати, сбивая простыни и неровно дыша — возможно, в очередной раз кошмары. А я, опустившись рядом на колени и ощущая, как всё внутри сжимается в безудержной ярости на самого себя за это преклонение, снял перчатку и в некой неуверенности медленно протянул ладонь к эфемерному, но вполне ощутимому для таких, как я, крылу. Этот выделяющийся признак силы любви к жизни был далеко не у каждого человека, и видеть его так же способен не каждый — только те, кому обладатель позволил бы заглянуть в свою душу. Сиэль же должен был знать о существовании своих крыльев, но он их не видел — не уверен, что точно знаю, почему. Вероятнее всего, он не хотел даже думать о том, что способен теперь на подобные светлые чувства. А мне, существу, связанному с ним контрактом и сплетённому крепкими узами с его душой, была приоткрыта эта завеса. И я, осмелев, аккуратно коснулся пальцем мягкого пёрышка. Даже этого оказалось достаточно: ощутив на коже всю нежность, всё тепло и чистоту души Его Светлости, я в ужасе одёрнул руку. Демону нельзя трогать чужие крылья. Прикосновения бескрылого демона уничтожают свет, ведь в нежных перьях — любовь, а демоны не способны принять или подарить это чувство. Они могут лишь уничтожить его. Даже если когда-то во мне зародилось желание вырвать эти белоснежные крылья собственными руками — от зависти, ненависти, гнева и, возможно, отчаянья, — теперь я не посмел даже подумать об этом. Я знал не так уж и много людей с такими чистыми, настоящими крыльями души, и ни один из них не был так непозволительно близок ко мне, и уж тем более — не принадлежал мне. Я ещё раз коснулся пальцем пера, чуть более настойчиво, чем в первый раз, но оно не почернело и не выпало. Мне даже показалось, что оно стало светиться ярче. Не веря, я осторожно зарылся всей ладонью в оперение, ощущая обволакивающее тепло и понимая, что крылья не умирают от моих прикосновений. Это вскружило мне голову. Я наклонился, лицом зарываясь в мягкий свет и вдыхая невероятные, недоступные ранее для меня запахи: ароматы травы и цветов, что растут в саду и которые вплетала в волосы милорду Элизабет лет шесть назад, сладкого молока с мёдом и ризотто, которое готовил он с отцом; нежный парфюм Рейчел Фантомхайв и много-много других, неуловимых, неожиданно приятных запахов. Выдохнув, я оторвался, ощущая головокружение: слишком много светлых чувств для такого существа, как я. Отрываясь от нежных крыльев и возвращая на захмелевшее от недоступных ранее эмоций лицо обыденную маску невозмутимости, я заметил, что хозяин больше не метался на кровати, и сон его стал спокойным, дыхание выровнялось. Я больше не мог ненавидеть его крылья. С тихим ужасом я осознал, что мои чёрные ненависть и зависть, должные уничтожить свет и любовь, вместо этого сами растворились…***
Нож выпал из рук, когда едва слышный, тихий, но невероятно отчаянный зов прозвенел во всём моём существе. Это не была связь контракта, это было нечто более тонкое, незримое, до этого никак не дававшее о себе знать. И я, не став тратить время на то, чтобы скинуть фартук и надеть пиджак, рванулся в спальню милорда, отчего-то понимая, что это связано с его крыльями. Меньше чем через мгновение распахнув двери в комнату Его Светлости, я замер на пороге, подавив громкий отчаянный рык. Милорд сидел на коленях посреди спальни спиной ко мне, обхватив себя испачканными в незримой крови руками за плечи. Я видел, как торчали из лопаток два жалких коротких кровавых обрывка — как раз там, откуда росли раньше прекрасные белоснежные крылья. Вокруг сжавшегося мальчика повсюду валялись кучи белых перьев; некоторые из них были окрашены в алый и плавали в лужах крови на полу. Измятые, оборванные, лишённые оживляющего сияния. Запаха крови не было, и я, как демон, мог ощутить аромат жгучего отчаяния и умирающей надежды. Мне бы радоваться, но у меня лишь помутнело в глазах. Я сделал несколько нетвёрдых шагов и упал на колени рядом с хозяином, пачкаясь в крови. Не на одежде останутся эфемерные грязно-алые пятна, а где-то глубоко, на самом дне вернувшейся к жизни проклятой души. — Милорд… — хриплым голосом прошептал я. — Зачем?.. Мальчик вздрогнул и медленным, механическим движением поднял голову и повернул её в мою сторону. В его синем глазу блестели слёзы, на покрасневших щеках виднелись мокрые дорожки, но взгляд был невероятно холоден и суров. — Они мешали, — безжизненно произнёс хозяин, и я с трудом вспомнил, что нужно дышать. — Милорд… — ещё тише зашептал я, прикасаясь кончиками пальцев и торчащему из лопатки обрывку и пачкая не перчатку — душу обжигающей страдающей кровью. — Они были так прекрасны… — И это говорит демон? — презрительно усмехнулась Его Светлость. Не той привычной играющей и дразнящей насмешкой, а холодной, обрубающей все мосты. Бездушной насмешкой. Он поднялся, возвышаясь надо мною, а я лишь больше осел на пол, опустив голову и с силой закусив губу. Я вдруг ощутил невероятную душевную слабость, в глазах потемнело, и я словно на некоторое время выпал из реальности, как будто на себе испытывая, как перья с тихим, обрывающим всё шелестом отделяются от крыльев, растворяются во Тьме, чтобы больше никогда не восстановиться… — Себастьян? — вдруг донёсся до меня встревоженный голос господина, и я, подняв затуманенные глаза, с каким-то облегчением заметил, что его душа ещё не потеряла слишком много света. Глупый ребёнок, добровольно шагнувший в Бездну и собственноручно вырвавший из себя самое светлое, что только может быть в человеке… Холод в синем глазу сменился ужасом, осознанием чего-то. Милорд упал на колени, ошарашенно глядя куда-то мимо меня, а затем вдруг крепко обнял меня за шею, и дрожащий голос тихо проговорил в ухо: — Я идиот..? Да, Себастьян?.. Я расслабленно выдохнул, приобнимая Его Светлость за плечи и наблюдая за тем, как обрывки крыльев, казавшиеся безжизненными, зашевелились. — Ничего страшного, милорд, — шептал я, перебирая пальцами пепельные волосы. — Они ещё отрастут. И я, грязный тёмный демон, так искренне поверил в это, так сильно захотел сохранить это чистое белоснежное сияние, как не мог по природе своей. Но внутри, похоже, не осталось ничего, что могло бы воспротивиться этому.***
Господин как будто заново учился жить. Гораздо дольше, чем раньше, любовался он пейзажами, аккуратно, словно не веря, взращивая нежные чувства к жизни. С удивлением, которое пытался скрыть от меня, наслаждался ароматом молока с мёдом. А я лишь с довольной полуулыбкой наблюдал, как обрывки крыльев постепенно начинали расти. Спрашивать о том дне я долгое время не решался, да и милорд всем видом показывал нежелание возвращаться к этой теме. И лишь когда очередная его любимая (как я знал — с детских времён) сладость смогла вызвать нужный мне душевный процесс ностальгии, я осторожно поинтересовался: — Могу я спросить, господин? — Что? — пытаясь придать голосу достаточное безразличие, отозвался он. — Когда Вы впервые увидели свои крылья? Мальчик замер. Положив ложку на стол, он серьёзно посмотрел на меня. — Как только увидел, сразу же захотел их вырвать. Что и сделал, в общем-то. Это несказанно поразило меня. — Почему? Почему Вы так сильно пожелали избавиться от своей любви к жизни? — Я думал, так будет лучше. С демоном на поводке и с подобной теневой деятельностью эти чувства, в самом деле, порой мешают. Я думал, легче стать совершенно чёрствым. Ведь как бы сильно я не старался, у меня не получается в полной мере быть таким. — Но Вы поняли, что крылья всё-таки Вам нужны? Мальчик неопределённо пожал плечами и встал из-за стола, подходя ко мне. Серьёзно заглянув мне в глаза, он вдруг уткнулся лбом мне в грудь, и в его тихом голосе я услышал улыбку. — Знаешь… на самом деле, крылья мне не очень-то и нужны. Зачем? Ведь есть твои. Смысл последней фразы дошёл до меня не сразу. Я, остолбенев, затаил дыхание, пока милорд почти невесомо обнял меня. И вдруг я почувствовал их. Два крупных сильных крыла были прямо за моей спиной. От этого ощущения захватило дух. Я, не веря, пошевелил ими — раздался характерный, слышимый только мне (и моему маленькому господину) шелест. — Они мягкие и тёплые. Всегда защитят, — подняв голову и с теплотой глядя мне в глаза, улыбалась Его Светлость. — Как и ты, Себастьян. Это твои крылья прекрасны. Неужели ты их не чувствуешь? Я ещё раз взмахнул ими, ощущая небывалое чувство лёгкости. — Когда они появились? — тихо спросил я, запуская пальцы в мягкие волосы. — Впервые я их увидел на той злосчастной кампании, — отозвался господин. — Когда Гробовщик тебя ранил, а я падал, они вдруг появились. Честно сказать, они были маленькими, чёрными, облезлыми какими-то, но в тот момент казались самым невероятным чудом. А потом они начинали обрастать и светлеть. Теперь они совсем белые, — Его Светлость улыбнулась. — Когда я увидел свои крылья, я забыл про тебя совершенно. Мне казалось, что они были причиной всех моих слабостей. И я вырвал их. Но когда увидел, как твои перья начали чернеть и обращаться в прах тогда, я вдруг осознал, что совершил ошибку. Судя по всему, я её исправил. Я позволил себе улыбнуться. Надо же, я был так увлечён странным обстоятельством того, что милорд не видел своих крыльев, что сам не замечал того, что зародилось во мне. Но это всё ещё казалось слишком нереальным. Ведь я оставался тёмным, проклятым существом. Тем не менее, я вполне ощущал то новое, приятное, что окутало душу. И это, разумеется, произошло не само собой. — Милорд… Вы подарили мне крылья. Это невозможно. Ни один демон не мог даже мечтать о таком. — Возрадуйся же, — хмыкнула Его Светлость. Я упал на колени перед самым невероятным существом, которое когда-либо встречал. — Это не всё, милорд, — прошептал я с ласковой улыбкой, беря в руки маленькую ладошку. — Мои крылья тесно связаны с Вашими. Ведь именно Вы подарили мне частицу неведомых демонам чувств, подпустили меня к самой светлой стороне своей души… и я обещаю Вам, милорд: я выращу Ваши крылья снова, так, как Вы вырастили мои. Я нежно коснулся тыльной стороны ладони мальчика губами, а его свободная рука мягко легла мне на голову. — Я тебе верю, Себастьян. И эти слова подтвердил тихий, слабый и такой желанный шелест за спиной Его Светлости, эхом отзываясь в моей душе тёплыми нотками.