Хвост Кометы

— Сангрия, что ты делаешь? Существо с иссиня-чёрным телом, хвостом, подобно русалочьему, длинными тонкими руками и тёмным огнём, исходившим прямо из его головы и заменяющим ему волосы, развернулось и глянуло на меня своими давно уже пустыми, но всё ещё излучавшими немного тепла белыми глазами. — Меня уже давно зовут по-другому, Линл, разве ты забыл? Я терпеть не могу это земное имя! Только безответственной матери-алкоголичке в голову взбредёт мысль назвать ребёнка в честь винного напитка! «Но разве это имя не прекрасно? Разве это существо не прекрасно? Только посмотришь на него (хоть на долю секунды!) и почувствуешь на языке этот сладкий, но чуть отдающий кислинкой вкус. Вкус Сангрии, как человека, так и напитка.» — подумал я, но лишь вымолвил: — Прости меня, Ттейа. Но, слушай, что ты вытворяешь? Существо крутило своим костлявым пальчиком в воздухе, а в нескольких тысяч километрах от него крутилась огромная комета, описывая круги и рисуя своим хвостом непонятный узор на космическом чёрном небе. — Ах, это? Брось, Линл, весело же! Раньше ты любил веселиться. Раньше и правда любил. Я любил веселье, бэрри сплэш, игру на укулеле и Сангрию. То есть, Ттейю. Нет, тогда ещё Сангрию. Да и меня самого звали не Линл, а простым именем Роб. Я ненавидел своё имя с самого первого похода в первый класс. Меня сразу же обозвали «робот Роб». Знаю, вам может показаться, что это не так уж и обидно, но подлинный смысл крылся в глубине этих слов. Грубо говоря, дети называли меня бесчувственным. Я ни с кем не общался просто потому, что не умел дружить. На уроках старался не поднимать руку, потому что заранее знал — будешь всегда правильно отвечать, станешь любимчиком учителя, а это приведёт только к бо́льшим издёвкам со стороны одноклассников. Но учителя всё равно спрашивали именно меня, мне приходилось отвечать, что только укрепило моё идиотское прозвище. О чём же я? Ненавижу своё имя. Ненавидел. До тех пор, пока в нашем мрачном мире не появился лучик восходящего солнца. Сангрия появилась в школе в восьмом классе, когда я собирался заканчивать обучение. Она была высокая, стройная (даже, наверное, слишком стройная), неуправляемая, с длинными рыжими волосами, курносая, с большими губами и лицом, сплошь усеянном веснушками. Руки её, ноги, шея — всё тело было обсыпано поцелуями солнца, словно она — Великая Вселенная, а эти маленькие пигментные пятна на самом деле звёзды, коих в мире огромное количество. Её невзлюбили сразу, как только услышали имя. Думаю, не стоит говорить о том, как и почему её унижали. Лишь один человек, сидевший за единственной свободной партой возле учителя, не стал кричать и смеяться вместе со всеми. Но Сангрия оказалась не из робкого десятка. Ни один мускул не дрогнул на её лице, когда ребята поливали её грязью. Она словно была далеко от школы, от Филадельфии, от Пенсильвании, от нашей любимой, прекрасной и благородной (простите меня, нас в школе всегда учили так отзываться о родной стране) Америки и от планеты Земля вообще, а может, ещё дальше, за пределами Млечного Пути. Глаза её цвета неба перед грозой смотрели в пустоту, сквозь стены и людей. Сангрия подошла, нет, подплыла к моей парте и голос её прозвучал так тихо, но для меня это словно был удар по барабанным перепонкам. — Могу я присесть? — лился этот голос, так полюбившийся мне с первого слова. Я, не в состоянии говорить, лишь кивнул и сдвинул кучу своего хлама на свою часть парты. Сангрия благодарно кивнула и опустилась на стул без единого звука. Класс продолжал глумиться над ней, но она спокойно вытащила из своей потрёпанной джинсовой сумки тетрадь, ручку и села, выпрямив свою спину и сложив руки на поверхности стола. Она выглядела благородно и светилась изяществом, пусть даже в растянутом, связанном вручную свитере и длинной юбке. Стоит ли рассказывать, как подружились и сложили свои внутренние миры в один два одиноких человека? Сангрия сразу проявила ко мне интерес, всегда пыталась разговорить и развеселить меня. Мне казалось, что она, возможно, самый счастливый человек на свете, пусть даже в изношенных ботинках и с не всегда причёсанными волосами. Даже когда я узнал, что её мать пьёт и практически не заботится о этом чуде, она продолжала радоваться и смеяться. Воистину, она была прекраснейшим человеком на планете. С тех пор, как она впервые коснулась своими пухлыми губами моей щеки и ласково назвала меня «Робби», я полюбил своё имя и просил её чаще произносить его. До двадцати четырёх лет мы объездили самые красивые места Северной Америки и Европы, остановившись в Данциге. Мы катались на сёрфе на пляжах Майами, учились играть на укулеле в полях Огайо, пили вкуснейший рэдвуд виньярдс в Каролине, ели нежнейший тирольский пирог, целовались на шёлковых простынях, но не таких шёлковых, как кожа Сангрии. Мы умерли, так и не проснувшись. Я не знал, что нынче утром в последний раз запускал пальцы в её рыжие волосы, в последний раз прикасался к тонкой шее и выступающим ключицам, в последний раз целовал её губы и лоб, в последний раз смотрел в глаза цвета беспокойного неба. Наш дом был снесён с пути захватчиков, как пешка с шахматной доски. Мы ничего не почувствовали. После мы проснулись в светлой, белой комнате от шуршащих звуков. Над нами, совершенно нагая, парила женщина с действительно ангельским лицом и белоснежными крыльями. Почему-то, никто из нас не удивился. — Уже? — просто спросила Сангрия, взяв мою руку. И свершился Великий Суд. В силу нашей молодости, непорочности и любви нас окрестили космическими нимфами, существами без пола, следящими за Вездесущим Космосом. Нам позволили вернуться, если и когда мы захотим, да только помнить об этом довелось только мне. Как оказалось, вечная жизнь в другом теле оказалась не даром, а наказанием. С новыми именами мы начали меняться. Стоит ли говорить о внешности? Наши ноги срослись в одну, образовав хвост, как у ящерицы. Волосы сгорели, но пламя осталось — у Ттейи иссиня-чёрное, у меня — светло-изумрудное. Характер её тоже изменился. Это уже не была та нежная, добрая, странноватая, но с характером Сангрия. Существо вело себя глупо, часто разрушало пустынные планеты, которых ждало светлое будущее. Как вы могли догадаться, его способностью было разрушение, моей — предвидение. Мой третий глаз, находящийся на середине лба и прикрытый огненной «чёлкой», был широко раскрыт практически постоянно. Сан… Ттейа всегда потешалось надо мной, виляя своими округлыми бёдрами и кружа кометами вокруг моей сущности. Я же, тихо ворча, лишь уворачивался от них и продолжал плыть по тёмной синеве Вселенной, разглядывая потенциал даже в маленьком осколке когда-то величественной планеты. — Смотри, Линл, ха-ха! Ттейа, бросив надоевшую комету, принялось за светло-сиреневую с коричневым отливом планету. Я, только недавно подарившей этой планете Шанс, был шокирован. Ттейа чертило своим тонким пальцем чудаковатые узоры по воздуху, а линии трещинам появлялись на поверхности. Оно смеялось, но этот смех резал мне уши, не доставляя никакой радости, как раньше. — Оставь Аш-Ай-Пи сто тридцать сорок четыре би в покое, Сангрия! — завопил я, не узнавая свой голос. — А? — оно раскрыло свои пустые глазки и кинуло на меня взгляд, от которого толпа мурашек пробежала по мне, если физически такое вообще возможно, — Это не Аш-Ай-бла-бла, а Гендрод. Не мешай мне веселиться, Линл, иначе я помру с тоски! Говорить существу, что мы бессмертны, я, разумеется, не стал. Но я не мог позволить своей любви разрушать планету со столь сильной энергетикой. Я схватил его руку и оттащил на несколько световых лет подальше. Оно злобно ощерилось, и его пламя мгновенно покраснело. — Что ты делаешь? Я занимаюсь тем, чем положено! Не трожь меня. Ему были противны мои прикосновения. С лицом вечной усталости оно отплыло от меня. Тяжело вздохнув, Ттейа приняло горизонтальное положение, словно дразня меня. — Как здесь скучно! Вот бы снова жить… Его слова словно кинжалом врезались в мою голову. Сангрия не любит меня. Ттейа ненавидит меня. — Последнее желание, Ттейа. Я буквально услышал, как веки существа расширились. Проведя пару минут всё в том же положении, оно вдруг выпрямилось. — Ты не так жалок, как думалось, Линл! Мне было действительно больно это слышать. Существо вытянулось во весь рост, демонстрируя своё столь прекрасное тело. Свет пробился сквозь тьму. Оно засмеялось. Великая Вселенная, о, услышь меня! Зачем ты забираешь у меня то, чем я дорожил больше всего? Моё существо, не способное на что-то, кроме чувства порядка, пробила дрожь. Как прекрасна она была, как прекрасна. Непорочная, но, чёрт возьми, во всех смыслах космическая. Она была рождена для этого. Она была рождена Ттейей. Но для меня это чудо навсегда останется Сангрией, моей любимой Сангрией, которой нравились щекотка и горячий шоколад. Огонь на её голове потух. Тело постепенно преобразовывалось. Вот кости, белые и тонкие. Красное с розовым мясо, мышцы. Кожа, всё такая же бледная и усеянная веснушками, как поляна — ромашками. Волосы, длинные и солнечные. Глаза этого небесного цвета, предвещающего грозу. Из них текли слёзы, а в слезах — вся печаль, все звёзды, планеты, галактики — неисчислима была её тоска по жизни, настоящей жизни. — Робби… Голос её пронёсся по космическому пространству словно взрывная волна. На самом краешке мира (впрочем, мира ли теперь?) обречённое на одиночество и пустое бдение существо глупо висело в воздухе, а пламя на его голове из изумрудного превратилось в иссиня-чёрное. Галактика Млечный путь, зелёная планета Солнечной системы Земля. На востоке от Гринвича, под восходящим солнцем, девушка с длинными волосами и красивым, но очень странным именем, взмахнула крыльями и мягко приземлилась на траву, слегка помяв её босыми ногами. Это был дом.