Бедная Эржебет

Графиня Эржебет дремлет. На резном ложе темного дерева, в красно-черной своей спальне. Графиня Эржебет дремлет, и смутными тенями бродят перед ней эти... льняноволосые. Глаза у них куриные, злые, или коровьи, глупые. Их страх напоминает ей разлетающиеся по весне паутинки - когда едешь через лес и они липнут к одежде, а то и к лицу. Не слишком мешающие, щекотные, серые. Хрупкие. Графиня Эржебет, наезжая в селенья, кутается в тяжелый черный бархатный плащ, графиня неспеша едет по растоптанной чвякающей грязи на своем высоком вороном - мерине, конечно. Графиня не выносит жеребцов. Они боятся, но стоит горластому стражнику пообещать им дозволение прикоснуться к ее волшебному платью, расшитому жемчугом - жадность и любопытство рушат страх. Отобранные графиней, бывает, прямо из-под своих жеребцов вытащены. Теплые, густая поросль их лон испачкана семенем и слюнями, губы исколоты грубой щетиной. Такие всегда рисуют на стенах ее душевых мужской член - всякий раз находят чем, угольками. И графиня собственноручно с ненавистью и брезгливостью стирает эти черные угольные члены. Отобранные, молодые и нерожавшие, с крепкими задами, с неотвисшими еще грудями, небольшими и молочно-белыми, с серо-льняными волосами. Только у самой графини волосы черные и всегда убраны в высокую прическу. И у Иштван волосы темно-каштановые - не черные, надежно черные, потусторонние, но нет в их цвете и этой невнятной белесой льняности, которую графиня презирает. Иштван волосы прячет под обшитую мехом круглую шапку. На Иштван ладно сидящие камзол с разрезными рукавами и штаны, она ездит по-мужски и хорошо управляется с кривой татарской саблей и бичом. У Иштван глаза серые с проголубью, спокойные как речная вода. Она как опытный гуртовщик загоняет голое куриное и коровье стадо по душевым, где смывается грязь, тела становятся белы, и так хорошо видна под здоровой упругой белой кожей сетка вен и артерий. Иштван спокойна и невозмутима, и губы ее сладки. Сегодня она прикрывает глаза, когда Эржебет целует ее, и Эржебет это нравится. Две из сегодняшнего улова, которые решили ее обокрасть, вполне оценили умения Иштван. Она связала их и втолкнула в кладовую. Пусть. Все равно больно худы были, с таких проку никакого. Курьи и коровьи глаза встречают спускающуюся по ступенькам в комнату графиню, одетую в расшитое шелком и жемчугом платье белого тончайшего льна. Под платьем у нее ничего. И руки касаются полупрозрачного виссона, руки скользят по вышивке, по шелку, по жемчужинкам - смелее, жаднее. Иштван стоит наготове, хотя должна уже знать, что графиня бесстрашна, а эти мгновения лишь приятно будоражат ее. Понемногу голые белые плотные тела едва не погребают под собой тело графини Эржебет, распластывают ее на ложе и, окончательно осмелев, рвут платье в клочки. Нет, питье, которое им всем давали перед тем, не при чем. Почти не при чем. Это природа. Природа, животные. Они - скот, который должно... Нет, графиня не утруждает себя. Они все делают сами - сами впиваются ногтями в тела друг дружки, сами рвут кожу, сами пускают течь кровавые ручейки, все пуще, все шибче - половодьем. ...А потом графиня Эржебет входит в густое, покрытое розовой пеной - пахнущее металлом, жизнью и смертью. Расталкивает гладкими бедрами розовую пену и погружается в багряную густоту, от которой еще идет пар. Кожа оживает, жадно впитывает жизнь, смерть, красоту и молодость, живость и животную похоть. Иштван укутывает графиню, уже смывшую теплой водой кровавую мантию, тонкой простыней. *** Графиня улыбается, вспоминая, как Иштван преображалась, одетая в тонкую сорочку, с разметавшимися каштановыми волосами. Иштван - ее глаза человечьи, не куриные, не коровьи. Она верна и щедра, и любовь дарит щедро. А что закрывает сегодня глаза при поцелуе - в этом своя особая прелесть. Графиня еще не проснулась до конца, лишь нащупала около себя холодную пустоту там, где отдыхало рядом с нею утомленное ласками тело Иштван. Графиня не проснулась, потому не смогла осознать, чего хочет человек в черном бархате с золотыми галунами и что значит "по королевскому приказу... арестовать..." Она ничего не понимала и тогда, когда ее, словно куль с мукой, уволакивали солдаты. Возможно, если бы графиня Эржебет Батори видела, как выскользнула из боковой дверки покоя закутанная в черный бархатный плащ тоненькая фигурка, как разметались каштановые кудри по черному бархату, как бросилась она навстречу золотогалунному, как приникла губами к его губам - возможно, тогда она поняла бы, почему Иштван закрывала глаза при поцелуе и была сегодня тиха и молчалива. Гореть, гореть тебе на огне, Иштван. Гореть, как пособнице, и золотогалунный, если б и захотел, ничего поделать не сможет. Да и не захочет. А Эржебет будет подбирать крошки уделяемой ей ежедневно скудной трапезы - миску проталкивают раз в день в отверстие не шире двух кирпичей, единственное, что соединяет обиталище графини с миром. Подбирать будет и слышать твои крики. Бедная, бедная Эржебет!