“Я умею любить, но не быть любимой”
Детерминизм Сколько я себя помню, я всегда жила в Святой Обители. Позже Отец – я никогда не называла его по имени, только Отец или Святой Отец – рассказывал мне, что нашёл меня на пороге совсем крошкой. С тех пор он заботился обо мне, как о собственной дочери, а я считала его своим учителем, Наставником, Отцом. Он дал мне имя, хотя оно и не было христианским, и звал меня только по этому имени. Когда меня крестили, меня нарекли Марией в честь Пресвятой Девы, но я никогда не ассоциировала себя с этим именем. – Почему Саюри, Отец? Мне больше нравится Женевьева или Рене. Я качала ногами и смотрела на него: взрослого мужчину в сутане с деревянной тростью в руках. Он сидел рядом, читал письма прихожан и добродушно мне улыбался, глядя на меня сквозь пенсне. – Потому что мне нравится Саюри. – Кто она такая? – Моя первая любовь. Прекрасная и добрая женщина. Думаю, ты станешь такой же, когда вырастешь. – А где она сейчас? – Не знаю. Должно быть, уже вышла замуж. – Я не хочу замуж. Он смеялся, гладя меня по голове. – Тебе ещё рано думать об этом. Отец учил меня тому, как мы должны жить, с самого раннего детства. Он каждый вечер читал мне Святое Писание, и мы учили молитвы, чтобы молиться о наших братьях и сестрах. Он учил меня, что всё в этом мире имеет причину; что всё, что не есть, прекрасно, даже если мне казалось это уродливым; что я должна отдавать, а не брать. Отец был для меня примером смирения и доброты, хотя он говорил, что есть Тот, кто намного добрее всех нас, и я любила Его. Помимо меня в церковном приюте никого не было, зато я всегда видела старших мальчиков из семинарии. Каждую воскресную мессу они пели в хоре, и я всегда с упоением слушала их голоса: низкие, глубокие, сливающиеся в один единый, от которого мурашки бегали по коже. Я хотела петь вместе с ними, но мне не разрешали, так как я ещё была слишком мала и голос мой был слишком слабым. – От чего ты грустишь сегодня, Саюри? Я тяжело, совсем по-взрослому, вздохнула и показала рукой на семинаристов, весело что-то обсуждающих и развалившихся на траве. Я часто так за ними наблюдала с церковного порога, в тайне завидуя их общению. У меня совсем не было друзей: единственным моим окружением были падре в чёрных сутанах, которые любили меня чем-то угостить и побаловать. Я была любимицей у них, но мне всё равно было одиноко. Целыми днями я пыталась найти себе занятие: то помогу монахиням на кухне, то займусь стиркой с ними, то посмотрю, как падре готовятся к очередной мессе, то займусь вместе с Отцом своим обучением. Но мне хотелось чего-то нового, хотелось почувствовать себя таким же ребёнком, как те, что бегают по улицам города. Я видела их, когда просила Отца взять меня с собой. Мне так хотелось с кем-нибудь подружиться. – Хочу играть вместе с ними, но они говорят, что я ещё слишком маленькая. – Всему своё время, и время всякой вещи под небом, дочь моя. – И что же сейчас за время? Он посмотрел на небо и улыбнулся, опустив взгляд на меня. Я заинтересованно за ним наблюдала. – Время обеда, думаю. Когда мне разрешили впервые спеть в церковном хоре, я была невероятно счастлива: чувствовать себя частью чего-то подобного было для меня чем-то невероятным. Я была ребёнком, которому кажется, что простая вещь имеет какой-то великий смысл. Мой высокий голос прозвучал по всей Церкви, и я даже удивилась – точно ли это пела я, а не кто-то другой. После мессы все хвалили меня, даже братья из семинарии, которые к тому времени приняли пострижения в монахи. В тот день я услышала: – Ангел! Ты же настоящий ангел! Удивлённая женщина протянула ко мне руки и аккуратно коснулась моих плеч. Я посмотрела на Отца. Он кивнул мне, будто дал разрешение, и я с явным удовольствием произнесла, улыбаясь незнакомке со слезящимися глазами: – Да благословит Вас Господь! Святая Обитель стала для меня отчим домом. Я не представляла себе жизнь без неё. Это была Обитель любви, милосердия, сострадания и смирения, в которой не было месту зла. Единственное зло, о котором я тогда знала, это пороки в моей душе, с которыми я должна усердно бороться и которые должна ненавидеть. Весь мир состоял для меня только из хорошего и светлого, что я так обожала. Когда мне исполнилось семь, Святой Отец привёл в приют ещё одну девочку. – Это Юрико, ей четыре года. С этого дня вы сестры, Саюри, поэтому заботься о ней. Впервые я увидела кого-то младше себя. Как только Юрико пришла, большую часть внимания стали уделять ей, что меня несказанно злило. Все семь лет я считала, что только я могу занимать место маленькой девочки, которую все любят. Она стала моей конкуренткой, хотя сама и не понимала этого, и я начала её недолюбливать. Юрико была тихой и сторонилась людей. Она почти ни с кем не разговаривала, а когда ей всё же приходилось отвечать, то говорила едва слышно и мало. Я же её игнорировала, стараясь показать, кто тут главный. Иногда я как-то пыталась насолить ей: отобрать сладкое или толкнуть её – но она всегда молчала, не пытаясь что-либо сказать или сделать. Она даже никогда не жаловалась на меня Отцу, хотя я считала, что она просто боится. Прошёл месяц. Я чувствовала себя ужасно. Что-то съедало меня изнутри, и я не могла никак от этого отделаться. Я винила во всём Юрико, которая внезапно появилась здесь. Моё состояние заметил Отец, он присел рядом на скамью в Церкви, как всегда с таким видом, будто случайно здесь оказался. – Тебя что-то гложет? – Ничего, – буркнула я, отворачиваясь. – Но ты пришла сюда, когда никого нет. О чём ты просила Деву Марию? Я недовольно вздохнула. Святой Отец всегда видел меня насквозь. Как бы я ни старалась что-то скрыть от него, он всегда это замечал, будто Он шептал ему на ухо, подсказывая. – Чтобы Юрико ушла. – Разве вы не сестры, Саюри? – Она мне не сестра, – с детским недовольством ответила я, нахмурив брови. – Неужели ты забыла, чему я тебя учил? Все люди на земле братья и сестры друг другу. Мы – большая семья. – А Юрико не наша семья. Зачем ты её сюда привёл? Она мне не нравится. – Ты должна любить её, а не ненавидеть. – Почему? Почему я должна её любить? – Нет причины для любви, дитя. Мы любим, потому что Он создал нас любящими. Юрико нужна твоя любовь. Ей очень одиноко, и ей нужен любящий друг, а не недруг. – Ей и одной хорошо. Даже если я поменяю своё отношение к ней, ничего не изменится. – Полюби её, и увидишь. Сделай это, прежде всего, для себя, Саюри. И тебе не будет так тошно. Отец погладил меня по голове. Я решила не слушать его. Когда я была ребёнком, многие слова Отца казались мне странными, лишёнными смысла и слишком сложными для моего восприятия. С возрастом я поняла, что всё, что он говорил, было правильным. Юрико была не достойна моей любви. Так я решила для себя. Но уже ближе к ночи моя уверенность пошатнулась, стоило мне услышать тихий плач из комнаты Юрико. Мне не хотелось подсматривать. Разве что малую чуточку. И моё любопытство пересилило, и я приоткрыла дверь. Сквозь щёлку я заметила кровать, на ней сидела девочка. Я видела лишь её спину и подрагивающие плечи. – Мамочка.. Хочу домой.. Я хотела уйти, как под моими ногами что-то пробежало. Крыса! Я с визгом запнулась о свою ногу и ввалилась в комнату. Юрико замерла, глядя на меня заплаканными глазами. Я тоже замерла, глядя то на открытую дверь, то в её голубые глаза, которые от слёз стали похожи на прозрачную воду. Мы смотрели друг на друга, пока я не поняла, как всё это выглядело. Было стыдно и неприятно одновременно. Совсем не хотелось, чтобы она думала, что я за ней подглядываю. Я попыталась принять более расслабленную позу и села, скрестив ноги, стараясь придать себе вид человека, который решил заглянуть на огонёк. – Скучаешь по маме? – зачем-то спросила я, хотя это было более чем очевидно. – Я вот никогда свою не видела. Юрико молчала, продолжая глядеть на меня. Слёзы всё ещё лились по её щекам. Кажется, она была удивлена моим появлением и не могла отойти от шока. – Она отказалась от меня. Было обидно, что она меня бросила, но сейчас я ей благодарна за то, что она родила меня и принесла сюда. Если бы она этого не сделала, я бы никогда не встретила Отца. – Моя мама.. умерла. Её нижняя розовая губа задрожала, и она снова разрыдалась. Я выбрала не самую подходящую тему для первого разговора. Я побранила себя: “Ну вот, теперь не удастся уйти”. Нужно было что-то сказать ей, как-то успокоить, иначе совесть меня замучает, и я всю ночь не могу заснуть. Я поднялась и подошла к ней, положив руку ей на голову, как это делал Отец. Стараясь быть взрослой, я успокаивающе её погладила и произнесла то, что говорил мне Отец: – Не плачь, Юрико, с нами Господь. – Подумав, что этого недостаточно, я добавила: – Теперь она в лучшем мире, но она всегда останется с тобой. Внезапно произошло то, чего я никак не ожидала: Юрико кинулась мне на шею и обняла меня. Я чувствовала, как она дрожит, и представила себе картину того, как четырехлетний ребёнок смотрит на гроб своей матери. От этого у меня прошлись мурашки по коже. Я обняла её в ответ. Чуть позже я поняла, что ей требовался кто-то, кто смог бы посочувствовать ей и показать, что она не одна. На утро я проснулась с Юрико в одной кровати. Мы заснули вместе. Она всё так же не отпускала меня, сопя мне в плечо. Я постаралась пошевелиться, и она проснулась. Сонно потирая красные после слёз глаза, она посмотрела на меня и улыбнулась. Я в первый раз увидела её улыбку. – Доброе утро, Саюри-нэ! Невольно я стала другом Юрико, я бы даже сказала, что стала её нэ-сан. Поначалу неприязнь ещё оставалась, но открытое доверие девочки и её улыбка сделали своё. Я полюбила Юри-чан. Я никогда не мечтала о младшей сестрёнке, но была очень счастлива заботиться о ней. Мы стали часто ночевать вместе, рассказывать друг другу истории, гулять и играть в те игры, которые я хотела всегда попробовать. Разница в три года меня ничуть не смущала, и я не брезговала помогать Юрико в чём-то, что у неё не получалось. Отец учил нас вдвоём. А я начала учить Юри-чан тому, что знала сама, и она всегда меня слушала с таким вниманием, что мне становилось неловко. Юрико делала из меня какой-то идеал, к которому она стремилась. Моим же идеалом был Отец. Поэтому не редко на восклицания Юри-чан вроде: – Саюри-нэ, ты такая умная! Я со взрослой снисходительностью отвечала: – Отец ещё умнее. Я хочу стать в будущем таким же, как он. Юрико любила меня так, как ни одно живое существо не может любить другое существо. Она всюду следовала за мной, часто защищала меня и даже ревновала Отцу и другим падре. Это меня трогало. По вечерам после ужина мы сидели рядом со Святым Отцом за столом, а он при свете свеч читал нам Евангелие. Часто мы не слушали его и переглядывались меж собой, улыбаясь. По утрам я плела Юри-чан косы из её длинных светло-каштановых волос. На мессах я всегда смотрела, как она сидит в первых рядах и с восхищением наблюдала за мной. Зимой мы вместе лепили различных животных и людей, игрались в снежки, катались с горки, грелись возле камина, прижимаясь друг к другу. Летом бегали под дождём, играли в прятки и догонялки, бегали за бабочками, грелись на солнышке. Мы подкармливали бродячих животных, помогали по хозяйству сестрам в Церкви, продолжали учиться с Отцом, который радовался нашей сестринской любви. Юри-чан болела редко, но если болела, то довольно тяжело. Мы переживали все вместе. Я могла ночами не отходить от её постели, но мне не разрешали долго находиться рядом с ней, иначе я могла заразиться. Каждый раз, когда она с температурой глядела на меня и кашляла, я боялась, что это не простое ОРВИ, а нечто смертельное. Я всегда рисовала себе ужасные образы в мыслях и молилась, чтобы с Юрико всё было в порядке. – Я скоро поправлюсь, вот увидишь, нэ-сан. Не волнуйся за меня. Потом она действительно поправлялась, после чего у меня становилось так легко на душе, что всё время хотелось улыбаться. Когда мы вместе принимали ванну, она любила обнимать меня и говорить: – Я люблю тебя, Саюри-нэ. – И я люблю тебя, Юри-чан. – Мы всегда будем вместе, правда? – Всегда. Что бы ни случилось. Как бы мне хотелось, чтобы это действительно было так. Я смогла быть с Юри-чан целых десять (с другой стороны, всего лишь десять!) лет. К нам на мессу ходили не только простые люди, но и богатые. Я не особо придавала этому значение, считая, что к Богу может приобщиться каждый. Но в тот день я поняла, кем были те люди в чёрных костюмах. Месса, как всегда, началась в раннем часу. Было довольно много прихожан, но среди них витало странное напряжение, которое я не сразу заметила. Я смогла его уловить, только когда встретилась взглядом с одним мужчиной. На вид ему было около двадцати пяти, он был приятной внешности, но глаза у него были холодные и неприветливые. Он сразу мне не понравился. Казалось, что он пришёл в Церковь не для общения с Ним, а ради какой-то своей цели. В середине службы я заметила, как к нему кто-то подошёл, и они о чём-то тихо переговорили. Во время молитвы все поднялись со скамей. И тогда что-то начало происходить. Люди начали куда-то идти, меняться местами. Двое с одного ряда начали двигаться к выходу, причём я заметила, что то, кто шёл сзади, держал за руки того, кто шёл впереди, будто он был его заложником. Им перегородили путь несколько человек. Тогда в руках у мужчины появился пистолет, который он приставил к виску своей жертвы. Я не понимала, что происходит. Начались какие-то выстрелы, послышались крики, началась паника, суета, прихожане метнулись в сторону выхода. Внезапно незнакомец, который мне не понравился, выхватил пистолет из-под пиджака и выстрелил в заложника, я видела, как ему снесло половину лица. Мужчина, что держал его, рассмеялся и выпустил оседающий труп. Я хотела отвернуться, но почему-то не могла оторвать взгляда от этой сцены. – А я-то думал, что он был дорог тебе. Впрочем, что я мог ещё ожидать от Харуки Курана? – Он слишком много знал. И был готов расплатиться за эти знания жизнью. А теперь настала твоя очередь. – Остановитесь! У меня всё замерло от этого крика. Что она там делает?! – Смилуйтесь, Господь..! Ба-бах! Она выскочила в тот момент, когда мужчина выстрелил второй раз. Время растянулось, и я смогла увидеть, как медленно она оборачивается на выстрел. Как она пошатывается после того, как пуля угодила ей в грудь, и, чуть погодя, падает. – Юрико!! Я вышла из оцепенения и бросилась к ней. Дрожащими руками я перевернула Юри-чан на спину и с ужасом посмотрела на свои руки, которые окрасились в красный цвет. Она улыбнулась, увидев меня. А у меня задрожали губы: я поняла, что это её последняя улыбка. – Саюри-нэ.. Что-то холодно.. – Юри-чан, всё хорошо, я рядом. Всё будет хорошо, мы вылечим тебя. Только держись. Я обхватила её плечи рукой, стараясь прижать что-то к ране, чтобы остановить кровь. А в горле уже стоял ком слёз. Внезапно она посмотрела на меня жалостливым и беспомощным взглядом, в котором отразилось понимание происходящего и следующее за ним отчаяние. – Не хочу.. уми-рать. С её губ потекла кровь. – Юрико, ты не умрёшь! Слышишь?! Я не дам тебе умереть!! Её глаза посмотрели сквозь меня. Они медленно стали стеклянными и безжизненными. – Юрико!! Нет! Нет!! Нет!! Нет-нет-нет!! Посмотри на меня! – я схватила её за щёки, стараясь привести её в чувства, – Ответь мне! Скажи что-нибудь!! Не молчи! Пожалуйста! Нет! Не умирай, Юрико!! Я громко закричала и заплакала, прижимая мёртвую сестру к себе. Сзади я услышала, как кто-то взвёл курок, но мне было всё равно. Затем вдруг послышался властный голос Отца: – Обитель Господа не то место, где проливают кровь, Харука-сан. Месса окончена. Прошу всех вас покинуть это место. Прошло несколько секунд в молчании, а затем все двинулись к выходу. Вряд ли у них осталось что-то святое, но перечить Святому Отцу они не стали. Он присел рядом, кладя руку мне на плечо. Мои рыдания было не остановить, и он это прекрасно понимал. Я посмотрела на Отца. – Юрико умерла. Я присутствовала на отпевании и похоронах. Я столько проплакала, что глаза уже болели, а слёзы попросту не лились. Казалось, что вместе со смертью Юри-чан моё сердце остановилось. Это было нереально. Всего несколько дней назад я держала её тёплую руку, и вот, Юрико уже под землёй. Кто посмел так жестоко с ней обойтись? Зачем нужно было убивать маленькую девочку? Она же была ни в чём не виновата. Почему люди так жестоки? И как Он смог допустить это? Почему Он не защитил Юрико? Почему позволил ей умереть? Был только один человек, который мог дать мне ответы. Отец стоял на коленях перед Распятием и молился. На мои шаги он даже не обернулся. Я остановилась в нескольких метрах от него. – Ты хочешь о чём-то поговорить со мной, дочь моя? – Разве не ты говорил, что Он милосерден? Он тихо вздохнул, будто боялся этого вопроса. А потом взял свою трость и медленно поднялся на ноги, обернувшись ко мне. – Ты считаешь, что это не так? – Тогда почему Юрико мертва? Почему умерла она, а не кто-то из них? Ведь она не заслуживала смерти. – Мы с тобой не можем понять замыслов Господа. Кто мы? Зачем Он нас создал? Чего Он хочет? Это не те вопросы, на которые можно дать ответ. Юрико умерла. И это значит, что так нужно было. Кто знает, может, на её долю выпали бы большие страдания. Или Он решил забрать её к себе чуть раньше. – Она не хотела умирать. – Саюри, мы не можем винить нашего Создателя в том, что мы умираем. Мы не бессмертны. И Его воля намного превыше нашей. – Он несправедлив. Юрико было всего лишь одиннадцать! Почему он забрал её жизнь, а тот убийца остался безнаказан? Разве убийство не грех? Разве он не должен был поплатиться за то, что он совершил? – Порою, наше наказание приходит позже, а порою, оно приходит только после смерти. – Юри-чан должна была жить! Больше она не сможет увидеть голубого неба, не попробует мёда, не услышит пение птиц, не сможет улыбнуться, не скажет: “Я люблю тебя, Саюри-нэ” – не сможет выйти замуж, полюбить кого-то, не станет матерью, не порадуется этому миру. Она умерла! Я чувствовала отчаянную несправедливость. Мы с ней столько не успели сделать вместе! Мы мечтали путешествовать, прокатиться на лошадях, завести как можно больше друзей, увидеть океан, пойти в поход, покорить вершины гор, пожить одни без взрослых. У нас было так много планов! Она умерла слишком рано.. Нет. Это Харука Куран отнял у неё жизнь. – Ты жалеешь мёртвых. Но только те, кто остался жить дальше, поистине заслуживают жалости. – Если он не сможет наказать виновного, то это сделаю я. Я развернулась. Во мне кипел огонь ярости и возмездия. Как я могу жить дальше, делая вид, что ничего не случилось? Я не могу надеяться на Того, кто допустил её смерть. Я отомщу за Юри-чан, и Он поймёт, что был неправ, когда дал тому человеку жизнь. – Постой, Саюри! Местью ничего не решишь. Она не принесёт тебе облегчения. – Зато я упокою душу Юрико. Боль. Ненависть. Отчаяние. Этими тремя чувствами я начали жить. День за днём я старалась узнать о Харуке Куран, но это было слишком сложно, когда я находилась в Церкви день и ночь. На мессах я жадно разглядывала лица прихожан, надеясь, что здесь найдётся он. Но его не было. Хотя даже если и был, то с моей стороны было бы глупо нападать на него, если он всегда держит при себе пистолет. Впрочем, тогда меня это не волновало. Мною двигало необузданное чувство, поглотившее меня без остатка. В своих снах я видела смерть Юрико. Это были кошмары. Но я считала это напоминанием того, что у меня есть дело. В других снах я видела смерть Куран. Это было моей мечтой, самым сильным желанием. И каждый раз в таких снах я вымещала на том человеке всю свою злость и скопившуюся ненависть. Долгое время я вынашивала в себе это чувство. Отцу было больно смотреть на меня, но он ничего не мог сделать. Останавливать он тоже меня не пытался, и я была за это ему благодарна. Наконец, мои выжидания принесли плоды, и после одной из месс я услышала, как кто-то говорил о Куран. – Какое несчастье. Снова на дом Куран обрушились беды. Канаме-сама, наверняка, нелегко пришлось. – Мне искренне жаль этих детей. У них могло быть беззаботное и мирное детство, а вместо этого одни муки. – Кажется, что Дева Мария отвернулась от них. – Я бы сказал, что это они отвернулись от неё. – Простите. Двое мужчин, солидно одетых, обернулись ко мне. – Саюри-чан, кажется? Я кивнула. Многие знали меня как воспитанницу Святого Отца. А его уважали все, кто приходил в Церковь, даже мафия. – Помолись за меня. В следующий раз я принесу тебе что-нибудь. Чего ты хочешь? – Не нужно. Лучше расскажите о Куран. Что с ними случилось? Я давно не видела на мессах Харуки-сана. Они удивлённо переглянулись, а потом посмотрели на меня так, будто я говорила о чём-то за гранью реальности. – Харука-сама уже давно как мёртв. – Как мёртв? Внутри у меня всё остановилось. Я даже задержала дыхание. Я не могла поверить тому, что слышала. – Уже почти год прошёл с его смерти. Тогда много шума было. Говорили, что его шурин решил прибрать семью к своим рукам и напал на них. Они перестреляли друг друга. В живых остались только дети. Канаме-сама, как старшему, пришлось взять всю семью в свои руки. А ему было на тот год лишь пятнадцать лет! Не перестаю восхищаться им. – А Юуки-сама, младшей Куран, не повезло. Её растили как химе, я бы даже сказал, что она и была химе. Она была таким светлым и чистым человечком, словно ангел. Но после нападения девочка слегла в больницу и не выходила оттуда до сих пор. Недавно её похитили, так Канаме-сама лично пошёл за ней. Но кажется мне, что бедная девочка не перенесла такого шока. Я жадно слушала их, сама не зная почему. Харука мёртв. Казалось, теперь моя месть не может свершиться, но ярость ещё не прошла. Она быстро переметнулась с Харуки на его детей. Мне нужно было выплеснуть на кого-то эти чувства, избавиться от них раз и навсегда. И кто для этого подходил лучше, как не дочь убийцы Юрико? Она лежала в больнице из-за шока. Это даже не смешно! Юрико убили! Мёртвая она уже не сможет жить дальше! Мёртвым не нужна чужая любовь и радость от жизни. Мёртвые не воскресают. Мне не было жаль эту девочку ни капли. Пока она спокойно жила в своей семье, её отец убивал. Я была уверена, что Юри-чан была не единственной его жертвой. Эту девчонку все жалеют, потому что она Куран. Но никто не пожалел Юрико. Никто. Я не убью её. У меня нет причины убивать её, ведь это не она убила Юри-чан. Но я обязательно расскажу ей о том, каким был её отец. Расскажу, как я страдала. Расскажу, как умерла Юрико. Расскажу обо всём, чтобы грех её отца преследовал её в кошмарах. Скажу ей, что они все поплатятся за то, что они сделали. Скажу о том, что её счастье и беззаботная жизнь построена на убийствах и страданиях других. Скажу ей всю правду. Ни за что не прощу их. Я улыбнулась мужчинам. – Вы не подскажете, в какой больнице она лежит? Мне бы хотелось помочь ей. На следующий день я была там. Стояла у двери её палаты, чувствуя странное возбуждение. Предвкушение. Я предвкушала то, как буду говорить ей всё и смотреть на её лицо. Я не могла успокоить своё быстро бьющееся сердце. После двух лет ожидания моя месть должна была свершиться. Пусть не так, как я хотела изначально, но я заставлю всех вспомнить об убийстве Юрико и уже не забывать никогда. Это их грех. Грех Куран. Я потянулась к ручке, но дверь распахнулась сама. На пороге я увидела Юуки Куран. Мы смотрели друг на друга несколько секунд. В её больших карих глазах я увидела дикий страх и нарастающий ужас. Она оттолкнула меня от прохода и выбежала в коридор. – Нет!! Не трогайте меня!! – Стой! Мне пришлось бежать за ней. Как мы могли поговорить, если она убегала от меня? Но во мне зародился червь сомнения. Моя уверенность в том, что Юуки Куран беззаботно живёт и ей всё сходит с рук, как и её отцу, пошатнулась. Она всё время оглядывалась, и с каждым разом её лицо становилось всё отчаяннее и отчаяннее. Страх овладевал ей сильнее с каждым моим шагом. – Отстань от меня! Оставь меня в покое!! – Я хочу поговорить! Она обернулась ещё раз, и я увидела её слёзы. Слезы безысходности. Наконец, мы добежали до тупика. Дверь в конце коридора была заперта. Она беспомощно подёргала за ручку, а потом обернулась ко мне. Её трясло. – Юуки Куран, – сказала я с неким вопросом, будто сомневалась, она ли это. В ответ я услышала шёпот, больше похожий на мольбу: – Н-нет... Пожалуйста. Не надо… – Юуки Куран, – повторила я и замерла. А что я хотела сказать? Все слова вдруг вылетели из головы. Я смотрела на эту девочку, и у меня не было слов для неё. В моём воображении Юуки Куран была избалованной девчонкой, которой всё легко даётся, и она считает, что по-другому не бывает. Мне отчаянно хотелось спустить её с небес на землю, даже нет, мне хотелось заставить её побывать в аду. А вместо этого передо мной стоял испуганный ребёнок, который сдерживал рвущиеся наружу рыдания. Я хотела, чтобы кто-то взял на себя ответственность за смерть Юрико. Кто-то, кто не знает о боли, чья счастливая жизнь построена на страдании остальных, кто не задумывается о том, чья кровь пролилась ради их блага. Но таких здесь не оказалось. – Канаме-ни.. Она присела на корточки, прижимая руки к голове. Я осторожно подошла к ней. Во мне смешались два противоречивых чувства: жалость и злость. Я не знала, что мне делать. Я не рассчитывала на то, что встречу здесь такую Юуки Куран: страдающую и несчастную. На кого мне теперь выплёскивать мой гнев?! И вместо того, чтобы сорваться на ней и заплакать следом от несправедливости всего этого, я протянула ей руку. – Куран-чан.. Она посмотрела на меня. В глазах у неё был такой леденящий душу страх, что я сама испугалась. Девочка бросилась в сторону и, запинаясь, снова попыталась убежать. – Остановись! – Нет.. Я видела, как её губы прошептали ещё какое-то слово, а потом она споткнулась и упала. Я не решалась приближаться к ней вновь. Только через пару минут, когда поняла, что Юуки не шевелится, я подошла к ней. Мне было страшно: неужели она так ударилась, что умерла? – Куран-чан? Кура.. – Юуки-сама! К нам подбежала женщина с пшеничными волосами. На её бедже я успела прочесть: “Лука Соэн”. Она оттолкнула меня от девочки и грубо на меня посмотрела таким взглядом, будто я – причина всех бед. Затем аккуратно подняла Куран-чан так, чтобы руки свисали с её плеч, а она держала девочку за ноги. Голова Юуки безвольно упала ей на плечо. – Зачем пристала к бедной девочке? Юуки-сама сильно больна, и ей нужен покой. Забудь сюда дорогу и больше не приходи. Понятно? Я хотела что-то ответить, но промолчала. Соэн-сан развернулась и понесла больную в её палату. Я увидела, что глаза Юуки не закрыты, и облегчённо вздохнула. С ней всё в порядке. Но что-то было не так. Мне показалось, что Куран-чан выглядела как кукла, а не живой человек. Она смотрела на меня, но, кажется, не видела. По мне прошлись мурашки. Мне стало её жаль. Вся моя злость обернулась отчаянием от понимания того, как я была глупа, когда надеялась прийти сюда и свалить всю свою боль на кого-то другого. Я хотела добиться справедливости. Но какой? Вряд ли заставить девочку отвечать за грехи отца – было справедливостью. Внезапно я поняла, что пытался сказать мне тогда Отец. Глядя в эти пустые стеклянные глаза, я поняла всю бессмысленность моей мести. Эта девочка уже наказана. За что? Ей было не больше чем Юрико, когда её убили. А год назад она была ещё меньше. Кому причинила вред эта малютка? Мне? Юрико? Тем, кто пострадал от рук её отца, Харуки Курана? Нет. Вовсе нет. Она не сделала ничего, за что бы заслуживала такого – мёртвого и равнодушного взгляда. До меня дошло. Харука Куран умер, потому что уже не мог исправиться, Бог решил, что если он будет жить дальше, то только умножит зло и мировую скорбь. И потому он умер, не имея возможности искупить свои злодеяния. Но те, кто продолжает жить, имеют шанс исправиться. Ничто, что мы делаем, не проходит мимо Его взгляда. Рано или поздно мы поплатимся. И теперь вместо своего отца страдает маленькая девочка. Бог наказывает нас за наши ошибки. У меня будто открылись глаза. Теперь я осознавала всю суть работы Святого отца. И мне хотелось стать такой же. Направлять людей в нужное русло, помогать им восстанавливаться после жестокого наказания. Вот для чего нужны Целители Душ. Впервые я встретилась с этим понятием ещё несколько лет назад, когда даже Юрико ещё не было в нашем приюте. Я как-то спросила, чем занимается Отец, и он ответил мне: – Лечу чужие души. Для меня это звучало странно и непонятно. Но со временем я начала осознавать, что входило в обязанности Святого Отца. К нему часто приходили люди, с которыми он мог долго разговаривать. Некоторые появлялись постоянно, некоторые лишь один раз, к другим он ходил сам. Когда я спрашивала у падре, почему люди так любят Отца, те говорили, что он отличается от кардиналов и епископов. Несмотря на свой праведный образ жизни, он оставался грешен перед лицом Бога. Он служил не столько Ему, сколько людям. Он помогал им, заботился о них, дарил им свою любовь, если они были лишены благосклонности Господа из-за своих грехов. Отец отказался от своей духовной чистоты ради чистоты других, по вине которых он впадал в порок. Это заставило меня восхищаться тем, насколько сильно он любит людей, что готов пренебречь любовью Бога. В тот же день я пришла к нему и попросила научить меня. Он сразу заметил перемену в моём взгляде и поведении. Кажется, он догадался о причине этой перемены. – Нельзя научиться помогать, Саюри. Это должно идти из твоего сердца. Сможешь ли ты возлюбить ближнего своего и проявить любовь к недругу? Только ты сама сможешь ответить на эти вопросы. Порою, ты должна отречься от своего счастья для счастья другого. – Я хочу, чтобы в этом и была моя радость, Отец. Не хочу, чтобы люди мучились и страдали от горя, как это делала я. Я не всегда согласна с тем, что Он делает. – Он даёт выбор каждому человеку. В зависимости от этого выбора Он решает, что Ему делать с ним. – Я хочу помочь людям сделать правильный выбор, о котором они не пожалеют. В мире слишком много скорби. Я не хочу, чтобы Он со своей проверкой создавал ещё больше несчастных. Я сделаю так, чтобы они привязались к Нему, не страдая. – Если бы это было возможно, то Он бы не заставлял нас всех печалиться, дочь моя. – Тогда я сделаю невозможное возможным. Я не хочу плакать. Не хочу видеть чужие слёзы. Я хочу сделать мир чуточку лучше. Он улыбнулся и погладил меня по щеке. – Ты напоминаешь мне меня в молодости. Что ж, я покажу тебе, кто такой Целитель Душ. Я начала, так сказать, своё обучение. Отец брал меня с собой, когда уходил в город, и я могла своими глазами видеть тот ужас, который творился на улицах. Мы ходили к разным людям: к больным, озлобленным, мучающимся, одиноким, – и к каждому Отец находил индивидуальный подход, нужные слова. Я могла сама наблюдать, как в процессе простого разговора лицо человека меняется, преображается, одни начинают благодарить Отца, иные начинают плакать. Ему удавалось угадывать, что стряслось с этими людьми лишь по одному взгляду. Конечно, Святой Отец не мог сказать по руке, кто был этот человек и какие несчастья на него обрушились, но он мог видеть, от чего они страдают. И это было для меня самым потрясающим. Отец говорил, что это придёт с опытом, и я ему верила. Постепенно в нашем приюте начали появляться другие дети. Мне предлагали стать их наставницей, но я отказалась, ссылаясь на то, что ещё слишком молода и глупа, чтобы учить кого-то жизни. Падре понравился мой ответ. – Ты растёшь на глазах, Саюри-чан. Мне хотелось в это верить. Я практиковалась на детях. Это было легче всего, потому что их проблемы были не значительными, и их легче всего было переубедить и направить в нужное русло. Но мне это удавалось не всегда. Попадались и такие, которых называют трудными. Они совсем не слушались и часто проказничали. – Рири! Отдай немедленно! – А ты попробуй, догони, глупая Саюри! Риричио было тринадцать, когда он попал к нам в приют. Никакие правила или уставы не могли сдержать его хулиганскую натуру. Он любил над всеми пакостничать. Особенно надо мной. Он был мне как надоедливый младший брат, очень надоедливый. Рири мог дёрнуть меня за волосы, разукрасить лицо зубной пастой, пока я спала, задрать мне юбку, скорчить мне рожицу и обзываться. Естественно, за всё это он получал от строгих падре, но это его не особо останавливало. Я чувствовала, что ему нужно внимание. – Это не смешно, Рири! Немедленно верни заколку! – А вот и не верну! – Сейчас я тебя догоню и надаю оплеух! Я приподняла длинную юбку и побежала за ним. Я бы не стала реагировать на его провокации, если бы не заколка. Она принадлежала Юрико. Юри-чан говорила, что это её единственная память о маме, и она сильно дорожила ей. Если бы Риричио что-то сделал с ней, я бы себе и ему этого не простила. – Ух ты, как побежала! Давай! Давай, старуха! Мы добежали до моста, где оба остановились, чтобы перевести дух. – Отдай. Мне. Заколку. – Какую заколку? Он спрятал её за спину. Я строго на него посмотрела, но мой взгляд на него не действовал. – Которую ты держишь в левой руке. Он показал мне пустую руку и помахал ею. – У меня ничего нет. – Рири. Я подошла к нему и резко дёрнула за плечо. Он сопротивлялся, но я была сильнее. Я почти добралась до заколки, как вдруг он выпустил её из рук. Я широко распахнутыми глазами наблюдала, как она падает в реку. – Ой, выпала. Он посмотрел на меня взглядом победителя. Я понимала, что нужно быть более взрослой, но не смогла сдержать слёз, появившихся у меня в глазах. – Какой же ты бессердечный! Я отпустила Риричио и быстро побежала вниз. Возможно, стоило забыть об этой вещи, но я не могла. Для меня бросить эту заколку означало бросить Юрико. Я начала её искать. Речка была по колено и я торчала в ней долгое время, пока мои руки с ногами не замерзли и не окоченели окончательно. – Она должна быть где-то здесь. Должна. Слёзы падали в воду, мешая мне видеть. Я всхлипнула и по-детски утёрла нос рукавом. Внезапно я услышала плеск воды и обернулась. Это снова был Рири. – Ищешь? – спросил он, но уже без тени ехидства. – Зачем пришёл? – Помочь пришёл. Я сжала зубы, чтобы не съязвить в ответ. У меня удалось сдержаться. Я лишь кивнула и вернулась к поискам, хотя всё тело просило, чтобы я вылезла из ледяной воды. Не прошло и десяти минут, как Рири позвал меня. – Держи. Он протянул мне заколку. И быстро схватила её и прижала к груди. Нашлась. Слава Богу, она нашлась! – Спасибо, – я улыбнулась ему и с удивлением заметила, что мальчишка смущается. – Извини, – очень тихо произнёс он. – Я не знал, что она тебе так дорога. Я погладила его по светлым волосам. – Вот бы ты всегда был таким милым! – Я вовсе не милый! Я засмеялась. Обиженный Риричио смотрел на меня недовольным взглядом и вдруг обрызгал водой. Смеяться сразу расхотелось. – Ах ты, маленький бесёнок! Мы забрызгали друг друга, а потом, веселясь, вернулись к Церкви. Мы подружились с Рири, хотя он ещё продолжал меня задирать, но иногда приходил ко мне по вечерам, когда никто не видит, и предлагал мне свою помощь. Я считала это очень милым. – Уже поздно. Можешь остаться со мной. Я обняла мальчишку и потянула за собой на подушку. Его волосы пахли душистым мылом – это придавало ему ещё больше прелести. Мне казалось, что он был таким маленьким, словно ему было четыре. Это, естественно, не нравилось Рири. – А ты не боишься? – А чего мне бояться? Со мной ведь мужчина. Я улыбнулась и погладила его по торчащим прядям. Он всегда выглядел так забавно с ними. Внезапно он выпутался из моих объятий и навис надо мной, глядя серьёзным взглядом. Я улыбнулась. – Я ведь мужчина. Я рассмеялась. Но смех мой, видимо, задел его. – Ты мой младший братик, Рири, – я снова притянула его к себе и покачала в руках, – Вредный, но очень милый. – Ты никогда не станешь для меня сестрой, Саюри. Я не обиделась на его слова. Но когда я поняла истинный смысл его слов, прошло уже несколько лет. Для Риричио я была больше, чем сестра или друг. Моей первой любовью стал Касоура Такео. К слову, в тот раз я впервые разочаровалась в любви. Как обычно это бывает с девушками, я прощала ему все недостатки, мечтала о счастливом будущем и думала, что это тот человек, которому я могу довериться. Жизнь быстро сняла с меня эти очки. Такео-сан впервые встретил меня на мессе. Мне было двадцать – красивая, юная и непорочная. Для него я была запретным плодом, который очень хотелось попробовать, ибо знаешь, насколько он будет сладок. Сначала он начал за мной ухаживать, как и за остальными девушками: цветы, подарки, флирт. Но я не обращала на него внимания, продолжая заниматься своим обучением мастерству Отца. Тогда он выбрал другую тактику. Правильную. Ближе к вечеру он пришёл в Церковь, где я любила проводить своё время: там было спокойно и тепло, я чувствовала, что нахожусь в настоящей Обители Господа. – Саюри-чан. Я обернулась к нему. – Такео-сан, если Вы снова пришли ко мне со своими заигрываниями, то постыдитесь хотя бы Его. Он покачал головой. Я заметила, что лицо у него грустное и выражает вселенскую скорбь. – Я пришёл, чтобы помолиться. – Вас что-то тревожит? Он прошёл вдоль рядов скамей и сел рядом, на расстоянии вытянутой руки. – Саюри-чан, если бы ты знала, насколько грешен может быть человек. Насколько он может быть жесток. Насколько он уподобляется зверю. И насколько при всём этом он может быть несчастен. От его горькой улыбки у меня защемило сердце. Я решила, что это мой шанс: я исцелю его сломленную горем душу. – Расскажите мне. Он покачал головой. – Я должен извиниться перед тобой за свои приставания. – Извинения приняты. Такео-сан улыбнулся мне и тяжело выдохнул. – Скажи мне, Саюри-чан, могу ли я заслужить хоть что-то хорошее за то, что я сделал? – Смотря что Вы сделали. Вы делали добро? – Нет. Я не умею быть добрым, Саюри-чан. Кажется, что я был рождён для того, чтобы приносить только страдания другим. Так много горя! Нет человека, который был бы столь же жесток. Пожалуй, за это я должен вечно гореть в огне? – Вы когда-нибудь каялись? – Я даже не могу раскаяться. Если бы мне дали возможность жить сначала, я прожил бы так же. Я ужасен, не правда ли? Его холодные голубые глаза блестели от слёз. Казалось, что он плакал от своей чёрствости. Плакал даже не он, а то, что было внутри него. Его хорошие и добрые качества, его бедная душа, которую он губил своими поступками. – Чего же Вы хотите, Такео-сан? Хотите заслужить прощения, но ничего не хотите для этого делать? Вы слишком далеки от Господа. Вы сами отдалились от Него. – Да. Это так, Саюри-чан. Я грешен. Очень грешен. Но разве я не заслуживаю хотя бы одного единственного шанса? Последнего шанса? Я взяла его за руку. – Такео-сан, Его любовь не знает границ. И поэтому мы с Вами встретились. Я помогу Вам. Помогу Вам почувствовать Её. – Что? – Любовь Бога. Мы стали встречаться чаще. Намного чаще. Каждый раз Касуора рассказывал мне что-то новое о своей жизни. Каждый раз это было что-то ужасно жестокое. И каждый раз он страдал от этих воспоминаний, будто только сейчас он осознавал, что он творил. Я слушала его, не перебивая. Иногда у меня лились слёзы от того, насколько этот жалкий человек мог быть жестоким. И эта жестокость губила его, не давая ему дышать и чувствовать себя настоящим человеком. Таков удел тех, кто был рождён в мафии и кто был воспитан мафией. Позже я стала замечать, что Такео-сан приходит всё с более печальным лицом. Я старалась понять причину. Думала, что это его совесть. Но она оказалась совсем другой. – Вы перестали приходить, Такео-сан. Я посмотрела ему в глаза, полные тоски. Сама для себя я неожиданно стала ждать его прихода и огорчалась, когда в очередной раз он не появлялся. – Здесь есть нечто прекрасное, что не может стать моим, как бы этого я не хотел. Он взял в руки прядь моих волос и тут же отпустил, заставляя себя одёрнуть руку. Я посмотрела ему в глаза, о чём-то догадываясь. Моё сердце забилось чаще обычного. – Такео-сан? – Я чудовище. Настоящее чудовище. Никто не сможет полюбить такого, как я. Но даже я могу желать любви. Как бы я хотел найти ту, которая примет меня таким и приласкает, которая не испугается и согласиться быть со мной, даже не смотря на мои страшные поступки. Он вздохнул и отвернулся. Не может быть! Я не могла поверить, что он и вправду мог полюбить меня. Но эта мысль меня обрадовала намного больше, чем удивила. К Такео-сану я начала чувствовать нечто большее, чем просто сочувствие. Порою, мне хотелось обнять его, утешить, изгнать его боль из сердца, заполнив его чем-то тёплым и хорошим. Мне хотелось, чтобы он улыбался. – Впрочем, зачем я тебе это говорю? Я и сам не знаю. Уж ты бы точно не смогла.. Он замолчал и резко пошёл прочь. Я схватила его за рукав. – Такео-сан! Скажите мне, – я проглотила слюну, накопившуюся во рту, чувствуя волнение, – скажите мне, что бы Вы делали, если бы я полюбила Вас? Мы встретились взглядами. Я поняла, что эти глаза пленили меня. – Я стал бы самым счастливым человеком на земле. Такео-сан схватил мою руку и прижал её к груди. Он наклонился чуть ниже. От этой близости я покраснела, но не стала отстраняться. Когда его губы почти накрыли мои, я услышала строгий голос Отца: – Саюри! Я тут же отпрянула от мужчины, стыдливо пряча лицо в руках. Отец увидел меня. Было неловко и стыдно одновременно. Я же обещала ему, что только помогу Такео-сану вылечиться, но не говорила, что стану для него кем-то большим, чем просто Целитель. – Святой Отец, – начал было Касоура, но Отец прервал его: – Держись подальше от неё, Такео. Эта девушка не для твоих минутных развлечений. Отец запрещал мне встречаться с ним. Но было уже поздно. Пылкая девичья любовь влекла меня за собой далеко в пропасть, которой я не замечала. Зная, что мои чувства взаимны, я убегала по ночам к нему. Мы начали встречаться за пределами Церкви: в городе, в парке, в его доме. Одних поцелуев ему не хватало, но я сопротивлялась, и Такео-сан терпеливо ждал. И в один день я поддалась его речам и уговорам, впала в грех. – Саюри, ты прекрасна, – шептал он, целуя мою открытую шею. Я думала, что он возьмёт меня в жёны, что мы счастливо заживём вместе, я исправлю его и наставлю на путь истинный, думала, что он тот единственный, что он моя судьба, что.. Я многое придумывала. И, кажется, я придумала его любовь, так как вместо тёплого взгляда на утро я увидела победный, жестокий взгляд какого-то незнакомого мне человека. Когда он заговорил, его голос я тоже не узнала: – Невероятно! Ты и, вправду, пошла на это! Его раскатистый хохот заставил меня поледенеть от ужаса. Я непонимающе смотрела на него, ожидая объяснений. Такео-сан не замедлил пояснить: – Ты действительно верила в мои слова! Ты поверила в ту чушь, которую я тебе рассказывал каждый день! Как же долго мне пришлось ждать этого дня! Но тем слаще была моя награда. Он схватил меня за щёки, притягивая моё лицо к себе. – Ну, что ты чувствуешь, Саюри-чан? Что ты мне скажешь теперь? Ты всё ещё любишь меня? Всё ещё считаешь себя правильной девочкой? Или ты проклинаешь своего Бога за то, что с тобой случилось? Я ничего не ответила, чувствуя подступающие слёзы. Обман! Всё это было обманом с самого начала! Этому человеку нужен был только секс! Какая же я дура! Я заплакала от своей глупости и наивности. Но ему было мало этого. Мало моего позора. Касуора заставил меня одеться и повёл к Отцу. Я не могла смотреть ему в глаза, когда он спросил меня, где я была. Наверняка, он и сам уже догадался, где. Такео, толкнув меня на порог Обители, громко расхохотался. – Ну, что, старик? Видишь? Твоя непорочная дочь стала падшей женщиной. Спроси её! Спроси её об этой ночи. Спроси о том, заставил ли я её. О том, мучилась ли она. О том, пыталась ли она остановить меня. Спроси её – и ты узнаешь, что нет. Она сама отдалась мне и наслаждалась тем, что совершила. Ну что? Ты и дальше будешь защищать эту потаскуху? – Убирайся отсюда. Голос Отца дрожал от злости. Впервые я стала свидетелем того, чтобы он был таким. Ему было уже за шестьдесят. Что мог сделать дряхлый старик мужчине, который родился и жил в мафии? Но вид грозного Святого Отца заставил Такео-сана сплюнуть и раздражённо уйти, кинув последний презрительный взгляд на меня. Прошло около двух минут. Ни я, ни Отец не пытались нарушить возникшую тишину. Я ощущала на себе тяжкий грех, который уже не смою водой. Я переспала с мужчиной. Такое не забыть в отличие от каких-нибудь скверных мыслей или слов. Это клеймо, которое очернило меня. Я чувствовала себя такой грязной и гадкой, что считала, что у меня больше нет права обращаться к Нему. Как я могу избавлять людей от их грехов, когда сама такая же грешная? – Встань, дочь моя. Идём домой. – Я больше не могу войти туда! Я стукнула кулаком по ступени. По моим щекам снова потекли слёзы отчаяния. – Успокойся. Он ласково коснулся моих плеч и заставил меня посмотреть на него. – Бог милостив, он примет тебя любой, какой бы ты не была. Покайся, и Он простит тебя. – Я себя не прощу. – Саюри, то, что случилось сегодня, это только начало твоего длинного пути Целителя. Быть грешным – это нормально для всех людей. Но тогда как все должны стремиться к очищению, такие как мы должны стремиться к благополучию других, к их очищению. Тебе придётся принять себя, принять свои пороки и жить с ними. Есть то, что ты не сможешь изменить, но есть вещи, которые зависят от тебя. Не впадай в порок по своему желанию, но впадай, если так нужно для помощи другим. – Но ведь это неправильно. Падре так.. – Целители Душ не падре, Саюри. Несмотря на то, какая у нас цель, мы не придерживаемся канонов Церкви. Возможно мы – худшие из грешников, так как ставим свой долг перед людьми превыше долга перед Господом. Он оставил меня, чтобы я могла подумать. Позже я пришла к такому же выводу. Отец никогда не пояснял свои слова, заставляя меня саму думать о том, что он имел в виду. Так же было и с Библией, когда мы читали её в детстве. Если мне что-то было непонятно, я спрашивала у него, но Отец лишь говорил подумать самой. Многие моменты я не могу понять до сих пор. Мне кажется, он не хотел навязывать мне своё толкование, думая, что каждый может увидеть в словах свой смысл. После инцидента с Такео-саном мне пришлось взять себя в руки. Сейчас я благодарна ему за то, что он заставил меня повзрослеть. Это стало ещё одной ступенью к достижению моей цели. Через два года Отец заболел и скончался. Перед смертью он любил повторять: – Он зовёт меня. Моя жизнь окончена. Но я не жалею, что прожил её так, как прожил. Я люблю эту жизнь. – Отец. Я сжала его слабую старческую руку. Он улыбался мне глазами, подбадривая меня. – Моя сиротка. Прости, что оставляю тебя одну. Теперь тебе придётся встать на моё место и нести этот крест в одиночку. Ты справишься, Саюри? – Справлюсь. Я справлюсь, Отец. Я целовала его ладонь, сдерживая слёзы. Этот человек стал для меня отцом, заменил мне родитладан, дал мне имя, дом, свою любовь. Я не знала, как его отблагодарить. И он умирал до того, как я могла отплатить ему той же любовью. – Не бойся за меня. Не волнуйся. Он обо мне позаботится. Но я бы хотел, чтобы о тебе тоже кто-то позаботился. Жизнь Целителя Душ является более одинокой, нежели тебе кажется. Саюри, пообещай мне, что ты не останешься одна. Никто не сможет прожить в одиночестве. В конечном счете, оно поглотит твои чувства, и ты не сможешь испытать настоящую любовь. Прошло не так много времени, и я поняла, что слова Отца также были правдой. Отдавая всю себя чужим проблемам, я не могла знать отдыха. Я забыла о своих переживаниях и чувствах, погрузившись в чужие. Но мне это нравилось. Мне нравилось видеть счастливые улыбки, нравилось помогать людям, нравилось сеять в них семена любви к жизни как таковой. Я учила их видеть шире, изменяла их взгляды, показывала всё многообразие мира, которое видела сама. Это было.. захватывающе. Постепенно этого мне начало не хватать, мне хотелось найти для себя работу сложнее, тяжелее. И я пришла к мафии, к самым тёмным и заблудшим душам. Мне хотелось понять их, понять то, как они мыслят, что чувствуют, чем руководствуются, почему появляются на мессах. Хотелось узнать их мировоззрение и постараться внести в него изменения. Конечно, это оказалось намного тяжладан, чем просто потерявшиеся люди, которым нужен был совет, что делать дальше. Тут я встретилась с установившимися издавна догмами, которыми мафия жила до меня и будет жить после. Но и тут я увидела всё то же разочарование в жизни. – Саюри-чан, твой приход для меня сродни бальзаму на сердце. – Вы снова ничего не сделали. Сколько бы мы с Вами не говорили, сколько бы я не приходила сюда, Вы остаётесь всё тем же. – Саюри-чан, меня уже не изменить. Думаю, Он это уже понимает, поэтому просто посылает тебя сюда в утешение мне. К сожалению, есть то, что не подвластно Целителю Душ. Но я чувствую, что рядом с тобой моё сердце смягчается, и это делает меня чуточку счастливее. Ты мне как дочь, Саюри-чан. Дочь, которой у меня никогда не было. Удивительно, как быстро я влилась в круги мафии, стала там своей. Мужчины раскрывали передо мной двери и ходили на мессу, чтобы встретиться со мной, излить мне свои тяжкие грехи. Женщины радушно принимали, считая меня за свою подружку. Особенно Ширабуки Сара-сан. Она любила проводить со мной время. Поначалу мне казалось, что это добрая и отзывчивая женщина, но оказалось, что это далеко не так. Она рассказала мне о том, как убила своего же жениха, причём её глаза даже не заслезились. – Насколько Ваше сердце жестоко, Сара-сан? – Моя маленькая сестрёнка Саюри. Она обняла меня, как пятилетнюю девочку. – Я никого не могу любить так же, как тебя. Только ты достойна любви из всех тех отвратительных тварей, которых я вижу. Ты мой ангел, спустившийся с небес ради жалкой и безнадёжной черни, как я. Дарить свою любовь им. Это единственное, что я могла делать. И единственное, что им могло помочь. Господь был для них слишком далёк, чтобы они смогли обратиться за Его любовью, и я была той, кто проявлял к ним милосердие так же, как проявляет его Он. Одной из таких потерявшихся и нечистых душ был он, Канаме Куран. Откровения Через семь лет после смерти Святого Отца я встретила его. Его печальный и тоскливый взгляд, в котором не было даже намёка на что-то человечное, я запомнила навсегда. Он не был похож на человека: внутри него было пусто и так мрачно, что становилось страшно от того, как он мог жить с этим – но в то же время он был намного человечнее тех, кто окружал его. Его душа не просто полна сплина, она была соткана из него. Странно было увидеть такого как он в мафии. Но это оказалась очередной иронией судьбы. Когда он рассказал мне всё, я поняла, что мы с ним чем-то похожи: оба отказываемся от своего счастья в пользу других. Для меня это было естественно, но он.. Я считала, что это не для него. Он будто бы заставлял себя страдать, лишая себя простого человеческого наслаждения жизнью. Думал, что он не достоин этой жизни. И ему был отведён долгий срок, который он должен прожить в одиночестве и страдании. Одна часть его хотела избавиться от этого, а другая желала оставить всё, как есть. – О чём задумалась, Саюри-тян? Я посмотрела на Сару-сан через зеркало. Она стояла сзади в сорочке и халате. Я сидела возле туалетного столика и расчёсывала волосы, готовясь ко сну. Время от времени Сара-сан просила меня ночевать с ней: отказать ей было невозможно. – Недавно ко мне пришёл странный человек. Мне кажется, что горе не преследует его, а составляет всю его жизнь. Если я отниму у него страдание, что же тогда останется? – Очередной мужчина? Она обняла меня за шею, прижимая к себе. В зеркале мы выглядели как две сестры. – Ты должна знать о нём. Его зовут Канаме Куран. Я увидела, как взгляд Сары-сан стал холоднее. Видимо, это имя ей о многом говорило. Но даже если бы она начала мне рассказывать о Канаме, она бы меня не удивила: я уже знала всё. – Куран, – в её устах это звучало как ругательство. – Он приносит несчастья. Не смейся, Саюри-тян, он действительно приносит одни беды. Не связывайся с ним, если не хочешь быть втянутой в круг страданий. Я не хочу, чтобы тебе было больно. Она поцеловала мою щёку, а потом вдруг заставила меня встать с табурета. – У меня есть кое-что для тебя. – Сара-сан.. – Молчать. Сколько раз я тебе говорила, что терпеть не могу твою мрачную сутану? Моя красавица не должна ходить в этом. Я улыбнулась ей. Сара-сан всегда оживлялась, когда шла речь о моей одежде. Хоть я и отдавала почти всё, что она мне дарила, нуждающимся, но меня всегда трогала её забота о моём внешнем виде. Она всегда хотела, чтобы я больше была женщиной, нежели Целителем. Но, даже надев её одежду, я не могла перестать думать о бренных душах. Ему не нравилось одиночество. Но он так же не мог подпустить к себе кого-либо, словно считал, что он не принадлежит к людям и должен держаться от них на расстоянии. Это проявлялось и в общении со мной, но я видела, как Канаме переступает себя, чтобы разобраться в самом себе. Он был не похож на других мужчин, и это привлекало: его грустный взгляд, усталый голос, плавные и неспешные движения – я видела во всём этом терзания, которые переполняли его. Насколько же сильно он был несчастен? Хотелось узнать, может ли он улыбаться. Та девочка.. Юуки. Я была рада, что с ней всё в порядке. Но какая-то часть меня винила её в том, что теперь Канаме страдает так сильно. – Было бы лучше, если бы ты смог забыть её. Жаль, что это невозможно. – Я люблю Юуки. Даже тогда, когда эта любовь приносит лишь муки. – Ты слишком превознёс её. Твоя чистая любовь стала для неё невыносимым грузом. Это было.. – Не то, что ей нужно. Я знаю. Канаме посмотрел на меня. Его взгляд говорил: “Я знаю, но от этого мне не легче”. Мне хотелось его узнать. Узнать о нём как можно больше, чтобы понять, как он жил. Увидеть окружающий мир его глазами, чтобы познать его сущность. Но всё, что я могла увидеть у него внутри, кроме уныния и безнадёжности, это его доброту. – Ты добрый, Канаме. Потому ты и страдаешь. Но стать злым ты не можешь. Возможно, это и есть твоё бремя: быть хорошим мальчиком до конца жизни. – Кажется, я обречён. Я улыбнулась, хотя и не была уверена в том, что это была шутка. Ещё он был упрям. Он был твёрдо убеждён в том, что счастье не создано для него. И чем сильнее он упрямился, тем сильнее мне хотелось его переубедить. О, как же мне хотелось перевоспитать его, открыть ему глаза, схватить за руку и вывести из его тёмной комнаты, где он заперся. Казалось бы, Канаме был жертвой обстоятельств и был последним, кто виноват в его положении, но на самом деле он был единственным, кто довёл себя до крайней черты. Он не замечал элементарных очевидных вещей, которые находились прямо перед ним, они для него будто бы не существовали. Его мир настолько сузился, что взгляд Канаме концентрировался только на его сестре. Он попросту забыл о том, что это такое. Как ребёнку я хотела показать всё, от чего он отворачивался. Мне хотелось, чтобы в его глазах проблеснуло что-то ещё кроме его тоскливой усталости. Казалось, он завидовал мёртвым и, не раздумывая, спас бы чью-нибудь жизнь, пожертвовав своей, тем самым искупив часть своих грехов. – Кто-то сказал, что настоящие грехи искупить невозможно. – Это сказал глупец. Запомни, Канаме: “Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный”. – Не понимаю. Как ты можешь быть в чём-то уверена? Я уже давно начал сомневаться в том, что есть благо, а что зло. Ради спасения собственной жизни и жизни Юуки я убил человека. Я не жалею об этом и поступлю так же и в следующий раз. Но меня мучает вопрос: правильно ли это? Он был убийцей, он сделал убийцей и меня. Возможно ли, что всё началось именно тогда? С той самой ночи, когда я стал нечистым и мои руки были запачканы чужой кровью? Он выглядел.. потерянным. Сомнения терзали его душу. Сомнения – худший враг человека, который рушит все его принципы и жизненные установки, не оставляя ему ничего кроме горечи. Это ужасно, когда твой мир рушится, когда исчезает то, во что ты так долго верил. Хуже этого может быть только блуждание во тьме. Он был похож на слепого. И мне становилось страшно, ибо “если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму”. Насколько глубоко он уже упал? Глядя на собственные ладони, Канаме, наверное, старался вспомнить те чувства, которые возникли у него при первом убийстве. Никто не давал ему права распоряжаться чужой жизнью. И всё-таки я не винила его, но и не старалась оправдать. Его действия нельзя было назвать злом во благо, потому что благо нельзя построить на зле. Но я не могла назвать его злым. Несчастный. – Я верю в то, что написано. Верь и ты. – Во что? Меня ждёт весьма грустный конец. Тот, которого я заслуживаю. – Может быть и так. Мне не дано знать человеческие судьбы. Но пока не пробил час страшного суда, почему бы тебе не изменить в себе что-нибудь? – Мне это не поможет. Пожалуй, я жду не дождусь того дня, когда меня накажут за мои согрешения. Это успокоит меня. Так будет правильно. До чего же он был странным человеком. Все люди старались спасти свои души, чтобы вечно жить на небесах, другие просто не верили в загробную жизнь, третьи искали другой путь в другой вере, но никогда я не встречала человека, который бы сознательно желал попасть в геенну огненную. Он совсем не боялся вечных страданий. Может быть, он считал, что боли сильней просто не существует. И от этой мысли у меня в груди всё холодело. Канаме совсем не знал радости жизни. Совсем. Тогда я подумала, что не случайно встретилась с ним. Он хотел, чтобы я показала Канаме то, о чём он позабыл, чтобы я научила его ценить то, что у него есть, открыла мир, от которого он отвернулся. Канаме убивал сам себя. И я была той, кто должен научить его любить, радоваться, наслаждаться, быть счастливым. Потому что он имел право на это. – Ты опоздал. – Мне не нужно было оборачиваться, чтобы знать, кто пришёл – я узнала его по спокойным и тихим шагам. – Месса уже окончена. – Я пришёл не на мессу, а к тебе, Сестра Саюри. Я обернулась к нему. – Я была бы рада, если бы ты отстоял её. Он был опустошён, как и в другие наши встречи. Больше похожий на живой труп, нежели на настоящего человека. Вот что могут сделать с людьми горе и одиночество. Иногда казалось, что для его возвращения к жизни нужно было чудо. А я была лишь лекарем, а не волшебником. – Это согреет твою замёрзшую душу. – Сестра, я живу во тьме. И только ты приносишь в мою жизнь свет, делая её черно-белой. Мне достаточно и этого. Но этого мало. Слишком мало для того, кто не видел других цветов. Канаме был раскраской, которую хочется сделать яркой и красивой, чтобы она радовала глаз. Проблема была лишь в том, что у меня был только один цвет. – Я так не думаю. Я вижу, что тебе нужно. Я видела, как видят кусок хлеба голодные, сидящие за решёткой: они тянут к нему руки, но достать не могут. Я была не той, кто смог бы подарить ему жизнь, полную любви и тепла. Не я была этой женщиной. Но это был лёгкий путь, закрытый для меня, и я должна была найти другой. Другой путь к его сердцу. Тогда дойдя до конца, я смогу открыть его для новой любви, которая будет подобна бурному потоку, появившемуся в пересохшем русле реки, она наполнит его, оживит, сделает новым человеком. Я улыбнулась ему. Как мне хотелось увидеть тот день, когда я увижу другого Канаме! Ради этого я готова была ждать так долго, насколько это было возможно – всю жизнь. – Ты любишь сладкое? – Я равнодушен к этому. – Тогда кофе? Он кивнул, и я повела его в нашу столовую, где мы обычно обедали после мессы. – Какой больше нравится? – Американо. Внутри я обрадовалась тому, что у него есть хоть что-то любимое. Привязанность к чему-то даёт людям стимул жить дальше, даже если она такая ничтожная. – Почему? – Он горький. Взглянув на него, я увидела грустную улыбку. Горький, как и его жизнь. Любимый цвет. Любимая песня. Любимое животное. Любимое место. Любимая книга. У него не было ничего из этого. Ему попросту это было не нужно. Но это же было так естественно! У какого человека не могло быть таких очевидных вещей? Канаме лишил себя всяких привязанностей к этому мире, кроме одной единственной – Юуки. Это всё, что он мог по-настоящему любить, сгорая в пламени этого чувства. Для всего остального просто не находилось места. Или ему казалось это слишком мелочным, чтобы он мог что-то любить. Понятий “нравится” и “не нравится” для него не существовало. Казалось бы, что в таком случае он должен быть чёрствым, но именно в этом и состоял главный парадокс Канаме: он сочувствовал, переживал, словом, проявлял эмпатию к тем, кого так или иначе ранил. Даже если он ранил тех, кто, казалось бы, никогда не заденет его сердце. К таким людям он отнёс Хио Шизуку. Ради сохранения шаткого мира в мафии он пожертвовал жизнью этой женщины. Я была там. Я видела его до этого. Я видела, насколько он был уверен в своих словах. Видела, что он не готов принять руку моей помощи. Видела, что ему больно. И не могла ничего сделать. Я не могла заставить его следовать за мной – насильно мил не будешь. Но видеть, как он спускается на ступень ниже, было страшно и нестерпимо. Там, в саду, мне хотелось схватить его, прижать к груди и не отпускать туда, где он будет продолжать мучить себя. Мне хотелось улыбнуться ему, приободряя, но улыбка не получалась. Всё, на что я тогда была способна, это: – Мне жаль. Он покачал головой. – Ты не виновата, Саюри. – Почему это должен быть ты? – А почему это должен быть кто-то другой? Лучше уж это буду я. Мне не страшно. – Я буду молиться. Молиться, чтобы ты жил. – Не стоит. – Но кто-то же должен это делать. Молиться, чтобы мы встретились ещё раз. И я чувствовала, что это случиться. А потом меня позвала Сара-сан, которая, собственно, и привела меня сюда. Они кинула колючий взгляд в сторону Канаме и схватила меня за руку, чтобы я больше никуда от неё не отходила. – Опять он, преследует тебя как тень. – Скорее, это я преследую его. Я мягко ей улыбнулась. Её забота была такой милой, даже не верилось, что эта женщина была главой семьи Ширабуки, которая одним взглядом могла отбить аппетит у любого мужчины, заставив его почувствовать себя самым настоящим ничтожеством. А её недовольное и обиженное личико напоминало мне надутого ребёнка, которого лишили конфеты. – Зачем он тебе, Саюри-тян? – А зачем небу земля? И зачем цветут манцинелловые деревья, если их плоды никто не ест? – Ты всегда говоришь слишком сложно. От этого я перестаю понимать не только твои поступки, но и твои слова. – Сара-сан, есть то, что объяснить не так просто. На всё в этом мире есть своя причина. И мы, ограниченные смертные, должны принимать всё, как оно есть, даже если не можем объяснить эту причину. Женщина тяжело вздохнула и залпом осушила свой бокал вина. Она всегда была не той, кто любил тяжёлые философские темы, в которых она ничего не понимала. И Саре-сан не нравилось, когда я начинаю беседовать с ней на высокие темы, но ещё больше она не любила, когда я общалась с Канаме. Но не смотря на всё, она не могла запретить мне продолжать делать это, Сара-сан лишь выражала своё мнение и свои опасения на этот счёт. Ни она, ни кто-либо другой не мог ограничить мои действия, так как я считалась частью Церкви, а не мафии. – Он убьёт её, – внезапно произнесла Сара-сан, когда взяла с подноса официанта бокал шампанского и выпила его следом, – или Хио Шизука прикончит его. – Это так необходимо? – Это более чем необходимо. Решится судьба мафии. Или мы продолжим своё существование под мягкой рукой Курана или закончим его. Меня не устраивают оба варианта. Но как там говорилось в Библии: “И псу живому лучше, чем мёртвому льву”? – А если они не убьют друг друга? Сара-сан посмотрела на меня серьёзным и долгим взглядом, который можно было принять за пьяный или мудрый, одно из двух. – Тогда умрёт ещё больше людей. Я не слышала вестей от Канаме около двух или трёх недель. После убийства Хио Шизуки я могла лишь представить, что он чувствовал. И каждый день я надеялась увидеть его грустное лицо, чтобы обнять его и прошептать: “Ты не виноват”. Пусть даже это и было ложью. Больше всего не хотелось видеть его именно таким. Я думала о Канаме, молилась о нём и долго по ночам не могла уснуть, потому что моё сердце обливалось кровью, стоило мне представить, как он укоряет себя. Иногда большего наказания, чем собственная совесть, просто не существует. А потом к вечеру, когда я была у Сары-сан, мне из Церкви пришло письмо от некоего Такумы Ичиджоу, который просил приехать в особняк Куран и помочь Канаме. Я не могла игнорировать просьбу и тут же начала собираться. – Ты куда на ночь глядя? Сара-сан обернулась ко мне с удивлённым лицом. – Канаме нуждается во мне. – Опять будешь жалеть его. Она была раздражена: ещё бы, ведь я предпочла ей Канаме Курана, которого она так недолюбливает! Но вопреки всему, женщина вздохнула и предложила своего шофёра, который бы подвёз меня. – Да благословит Вас Господь, Сара-сан! – Я всё ещё не хочу, чтобы ты шла туда. Я ласково улыбнулась ей. Я знала, что такая улыбка растапливает её сердце. – Это мой долг. Когда я приехала, меня уже встретил молодой человек, наверное, одногодка Канаме. Как и у меня, у него была своя фирменная улыбка. Он пригласил меня и вежливо забрал моё пальто. – Так необычно видеть Вас без сутаны. Он кивнул на джинсы и блузку, которые мне одолжила Сара-сан. Если честно, я тоже не привыкла видеть себя в чём-то ином, кроме как чёрном. Что до джинс.. я не носила штанов с самого детства, так как у меня никогда их не было. Только длинные юбки, как и подобает Сестре. – Разве мы встречались? – Сложно поверить, что Вы – монахиня, Саюри-сан. Вы первая Сестра, у которой я встречаю такую красоту. – Не сочтите за грубость, но мне кажется, я просто первая Сестра, которую Вы встречаете, Такума-сан. Он улыбнулся и повёл меня вверх по лестнице, сказав, где мне найти покои Канаме. – Я бы не просил Вас, если бы не был уверен, что он что-нибудь с собой не сделает. Недавно он получил письмо, из которого узнал, что Юуки-чан женится. Вы были единственной, к кому я мог обратиться. – Всё в порядке, – успокоила я его, – Вы всё правильно сделали, Такума-сан. Остальное предоставьте мне. Я подошла к дверям и распахнула их. Ничего не было видно. Но запах был затхлым и в нём чувствовался алкоголь. Сделав несколько шагов вперёд, я остановилась, всматриваясь вперёд. – Канаме? Я его не видела, но почувствовала, как он поднял голову. Он был дико пьян: когда я подошла к нему, Канаме не узнал меня и постарался поцеловать. Сколько отчаяния было в его движениях! Я чувствовала, как его руки дрожали, когда он касался меня. Я поднялась с пола. Канаме аккуратно держал меня в руках, касаясь моей кожи под одеждой. Я чувствовала его горячее дыхание на своей шее, и это вызывало у меня дрожь. Я старалась перехватить его руки, но не могла его остановить. – Канаме, – тихо позвала я, когда он нежно взял меня за голову, – ты будешь жалеть. Он посмотрел мне в глаза мутным взглядом, но голос его звучал так уверенно, что мне показалось, будто он трезв. – Я не смогу без тебя. Только на эту ночь. Будь со мной этой ночью. Он поддался вперёд и поцеловал меня. Я знала, что занимаю место другой женщины, которая сейчас должна была быть с ним. Но с другой стороны, если бы именно она сейчас была здесь, на утро ему бы было ещё больнее. И я поддалась. Из-за сострадания? Или от того, что у меня внутри что-то дрожало, когда он шептал: – Я люблю тебя. Но у меня не было власти утешить его иным способом. Я поняла, что мои возможности ограничены рядом с Канаме. Он не просто не хотел поворачивать голову в другую сторону, он отрицал вероятность самого этого действия. Иного пути, как он сам считал, для него не существовало, кроме того, который он уже выбрал. Впервые за долгое время мне захотелось плакать. Как же всё-таки несправедливо поступает судьба с этим человеком. Что бы он ни делал, всё заканчивается его страданиями. А мне не хотелось видеть, как ему больно. Но было ли это простое милосердие? Или нечто большее? Внезапно я почувствовала, как он обнял меня. Объятия Канаме были крепкими, но какими-то безнадёжными. – Прости меня, Юуки. Прости. Я коснулась его волос, почему-то вспомнив Юрико. Отец говорил, что в мире всё повторяется раз за разом. И если мне нужно было кого-то успокаивать, я была готова это делать. – Прощаю. Я останусь с тобой этой ночью, буду охранять твой сон, чтобы никто не потревожил тебя. Я уложила его на постель. Он не сопротивлялся, лишь хватал меня за руки и прижимал к губам, стараясь вымолить прощение за свою выходку. А я гладила его, обещая, что никуда не уйду. Вскоре он заснул. Я заснула следом, но проспала недолго. Сон совсем не шёл, и я просто лежала рядом с Канаме, любуясь им. Наверное, только во сне он не выглядел таким расстроенным. Перебирать его волосы было так приятно, что я делала это, не задумываясь. У меня было не так много мужчин после Такео-сана, и не сказать, чтобы они были похожими друг на друга: кто-то был ветреным, кто-то одиночкой, один вообще был со мной, а любил совсем другую женщину, которая не отвечала ему взаимностью. Но все они сходились на одном – я облегчала им жизнь. Но Канаме.. Иногда казалось, что я делаю только хуже. С ним было не так, как с остальными. Мне приходилось заставлять его страдать дальше, чтобы показать ему нечто прекрасное, что должно было помочь ему. И от этого мне самой было тяжело. Это делало нас похожими с ней. Канаме рассказывал, что Юуки-тян всегда старалась помнить о нём, а потом сдалась. Ей самой требовалась помощь. Я могла понять её, но всё-таки не смогла сдержать осуждающего взгляда в её сторону, когда открылась дверь, и на пороге появилась Юуки Куран. Она этого не заслуживала, так как её судьба не намного радостнее судьбы Канаме. Может, они и не были родными братом и сестрой, но семья Куран связала их навсегда. Они должны были быть друг с другом, но Юуки-тян смогла разорвать замкнутый круг и выйти из череды несчастий, которые её ожидали в совместном будущем с Канаме. Впрочем, если бы не Канаме, по которому пришёлся весь удар со стороны мафии, она бы вряд ли смогла это сделать. И чем она отплатила ему? Всё же Юуки-чан оставалась эгоистичным ребёнком, хотя и очень милым, умеющим заботиться и переживать за других. Именно Канаме позволил ей такой быть. – Глупый мальчик. Ты всегда думаешь только о ней. Я поцеловала его в лоб и увидела, как его ресницы задрожали. Он открыл глаза и посмотрел на меня. По его взгляду я поняла, о чём он думает. Возможно, мне стоило сразу прояснить ситуацию и заверить его, что ничего не было, но я решила молчать. Я считала, что тогда это вряд ли облегчило его страдания. – Извини. Я покачала головой. Захотелось погладить его щёку, но я остановила себя: вряд ли бы Канаме понравились мои прикосновения. – За кого ты меня принимаешь? – Кем бы ты ни была, я не имел права так поступать с тобой. – Не беспокойся за меня, Канаме. Я не такая хрупкая, как ты думаешь. Я намного сильнее. Не бойся меня ранить. Мало, кому это удавалось. Меня очень сложно было обидеть. К тому же, я была не простой женщиной, а Целителем Душ. А как Целитель, я должна думать о других в первую очередь. Я должна была думать о Канаме. Самое главное – не оставлять его наедине со своими мыслями. И я решила отвезти его в приют. Когда сердце человека очерствело, единственное, что может его обогреть – дети. Я не видела ещё никого, кто бы ненавидел детей всем сердцем. Я имею в виду из взрослых людей, ведь подростки часто любят говорить что-то подобное. Но каждый из нас когда-нибудь станет отцом или матерью и, несомненно, у каждого были родители. Любить детей – так же естественно, как любить себя. Дети ближе всех находятся к Богу, а потому мы всегда стараемся защитить их чистоту и слабый ум от окружающего мира. За завтраком я заметила, что Канаме ничего не съел. Видимо, кусок не лез ему в горло. Он всё возвращался мыслями к тому, что он виновен передо мной. Зато когда мы оказались в церковном приюте, он выглядел таким растерянным, даже немного милым. Он совсем не вписывался в эту свору любопытных детей, но я видела, как в его глазах промелькнуло что-то тёплое, стоило Майе взять его за руку. Майя. У этого маленького существа получилось то, что не получилось у меня. И была благодарна ей за это. Сердце каждого ребёнка намного больше, чем у любого взрослого. Я считала, что Канаме идёт быть с детьми. И они быстро к нему привязались. Не прошёл и месяц, как они радостно встречали его по воскресеньям и заставляли играть вместе с ними. В такие минуты он оживлялся, тревожные и тяжёлые думы оставляли его, и он расслаблялся. Только рядом с ними Канаме смог улыбнуться без боли. – Нашёл. Когда у меня находилась свободная минутка, я играла вместе с ними в прятки. Если мы тянули жребий, кто будет водить, Канаме всегда был водящим, иногда он менялся местами с детьми, которые не хотели никого искать. И он всегда всех находил. А меня самой первой. – Снова? Ты мошенничаешь. Я коснулась пальцем его груди, сделав хмурое лицо. – Просто у тебя не хватает фантазии. К тому же, Сестра, ты слишком старая для этой игры. – Хотя бы из вежливости к моему возрасту мог бы поддаться мне. – Я найду тебя, Саюри, где бы ты ни была. Почему-то его слова успокоили меня. Может быть, это едва заметно, но у меня получалось находить тайные пути к его сердцу. – Давай руку. – Как дети? – спросил он, когда я взяла его за ладонь. – Представь, что это твоё потерянное детство. Я хотела создать ему много воспоминаний, дать то, чего у него никогда не было. Я была готова стать той, кем он захочет: мамой, сестрой, подругой, учителем, кем угодно. Но я не могла быть для него самой главной женщиной: Юуки-тян. Следующим испытанием стала её свадьба. Вопреки моим ожиданиям Канаме перенёс её более спокойно – так мне сначала показалось. Любить кого-то до такой степени, что отпустить свою любовь, лишь бы она была счастлива. С детства мне говорили, что любовь измеряется размером твоей жертвы ради любимого человека. Канаме любил Юуки-тян слишком сильно. Так сильно, что иногда я злилась на неё за то, что она так глубоко застряла у него в сердце. Но она верила в меня. Верила, что я смогу излечить Канаме. И ради этой веры, ради самого Канаме, я продолжала. Я была слишком уверена в том, чего я добилась. Его взгляд переполнялся тоской, когда он смотрел, как Кирию-кун уносит супругу на руках. И снова я не могла никак ему помочь. Слова были лишними, они бы не достигли его сердца. А действия.. Я обняла его, наклонив голову к своей шее. – Ты всё правильно сделал. Хороший мальчик. – Я должен радоваться за неё, но мне больно. – Это нормально, Канаме. Думать о себе – нормально. А если не будешь думать, это буду делать я. Отдай мне свою боль. На следующий день Канаме захотел поехать к океану. Это была мечта, одна из наших общих с Юри-чан. Жаль, что она сбылась именно при таких обстоятельствах. И в то же время я была благодарна Канаме за то, что он был со мной, хотя, по сути, это я была с ним. Перед этим простором я бы наверняка вспомнила про Юрико, и мне бы было одиноко. Мои самые близкие люди, ставшие мне настоящей семьёй, Юрико и Отец, умерли. А потом родился Целитель Душ, и Саюри уступила ему место. У меня не было времени думать о себе, но когда оно появлялось, я предпочитала об этом забыть. Я поняла, что, возможно, никто не стал бы мне настолько же близок, как они. Никого я не могла полюбить столь же сильно. Если бы полюбила, то терять их было бы очень больно. А как я могла лечить других, если у самой на сердце тяжело? Может быть, именно об этом вынужденном одиночестве говорил мне Отец, потому что сам он страдал тем же. Но став однажды Целителем, я уже не могла снова стать Саюри. Океан был прекрасен. Лёгкий ветерок приятно обдувал лицо, а вся атмосфера пустого пляжа убаюкивала. Я обернулась к Канаме, идущему сзади. – Ты умеешь плавать? – Умею. – А я вот нет. – Почему? – Негде было учиться. И всё-таки, он такой огромный! Ах~.. Я вдохнула солёный влажный воздух и улыбнулась ему. – Спасибо, Канаме. Он не понял, почему я его благодарила. Я и сама не понимала. Наверное, потому, что он привёз меня сюда, или потому, что рядом с ним я не чувствовала себя одиноко. Или потому, что мы встретились. Я была рада этому. В машине я уложила его голову к себе на колени. – Тебе нужно отдохнуть. – Я не хочу спать. – Тогда я спою тебе колыбельную. Представь, что я твоя мама. – Она никогда не пела мне колыбельных. Он грустно улыбнулся и закрыл глаза. – А мама Саюри споёт. Я поцеловала его в лоб, убрав прядь назад. Не прошло и двадцати минут, как он уснул. – С Вами господин чувствует себя лучше. Голос Сейрен (её имя я узнала позже) был серьёзным и официальным – он был таким всегда. Но по её глазам я видела, что она тоже беспокоилась за Канаме. Я подумала, что это мило: простой водитель заботится о своём главе. Тогда я не знала, что она непростой водитель. – Только что Вы будете делать, когда он привяжется к Вам слишком сильно? – Мы в ответе за тех, кого приручили? – Я заставлю Вас ответить, если сделаете ему больно. – Нет того, кто сделает ему больнее, чем он сам. Но в глубине души я почувствовала страх: а если Канаме сможет полюбить меня? Разве не должна я буду остаться с ним, ведь он как никто заслуживает спокойной жизни без боли? Но остаться рядом с ним – значит, что я должна буду забыть о других, забыть о том, что я Целитель душ, забыть о своих обязанностях. Отказаться от всего ради Канаме. Могла ли я так поступить? Имела ли я на это право? Мысль исчезла, стоило мне подумать о том, что Юуки-тян – единственная женщина в его сердце. Это успокоило меня. Кто знал, что потом эта мысль будет той, которая заставит меня терзаться. Я была нужна Канаме. Мы оба это понимали. Сама того не замечая, я начала уделять ему всё больше и больше времени. Вместе мы занимались чем угодно: катались на лошадях, читали друг другу, играли на пианино, продолжали наши вечные разговоры, Канаме всё чаще спрашивал меня о моей жизни. В один день я решила вместе что-нибудь приготовить, и он отослал прислугу. – Ты готов? – Я давно не держал в руках нож. – Я научу тебя. Я думала, что увижу неуклюжего Канаме, а на деле он так ловко мне всё очистил, порезал и сам всё пожарил, что мне оставалось, только сидеть и наблюдать за тем, как это у него так быстро всё получается. Когда ужин был готов, на кухне стоял вкусный ярый запах, от которого текли слюни. – Обманщик. – Никто не говорил, что я не умею готовить, – он улыбнулся уголками губ, словно был доволен тем, что обвёл меня вокруг пальца. – Когда я был маленьким, вся работа по дому ложилась на меня. Я не помню, чтобы мама когда-нибудь готовила. Я достала вилку и попробовала прямо из сковороды. – Вкусно. Знаешь почему? Я посмотрела на Канаме. – Потому что ты вложил в неё душу. К Саре-сан добавился Рири, который увидел наш почти-что-поцелуй с Канаме. И хотя я-то знала, что он это сделал из-за внутреннего давления и терзаний, Рири этого понять не мог, как бы я ему это не объясняла. В конце концов, я просто сдалась и пропускала мимо ушей его доводы. Канаме ему почему-то сразу не понравился, и продолжал не нравиться всё больше и больше прямо пропорционально моим встречам с ним. Чем больше мы виделись с Канаме, тем больше Риричио не любил его и пытался его опустить в моих глазах. Но Рири не знал Канаме. А я знала о нём всё. И почему-то мысль об этом грела меня изнутри. – “Не судите, да не судимы будете”, Рири. Или ты уже забыл? Мальчик вырос и уже стал взрослым юношей. Кто бы знал, что мой младший брат станет таким большим всего лишь через одиннадцать лет. Прошло уже одиннадцать лет. А для меня они пролетели как одиннадцать дней. С Канаме я совсем не замечала времени, и всякий раз, когда мы не виделись несколько дней подряд, я думала о его состоянии, о том, что нужно зайти к нему хотя бы на минуту, о предстоящем воскресении, когда он обязательно придёт в Обитель. С каких пор я так сильно одержима встречей с ним? – Ты уделяешь ему слишком много времени, Саюри. Его тон был таким взрослым и назидательным, что я невольно улыбнулась: Рири отчитывал меня как маленькую. Совсем недавно всё было наоборот. – Не говори мне, что ты ревнуешь. Я погладила его по волосам. У Риричио комплекс старшей сестры. Это было так мило. – Я просто не понимаю твоих действий. – “Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию”. Ты совсем всё забыл. – Но ты ведь не Иисус. – А я и не стремлюсь стать им. Я помогаю тем, кто в этом нуждается, Рири. – Я видел, какая у тебя помощь. Я вздохнула. Может, он и вырос, но всё ещё оставался мальчишкой. Совсем не хотел меня слушать. – Есть то, что может сделать только женщина, Рири. Если кому-то нужна моя ласка, почему я не должна её отдавать? Я люблю Канаме. – А меня? У него был взгляд точь-в-точь как у ребёнка. – И тебя люблю. – Саюри, ты умеешь любить по-другому? – О чём ты говоришь? Любить больше, чем сейчас, для меня просто невозможно. Чего ты от меня хочешь, Рири? – Хочу, чтобы ты перестала видеть во мне только ребёнка. Я давно уже не мальчик. – Ты мой младший брат, я не могу перестать думать о тебе как о ребёнке. Я волнуюсь за тебя. – Я завидую ему. Риричио отвернулся. Ну как он мог стать в моих глазах взрослым, если продолжал вести себя по-детски? Глупый мальчик не знал, что говорит. Он многого не понимал в своей жизни. Я боялась, что в один день ему придётся резко повзрослеть – жизнь преподаст ему суровый урок, каоторый был со мной или Канаме. – Чему ты завидуешь, глупый? – Ты видишь в нём мужчину. Если бы только Канаме слышал это! Он совсем не понимал, почему я зову его “хорошим мальчиком ”. Я никогда не смотрела на Канаме в этом плане, для меня он был как брат. Но сравнив Рири и Канаме, я поняла, что Канаме я воспринимаю иначе. Братом для меня был Риричио, а чувства к Канаме у меня были не сестринские. Тогда он был скорее другом. Хотя друг – это не совсем то слово, которое могло бы описать широту наших отношений. Тогда-то я и запуталась в определениях. Я не понимала, на кого мы оба были похожи. То ли на любовников, то ли на наставника и ученика, то ли на сына и мать, то ли на близких родственников. Но ни что из этого не охватывало в полной мере наше общение друг с другом. Я видела у Канаме потребность во мне, и я с охотой удовлетворяла её. Что странно, с другими людьми у меня так не бывало: мне никогда не хотелось, чтобы именно я была у этого человека Целителем. Я просто делала это, потому что кроме меня некому. Я упустила тот момент, когда выделила Канаме среди остальных. Кем был для меня Канаме? Мне нужно было разобраться в самой себе, чтобы продолжить быть Целителем. Стараясь найти ответ, я углублялась в изучение самой себя даже больше, чем нужно было. Я была так занята своими чувствами, что не сразу заметила, что Канаме что-то гложет. Или правильнее сказать, сжирает заживо. Он выглядел более удрученно, нежели обычно. – Я словно те розы, которые цветут раз в десять лет. Нет, даже ещё бессмысленнее. Как бы ты не старалась, моё цветение уже никогда не наступит. Канаме говорил о том, что нужно прекратить наши встречи. Я не могла его заставить и принудить к продолжению лечения, но часть меня воспротивилась его словам. Я не хотела, чтобы он снова оставался один, заперев свою душу в холодные тиски боли. И так же не хотела, чтобы эта встреча была последней. Мысль о том, что я больше не смогу увидеть Канаме, заставляло всё внутри замереть. Я должна была ему помочь, любым способом. И я выбрала самый худший из всех, которые были, – я поцеловала его, ласково, успокаивающе. Я хотела передать ему часть своей любви, поделиться с ним своими чувствами, чтобы он не был таким пустым, наполнить его собой. Я забыла, что это могла сделать лишь одна женщина. Лишь с ней Канаме мог быть близок. Поэтому он и оттолкнул меня. Я не знала, что покидать объятия мужчины может быть так больно. – Не надо, Сестра. Не извиняйся. Ты и сама видишь, что ни к чему всё это не ведёт. С самого начала это было неправильно. Под “всем” он понимал моё стремление избавить его от тяжкой ноши, с которой он уже сросся. Наши встречи для него были в тягость – признавать это было горько. На миг мне захотелось стать Юуки-тян: Канаме хочет видеть её, даже несмотря на то, что ему приносит это боль, и не хочет видеть меня, хотя я могу принести ему облегчение. Может быть, тогда мне действительно стоило оставить его, пока он был ещё способен жить без моей помощи. Но я могла его отпустить только тогда, когда была бы уверена, что с ним всё будет в порядке. – Смысл есть, Канаме. Останься, и ты увидишь его. – А если не увижу? – А ты что-то потеряешь? – Я боюсь найти то, что потом можно потерять. Я протянула ему ладонь. – В Новом Завете сказано: “Ибо кто имеет, тому дано будет, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет”. Вот моя рука, я буду держать тебя крепко, пока ты сам не скажешь, что больше тебе это не нужно. Тебе не о чем волноваться. И он послушался. Больше всего я была уверена в том, что Канаме не сможет вернуть себе своё одиночество. Я поступила весьма эгоистично со своей стороны, но совесть уступала моему чувству облегчения. Наши отношения стали более сдержанными и прохладными. После того раза Канаме отстранился и старался держать между нами дистанцию. Я его понимала и не просила о большем, хотя и чувствовала, что я хотела совсем не этого. Масла в мой разгорающийся огонь подлила Юуки-тян, с которой мы временами встречались и говорили о Канаме. – У нии-сана есть граница, через которую он никого не пускает. В своё время я не смогла её пересечь. Ты ближе к нему, чем думаешь, Саюри-сан. – Глупенькая, для тебя не было никаких границ. Ты поселилась в сердце Канаме, и он поставил рамки, потому что не хотел потерять тебя. А теперь он никого не пускает, потому что желает сохранить то, что осталось после тебя. – Саюри-сан, но разве каждому брошенному сердцу не нужны новые руки, которые обогреют и обласкают его? Он улыбнулась как-то по-детски и отпила глоток горячего молока. Скоро у этого дитя будет своё дитя. Злиться на Юуки, завидовать ей или ревновать к ней было невозможно, когда она смотрела таким доверчивым взглядом. Она для меня – словно младшая сестра, которой хочется подарить только всё самое хорошее, чтобы она оставалась такой же, какая она сейчас. – Если это будут твои руки, Саюри-сан, то мне не придётся волноваться о Канаме-ни. Ведь Саюри-сан не умеет причинять боль. Я прикрыла глаза и улыбнулась ей, почему-то чувствуя себя спокойнее от этих слов. – Саюри-нэ, зови меня так, Юуки-тян. – Хорошо, Саюри-нэ. Я понимала глубину чувств Канаме к этой девочке. Но он не мог жить дальше, довольствуясь лишь воспоминаниями о былом и упущенным счастьем. Забрать его себе. Эта мысль мелькала у меня всё чаще, заставляя внутренне содрогаться от собственных желаний. Канаме ведь не вещь и не животное, чтобы обращаться с ним так, он должен был сам прийти ко мне. Только вот в таком положении это было невозможно. И от этого было тоскливо на душе. Я хотела дотронуться до его руки, коснуться плеча, поцеловать в лоб, обнять его, чтобы он знал – я рядом. Но я не могла этого сделать, так как Канаме бы не принял этого от меня. От кого угодно, но только не от меня. И в то же время лишь я могла знать обо всех его переживаниях, потому что кроме меня ему некому было рассказать о них. Я была к нему ближе, чем остальные, и поэтому оставалась дальше, чем все. Мне хотелось быть единственной, кто мог бы быть подле него всегда, с кем бы ему не было больно, кому бы он мог довериться. Может, быть не первой женщиной в его жизни, – это место уже занимала Юуки – но хотя бы второй. Дарить ему не любовь, но утешение. Я хотела слишком много. И я не могла перестать хотеть этого. Ирония ли, но я могла поделиться этим только с Рири. Почему-то он слушал глупости своей старшей сестры, не стараясь меня прервать или посмеяться надо мной. Обычно мы сидели на лавке возле Святой Обители. – Забавно, что я говорила о жадности Канаме и Юуки-тян, а сама ничем не отличаюсь от них. Это называется лицемерием? – Ты просто оказалась такой же грешной, как и все смертные. Это нормально. Он пожал плечами, и я поверила ему. – Рири, ничего, если я буду желать то, что мне не дано? – Мы вольны мечтать, о чём хотим. Скажи, он настолько дорог для тебя? – Когда я думаю об этом, мне становится страшно. Ни к чему доброму это не ведёт. – Это значит, что ты по-настоящему влюбилась. Он положил руку мне на голову и прижал к своей груди. – Я люблю тебя, Рири. – И я люблю тебя, Саюри-нэ, – выдохнул он. Впервые Риричио назвал меня сестрой, и я, наконец, почувствовала, что мы стали настоящей семьёй. Только через несколько лет Рири признался, что в тот день он оставил свои чувства ко мне. Кажется, тогда-то он и повзрослел. Я поступала с ним довольно жестоко, даже не подозревая о его любви. Но когда он слышал, что наши отношения с Канаме не двигаются с мёртвой точки, то всегда грозил мне: – Если ты и дальше будешь страдать, то я женюсь на тебе, Саюри. И перестань смеяться, я говорю совершенно серьёзно! – добавлял он, видя, как я улыбаюсь. – Но тебе так не идёт быть мужем или отцом, Рири. Ты не отличаешься особой ответственностью. – Отцом? Румянец на его щеках был таким же милым как в детстве. И я трепала его, словно ребёнка или забавную зверюшку. – Подрасти сначала, чтобы мне такие предложения делать. – И сколько мне ещё ждать? Пока я буду расти, ты совсем состаришься. Разница в семь лет. Для Риричио она была непреодолимой стеной, которая называлась “младший брат”. Только если бы он был немного старше.. наши бы отношения сложились иначе? Гадать о том, что могло бы быть, бесполезно. Обычно из таких гаданий пишут книги. Моя бы книга началась с того, что Юрико не умерла… – Ахиллес и черепаха. Одна из апорий Зенона. – Если бы только время остановилось.. Мой единственный. Тот, кто должен был стать моим спутником жизни. Тот, кто заберёт большую часть моего сердца. А, в итоге, я пожертвовала своими чувствами ради того, чтобы стать сопровождающим. Когда я думала о большой любви, я всегда представляла это какой-то вспышкой, которая туманит разум и от которой человек мгновенно дурнеет и начинает думать только о предмете своей любви. Моя большая любовь оказалась менее красочной: моё жадное желание обладать им быстро сошло на нет, потом родилась боль от невозможности занять в его сердце хоть какую-то часть, пусть даже самую малую, а после я совсем смирилась и взамен получила маленькое счастье. Счастье от того, что я облегчаю муки любимого человека. К Рождеству некто оставил чек на большую сумму денег. Но зачем ему было скрываться? Или он не хотел, чтобы все говорили, будто я просила его об этом? Канаме всегда заботился об имени других, нежели о своём собственном. – Это был ты? – Подарок детям. Пусть они знают, что любимы не меньше любых других. Потом я узнала, что не только церковный приют получил такой подарок. На Рождество у нас всегда была ночная месса, и я не могла провести его с Канаме. Поэтому в тот раз я подарила ему презент позже положенного срока. – Это тебе, чтобы ты не замёрз этой зимой. Красный вязаный шарф. Скромно. Но мне хотелось, чтобы Канаме принял его. Когда я накинула его на шею Канаме, то внутри меня разлилось тепло, будто я выпила бокал вина. Мы встретились взглядами. Красный подчёркивал какой-то странный оттенок его глаз, от чего я чувствовала лёгкую дрожь в теле. – Ты умеешь вязать? – Считай, что в него я вложила часть себя. Саюри всегда будет с тобой. – Что я могу для тебя сделать, Саюри? Почему-то его взгляд был извиняющимся. Мне хотелось потрепать его по волосам, но я лишь сжала руки в карманах своего пальто. – Ты мне ничего не должен. Прошло не так много времени, и родилась Ай. Малышка была похожа на свою мать, которую материнство лишь украсило. Воистину мама – самая прекрасная из всех женщин в мире, самая добрая, самая бескорыстная, самая заботливая. Не зря мы славим Деву Марию. Это случилось на день рождения Риричио, когда он попросил у меня простую прогулку по городу. Он говорил, что его пригласили в один престижный университет в столице. Вскоре нам нужно было расстаться. Я чувствовала себя родителем, который внезапно осознаёт, что его чадо уже выросло и улетает из родного гнезда. Рири твёрдо решил ехать, и я не имела права отговаривать его. – Хоть пиши иногда. Он кивнул. – Когда я вернусь, я буду другим человеком. И ты будешь просто обязана выйти за меня. – Дурачок. Ты наверняка найдёшь себе кого-нибудь помоложе. – А если не найду, ты будешь меня ждать? Я посмеялась над ним и покачала головой. – Я не умею быть женой, Рири. Если мы и будем жить вместе, то я стану твоим иждивенцем. – Обещаю, твоя старость будет обеспеченной. – Какой у меня преданный братик. На моё плечо легла чужая рука, а затем послышался голос Канаме. В тот день он сказал странные слова, но они согрели моё сердце. Это положило начало изменениям Канаме. Расстояние, которое ни он, ни я не пытались преодолеть, исчезло, и неожиданно для самой себя я поняла, что стала слишком близка с Канаме. Я будто превратилась в его часть, деталь в жизни, которую уже нельзя убрать. Это радовало, но я не до конца понимала причину таких изменений. Просто в один из вечеров он схватил меня за руку, когда я собиралась уходить домой. – Останься на ночь. Знал ли он, что я не могла ему отказать? Если со мной Канаме было легче, чем без меня, то мне этого было достаточно, чтобы уже никогда не уходить от него. – Тебе снятся кошмары? Мне уже разрешалось касаться его, и я пользовалась этим, не запрещая перебирать в руках его вьющиеся волосы. – Мой самый страшный кошмар – это жизнь. – Не говори так. – Тогда я покажу тебе то, что вижу я. На следующий день Канаме повёз меня нас суд. Суд мафии. Одного убийцу судили другие убийцы, и приговор был всегда один – смерть. У этого человека были дети, семья, которую он любил и ради который пошёл в криминал. Как странно было слышать его историю: люди думают, что мафия может дать больше, чем Господь, и они считают, что именно мафия забирает у них жизнь. А на самом деле, Бог берёт то, что некогда отдал. Перед тем, как палач нажмёт на курок, я попросила Канаме, чтобы я прочитала ему панихиду. Никто не стал возражать. Удивительно, что голос мой звучал в абсолютной тишине, которая только нагнетала обстановку. Когда я закончила, звук выстрела показался раскатом грома. Его глаза до последней минуты выражали благодарность: “Спасибо, что увидели во мне человека”. – Ты не должна была видеть этого. Это были первые слова Канаме, когда мы сели в машину. Я коснулась его руки, заглядывая в его тёмные глаза. – Я хочу поехать и в следующий раз. Будет лучше, если они покаяться перед смертью, верно? Тогда у них будет надежда на спасение. Тогда ты не будешь чувствовать себя таким виноватым. Он положил голову мне на плечо, тяжело вздохнув. – Верно. – Хороший мальчик. В такие моменты мне казалось, что его дальнейшая жизнь теперь тесно связана с моей, и дальше мы будем продолжать идти рука об руку. Зависимые друг от друга, потерявшие возможность быть с кем-то другим, упустившие шанс жить другой жизнью – думаю, мы подходили друг другу. Влюбившись в него, я потеряла привычный порядок жизни, потеряла твёрдую уверенность в том, что должна делать, потеряла прошлую себя – ту Саюри, которая боялась любить что-то одно. Тогда я наивно полагала, что такая любовь не может принести мне ничего, кроме разочарования, а теперь я понимаю, что любовь к Канаме дала мне намного больше той любви к миру, которой я пыталась вытеснить всё остальное из своего сердца. Теперь, выбирая между ним и благом других людей, я выбираю его. Иной выбор, наверное, убил бы меня. Такума-сан, которому очень нравилось кофе, приготовленный мною, часто спрашивал меня по утрам, когда я готовила завтрак для Канаме: – Когда вы поженитесь? Он любил прислониться к оконной раме и наблюдать за мной, иногда прося меня сделать ему ещё чашечку. – А почему мы должны жениться? – Ну, я, к примеру, хотел бы посмотреть на ваших детей. – Канаме не допустит, чтобы после его смерти Куран начала давить на его ребёнка. – А как же Ай-тян? Сейчас именно она является прямым наследником семьи. – Юуки-тян вышла из мафии. Так что фактически род Куран должен прерваться на Канаме. – Не в правилах Канаме вредить своей семье. Я тихо выдохнула. Было ясно, что если у Куран не останется наследника по крови, то это пошатнёт положение семьи в обществе. Если рухнет авторитет Куран, рухнет и её власть. Рухнет власть – остальная мафия получит свободу в своих действиях: они будут подобны голодным псам, сорвавшимся с цепи. Пострадает много людей, а этого Канаме допустить не мог, как и не мог заставить кого-то ещё пройти тот же путь, что прошёл он. Возможно, план Харуки заключался в том, чтобы именно Канаме погряз в грязи мафии, тогда как Юуки смогла бы жить спокойной и мирной жизнью. Вполне оправданное желание отца для своей дочери. Только вот Канаме не сможет поступить так же. Принести в жертву мафии своего ребёнка – это было настолько же жестоко, насколько благородно. Высокая цена для высокой цели. Но всё было решено с того момента, как мы встретились. Решено за Канаме. Решено за меня. Решено за тех, кто был до нас, и тех, кто будет после. Это и значит жить в мафии. Это и значит жить. – Саюри, возможно, с ним ты будешь несчастнее, чем без него. Я посмотрела на Такуму-сана, заметив его грустный и сочувствующий взгляд. Он знал всю тёмную сторону жизни мафии и не хотел, чтобы меня постигла та же участь. Возможно, он думал, что оставаться рядом с убийцей может лишь убийца, а не такая как я. Может, в чём-то он и был прав, но Иисус любил Иуду Искариота, как любил всех других мытарей и разбойников. Эта любовь спасла их. А моя любовь спасёт Канаме. – Я люблю его так сильно, что его счастье для меня дороже моего собственного. Короткие часы радости и долгие дни тягот, которые мы делили вместе и которые мы не могли проводить друг без друга, – этого было более чем достаточно. Когда он погружался в мафию и дела семьи слишком глубоко, мне приходилось хватать его за руку и вести за собой на улицу. И тогда я чувствовала, что он благодарен мне за это, за то, что чувствует себя живым. Иногда такие прогулки заканчивались посиделками в парке, другой раз – походом на фестиваль, а порою нас прогоняла погода. К примеру, внезапная гроза, которую мы не смогли заметить. Мы мало что замечали, если были заняты друг другом. Гром мог ударить в самый неожиданный момент, от чего я вздрагивала, а затем мог пойти.. – Дождь, Канаме! Я по-детски улыбнулась и подставила крупным прохладным каплям своё лицо. Канаме любил такие мои выходки оставлять без внимания, обычно он просто ждал, пока я закончу или мне надоест. – Слышишь эту симфонию? – Чью симфонию? – Нашей жизни. Я протянула ему руку, чувствуя, как быстро начинаю промокать под дождём. – Потанцуешь со мной? Он взял мою руку тогда и брал её и в следующие разы. Всегда. Может быть, Канаме тоже не мог отказать мне. Наш глупый танец продолжался несколько минут, но для меня он растянулся намного дольше. Его взгляд пленял меня, и я была рада этому плену. Когда Канаме смотрел на меня так, долгим и глубоким взглядом, я всегда подавалась ему, не осознанно отдаваясь в его власть. – Саюри.. Я очнулась, когда он уже был рядом, а его руки крепко прижимали меня к его телу. Почему-то я чувствовала себя опьянённой. – Да? Он хотел что-то сказать или же поцеловать меня, но тут снова ударил гром, который заставил Канаме выпустить меня от неожиданности. Я засмеялась. Через несколько минут мы забежали под крышу ближайшего магазина. Вода лилась с меня ручьём, как и с Канаме. Несмотря на это, мне было тепло, потому что мы держались за руки. Я посмотрела на него и аккуратно убрала со лба мокрую прилипшую прядь волос. – Саюри. Он погладил меня по щеке нежным легким движением руки, а затем прислонился к моему лбу. – Стань моей. – Дурачок, – улыбнулась я, – я и так твоя. И я поцеловала его: сначала поцелуй был мягким, но в конце перетёк во властный, будто не я принадлежала ему, а он принадлежал мне. Это продолжалось минуту, может больше, но у меня закружилась голова, и я оторвалась первая, откинув голову назад. Я чувствовала руки Канаме на своей спине, а губы – на влажной шее, они оставляли горячие поцелуи, от которых я дрожала. Или я дрожала от холода? – Канаме.. Звать его по имени было упоительно, каждый раз я пробовала его на вкус, мне нравилось тянуть его по слогам – это было словно волшебное слово для меня, особое слово, моё любимое слово. Нас прервала Сейрен, появившаяся на машине. Стоило почувствовать тепло салона, как наваждение тут же спало. Возможно, дождь затуманил нам обоим разум. Впрочем, потом я убедилась, что виноват тут вовсе не дождь, а следом за этим я начала просыпаться в постели Канаме каждое утро. Наверное, так и выглядело счастье. Наше счастье, непохожее на счастье других. Мы были связаны с Канаме, но это не было узами любви, это было нечто большее. У меня нет названия этому чувству. Возможно, именно это испытывают люди, когда находят тех, с кем соединены красной нитью судьбы. Судьба. Да, это то слово, которым я могу описать нашу первую встречу с Канаме, наши дальнейшие отношения и то, что из этого вытекло. Что заставило меня уехать из города, ничего не объяснив Канаме? Эта причина послушно сидит на моих коленях и день ото дня становится всё взрослее. Я просто почувствовала, что так нужно было. Здесь не было тяжёлых раздумий, терзаний о будущем и сложного выбора. Это было словно какое-то озарение, как бывает у иных людей: они внезапно понимают, что им что-то нужно сделать в жизни. Рука Господа направляет их на нужный путь. Но не всем дано сообразить, что это Он навёл их на эту мысль, а не какое-нибудь шестое чувство. Я не могла остаться. Есть вещи, которые нельзя изменить, как бы ты ни пытался. Может, они неправильные, но они должны произойти. С детства меня учили, что вся наша жизнь предопределена, и я свято верила в это, как иные верят в существование справедливости, свои собственные силы и в абсолютную свободу. Повинуясь этому высшему чувству, я заставила себя оставить Канаме. Перед уходом я ещё раз коснулась его волос и щеки, наслаждаясь его умиротворённым спящим видом. – Надеюсь, когда-нибудь ты простишь меня. Я должна была исчезнуть из этого города. Мне придавало сил лишь то, что когда-нибудь я вернусь сюда. Эта надежда грела меня изнутри. И только это помогло мне без сомнений купить билет и сесть на первый поезд до столицы. Там я могла податься только к одному человеку. Человеку, которому я благодарна от всей души за его доброту и любовь ко мне. Может быть, это тоже была своего рода судьба. Стоило видеть его лицо, когда мы встретились. Наверняка, он не поверил моему письму – записке, которую я написала на скорую руку. Вместе с радостью в его глазах я видела неверие и удивление, будто он сомневался: “А не обманывает ли его зрение?” – Что ты тут делаешь? – Я беременна, Рири. Если бы не стул, на который он облокотился, он бы упал. Рири взъерошил свои волосы, глубоко вздохнул и постарался привести мысли в порядок. – Что? Что? А Куран знает? Я покачала головой. – Почему ты ему не сказала? Какого ты вообще тут делаешь? Ты думаешь, это смешно? – Это ради безопасности ребёнка. Ради самого Канаме. И ради будущего. Ты моя семья, Рири. Я посчитала, что ты должен знать. Он глубоко вдохнул и выдохнул – это говорило о том, что он готов принять это моё желание, даже если не согласен с ним. Рири всегда уважал мой выбор, несмотря на то, понимал ли он его или нет. Когда он поднял на меня глаза, он уже был серьёзным. Не мальчиком, но уже мужчиной, которого я всегда не хотела замечать. – Я найду работу. – Не надо, продолжай учиться. Сара-сан надарила мне много ненужных вещей, которые я могу продать. Просто не покидай меня, иначе я буду не так уверена в своём выборе. Я коснулась его плеча, а потом уткнулась лбом о его грудь, улыбнувшись. – Глупая. А ещё зовёшь себя моей старшей сестрой. – Присмотри за нами. – Тц. Ну почему всю работу Куран должен делать я? Несмотря на ворчание, Риричио был рад помогать мне. Порою, мне казалось, что это он ждёт ребёнка, а не я: он вечно обо всём волновался в два раза больше и слишком много думал о простых мелочах. А может, это я была слишком безответственной. Но я верила, что Бог не оставит меня и поможет нам. И это действительно было так. В конце года, перед самым Рождеством, я родила мальчика. – Куран бы был счастлив, если бы увидел его, – сказал Рири, когда впервые взял его на руки. Он часто говорил мне об этом. Вряд ли он знал, что не было и дня, чтобы я не вспоминала о Канаме. Мысленно я просила перед ним прощения каждый раз, но глядя на подрастающего сына, я думала, что это того стоило. – Как ты его назвала? – Кай. – Кай, твоя мама – дура. Может быть, он был прав. Но я чувствовала, что время ещё не наступило. Риричио же называл это страхом. Боялась ли я встречи с Канаме после своего поступка? Может, в какой-то степени. Я боялась увидеть, что с ним стало за те годы, пока меня не было рядом. Мне было страшно узнать о том, насколько сильно он замучил себя. Мне было страшно и больно от того, что я знала, знала, что он всё ещё ждёт. Кого я встречу, когда вернусь? Останутся ли в нём те чувства, которые я ему подарила? Будет ли он сломлен? Ответы на эти вопросы я хотела и одновременно не хотела знать. Что-то подсказывало мне: Кай вылечит Канаме, как бы тот не был плох. И я доверяла этому голосу, нежному шёпоту, похожему на шёпот Отца. Я чувствовала, что сын дал мне новый смысл жизни. Теперь не я, но он был Целителем Душ. И вторая душа, которую он должен был вылечить, был… Я наклонилась к сыну и тихо прошептала на ухо: – Это твой отец, Кай. Кай – male!Ай.Целитель Душ
24 апреля 2017 г. в 20:08