Corn King

The King, the Corn are born to fall And all must die in sacrifice Underneath the Harvest Moon. Inkubus Sukkubus, "Corn King"

      - Добрый вечер, мэм! Меня зовут Питер Кронер. Отличная сегодня погодка, не правда ли? Что может быть лучше, чем скоротать сейчас на веранде часик-другой до заката с хорошей книгой?       Низкорослый, худой мужчина стоял прямо перед дверью, улыбаясь открытой улыбкой и чуть придерживая подрагивающую от поднявшегося ветра широкополую шляпу. Шляпа была ему явно мала и потому сидела на голове плохо, ненадёжно, постоянно норовя улететь – это хозяйка дома заметила сразу. И улыбка не слишком-то искренняя. Хотя, может, это из-за ветра и солнца, бьющего в глаза мужчине из отражения в стекле двери. Потому что она ему не открыла. И не думала открывать. Много их тут таких ходит, всех не пересчитать. И всем нужно только одно – втюхать свой товар, содрав три шкуры за шелуху.       Мужчина же тем временем продолжал улыбаться, словно уловив скептицизм в лице хозяйки:       - Вы знаете, многие люди считают, что ничего хорошего вот так на пороге продавать не будут. И, конечно же, в большинстве случаев они правы. Но не всегда! Поверьте, мэм, для меня это не просто работа, это возможность сделать хорошее, доброе дело. Ведь большая часть стоимости вот этого аккуратного, удобного тома, - мужчина приподнял свободной рукой маленькую книжку, взятую из крохотных неловких ручонок щуплого мальчика, испуганно выглянувшего из-за его спины, на уровень глаз хозяйки, - идёт на благотворительность, на поддержание небольшого сиротского дома здесь, в Небраске. И лишь совсем немного, лишь то, что необходимо для выживания, получаем мы с сынишкой. Ведь Господь завещал нам быть добрыми и делиться с ближним всем, даже последней рубашкой.       Хозяйке было скучно. Всё это она уже слышала не раз и от куда более… праведных по виду людей, чем этот торговец. Но прогнать его теперь ей не позволяла совесть. Всё-таки она была неплохой, доброй и искренне верующей женщиной, пусть и без фанатизма. А прогнать торговца Писанием, тем более с таким маленьким, таким слабым на вид ребёнком от своего порога она просто так не могла. Кто знает, а вдруг этот человек говорит правду, и, обойдясь с ним грубо, она прогневит Господа? Ведь не будет же врать человек, которому даже такой невинный, хороший малыш помогает… Но опыт упрямо твердил – всего лишь обман и вымогательство.       Пока мужчина говорил, а хозяйка молча смотрела на него с выражением сомнения на лице, постоянно кидая взгляд за его спину, маленький мальчик испуганно жался к ногам отца, хватаясь своими почти прозрачными пальчиками за полу его пиджака. По виду ребёнку было не больше семи лет, а может даже и меньше. Маленький, болезненный, с немного нездорового вида лицом - оно было сплошь покрыто небольшими оспинами, выглядящими, будто их старательно пытались замазать недорогой и некачественной косметикой, хотя это было и не так, - мальчик казался очень слабым и не мог не вызывать сочувствия. Излишне светлая кожа, черные волосы…       Совсем потеряв нить рассуждений торговца, хозяйка прищурилась, пытаясь через стекло двери разглядеть парнишку получше, и тут ребёнок поднял на неё взгляд. Странные, невозможные для ребёнка глаза, тёмные и глубокие, будто уже повидавшие на своём веку столько, что ей, в её-то 55, даже и не снилось.       Взгляд мальчика зачаровывал и притягивал; этим глазам, именно им, так хотелось верить… Но было в них и ещё что-то, на самой глубине. Хозяйка не могла разглядеть этого, не могла понять этого, но внутренне, где-то глубоко, в самых закрытых уголках своей души, испугалась. Она не боялась этого ребёнка, она боялась за него, и сама не понимала почему.       Мальчик прервал зрительный контакт, лишь чуть-чуть отведя взгляд в сторону, но этого хватило, чтобы наваждение схлынуло, оставив после себя лишь смутное чувство тревоги и беспокойства за здоровье этого ребёнка. И вновь ушей хозяйки коснулся скучный бубнёж торговца, продолжавшего распинаться о том, как много хороших дел можно совершить, купив одну лишь книгу. Торговец уже успел вновь отдать маленький томик мальчику, и теперь стоял, опустив руку на плечо ребёнка, немного выдвинув того перед собой. Хозяйка могла поклясться, что мальчику такое положение совсем не нравится, что он чувствует себя неловко. Ведь ребёнок стоял, опустив голову и неуклюже теребя пальцами и без того не самую новую обложку.       Внезапно ей стало неприятно. Поджав губы, женщина строго посмотрела на всё так же улыбавшегося ей торговца:       - Хорошо, я возьму одну. Вот эту. Да, ту, что Вы показывали. Спасибо.       Быстро расплатившись со ставшим ещё более улыбчивым продавцом, она с громким хлопком закрыла распахнутую для покупки стеклянную дверь и опустила желтые от времени и солнца жалюзи. Хватит с неё на сегодня надоедливых продавцов и их странных детей. Кто знает, может, мальчик и правда болен? Бедное дитя…       Кинув только что купленную книгу на столик у дверей, хозяйка поправила полотенце на плече и пошла назад в кухню – ей ещё многое нужно успеть сделать до возвращения мужа с поля.       Как только дверь за женщиной захлопнулась, с губ мужчины медленно, словно неохотно, сползла доброжелательная улыбка, сменившись выражением усталости и презрения. Развернувшись, он подтолкнул мальчика кулаком в спину:       - Чего застрял? Вперёд и смотри под ноги. Не хватало ещё, чтобы ты растянулся перед этим домом.       Ребёнок заспешил к припаркованной у обочины машины, своим болотно-зелёным цветом почти сливавшейся с окружающими её полями. Солнце, уже клонившееся к закату, больно обжигало чувствительные к яркому свету глаза, и мальчик склонил голову, выполняя сразу и волю сурового родителя, коим несомненно являлся торговец книгами, и необходимое для своего же самочувствия действие.       Он и правда был особенным ребёнком, с младенчества страдая от постоянных головных болей и непереносимости яркого света. Чем вполне успешно пользовался Питер Кронер, идущий позади него. Мужчина давно понял – продавец из него так себе; у него, именно у него, очень редко кто что-то покупал, что бы он ни продавал. А находить себе другую работу, где нужно было бы сидеть пнём целый день в душном офисе и перекладывать бумажки? Увольте, Питер привык быть исключительно сам себе хозяином. Но характер-перекати поле не способствовал продажам. По крайне мере, пока в его жизни не появился мальчишка.       Да, он приходился Кронеру и правда родным сыном. Случайная связь с не слишком-то красивой, зато ушлой девицей, обернувшаяся браком по молодости и глупости, дала свои плоды. Бабенка, о которой Питер толком-то и не знал ничего, кроме того, что та была родом из какой-то очень набожной южной общины, вскоре сделала ноги, оставив муженька с вечно орущим и трясущимся как в лихорадке свёртком на руках. А не избавился Питер от него только по той причине, что его можно было хорошо продать. Точнее не его, а его внешность, болезненную и жалостливую. Мир же не без добрых людей, так?       Однажды какая-то женщина, умилившись крупноглазому мальчугану, замотанному в грязные простыни и торчащему в окне машины Питера, заохала и тут же приобрела сразу несколько книг, слёзно попросив Кронера «купить малютке что-нибудь приятное». В первый раз Питер удивился, а во второй уже смекнул, что это становится неплохой приманкой, и с тех пор маленький ребёнок сопровождал торговца во всех его вылазках и поездках. И дела пошли на лад.       Питер Кронер торговал разными вещами – от ножей до пылесосов, книг и ворованных статуэток. И довольно давно ездил по стране, прекрасно зная, где что лучше всего продаётся. Сейчас они были в Небраске, крае полей и сумасшедших религиозных фанатиков в широкополых шляпах. Значит, лучше всего в дело пойдут книги и поделки, поданные под соответствующим соусом. Купив нужную шляпу на гаражной распродаже – правда, она оказалась на пару размеров меньше, чем нужно бы, – Кронер обрядился во всё черное, чтобы выглядеть солиднее, а мальчишке сказал, что теперь его зовут Исаак и никак иначе.       Мальчик не спорил. Он вообще старался почти не говорить, испытывая к своему отцу практически суеверный ужас и слушаясь каждого его слова. Сложно сказать, чем было вызвано такое поведение… Может тем, что он ни с кем, кроме мужчины, никогда не общался, может тем, что всё, что он знал, ограничивалось бесконечной дорогой и одинаковыми домами, без конца и края. А может тем, что только лишь беспрекословным послушанием и повиновением маленький «Исаак» мог получить свой жалкий ломоть хлеба и избежать очередных побоев.       Вообще-то Питер Кронер себя не считал плохим человеком. Совсем наоборот. Он же не избавился от щенка, так ведь? Но было что-то в этом ребёнке… что пугало его. Выводило из себя. И злило одновременно. Эта бледная кожа, эти постоянные болезни и слабости, эти чертовы черные глаза, в конце концов! Питер был убеждён – если бы пацан родился в 18 веке, его стоило бы спалить на костре за одни только вот эти безумные глаза. И потому раз за разом, когда этот ребёнок осмеливался смотреть на него, мужчина забивал свой страх ему в глотку, побоями борясь с собой и с тем, что он не понимал. Мальчик не делал ничего плохого, просто смотрел… Но как смотрел!       Подойдя к машине, Исаак осторожно взялся за раскалённую под жарким солнцем Небраски ручку и открыл дверь. В салоне царила духота. Духота и пыль, казалось бы, пропитавшая собой всё, на что мог упасть взгляд в этом засушливом крае. Следом за ребёнком в машину влез раздраженный чуть было не сорвавшейся сделкой Питер и зашипел от досады:       - Пекло, черт возьми! Почему ты не открыл окно, когда выходил? Кому я говорил – открой окно! Кому?! Мать твою, теперь придётся сидеть в этой хреновой куче раскалённого металла, и всё из-за тебя! Придурок!       Разгорячаясь от своих собственных слов всё больше, Питер с каждым предложением давал мальчику по подзатыльнику, закончив избиение шлепком такой силы, что голова ребёнка резко мотнулась вперёд, чуть не ударившись о приборную панель.       Сжавшись в своём кресле, Исаак пробормотал:       - Простите, сэр. Я больше не буду, сэр. Я исправлюсь…       Ещё раз чертыхнувшись, Питер смачно сплюнул в незапертую пока дверь, кинул взгляд на дом, проверяя, не видела ли этого та баба, и выдохнул, не смотря больше на ребёнка:       - Пристегнись. Только с полицией мне проблем не хватало. И вытри сопли.       Стоило машине отъехать от обочины, подняв за собой волну пыли, хозяйка, стоявшая у окна кухни и скрытая занавеской, тихо вздохнула, вытирая руки полотенцем. Жалко мальчика, конечно, но иногда воспитание даётся таким большим трудом… И это совсем не её дело.       Они ехали уже давно. Исааку казалось, что почти бесконечность. Солнце успело сесть, а они всё ехали и ехали куда-то… После той женщины, которая смотрела на них из окна – он видел её, он знает, она была там, – они побывали ещё в нескольких домах, и везде взрослые, мужчины и женщины, смотрели на него, вздыхали и покупали книги у отца. Улыбались, говорили: «Какой чудесный малыш!», давали отцу угощение для него, которое тут же откладывалось или съедалось самим отцом, но не им… А есть хотелось очень. Но отец сказал – нет, пока не остановимся на ночь. Значит, так и должно быть.       А мимо скользили, сменяя друг друга и колеблясь, словно море, поля, бескрайние и бесконечные. Сначала была пшеница, потом была соя… Теперь – кукуруза. Она мягко двигалась на ветру, плавно поводя своими листьями и назревающими початками, словно бы провожая машину, желая ей хорошего пути. И тихо-тихо шелестела. Исаак закрыл глаза и представил, что она говорит с ним, что шелест – это тихий и ласковый голос, зовущий его и обещающий укрытие и тепло. Стоит лишь поверить, и всё будет так, как он того захочет, и кукуруза поглотит его, закрывая от всего остального мира, спасая от безразличия и скользящих по нему равнодушных взглядов. А совсем рядом, спрятавшись в её рядах, находится кто-то... сильный и надёжный, кто не даст его в обиду. Его настоящий отец. Такой, каким он должен быть.       Слушая шорох кукурузы, неведомо как перекрывающий рокот двигателя, врываясь в салон через раскрытые окна, Исаак и сам не заметил, как задремал.       Всё, чего хотел сейчас Питер Кронер – это бутылка холодного пива в руке и кусок сырного пирога, врученного одной из этих полоумных религиозных дамочек, в зубах. И, пожалуй, душ тоже можно было бы принять, но это уже приятное дополнение. Но пива не было, последняя бутылка была высушена ещё утром, и без него пирог как-то не соблазнял. И потому единственной целью мужчины на данный момент стало добраться как можно скорее хоть до какого-нибудь захудалого городка, затхлого бара или обветшалого мотеля. Неважно. Лишь бы было пиво.       Но ни того, ни другого, ни третьего всё никак не было. Уже много часов как, словно бы они попали в какой-то заколдованный круг. Лишь только долбанная кукуруза, грохочущая своими сухими листьями уже которую милю подряд. Питер мрачно усмехнулся – похоже, в этом году кто-то останется без урожая. С такой-то засухой! Как давно здесь не было дождей? Вон, вся зелень уже успела стать пыльно-жёлтой. И до колик в почках его достать. Недолго думая, Кронер вдавил педаль газа в пол. Здесь всё равно нет полиции, кому какое дело, как сильно он нарушит правила?       Однообразие дороги, бесконечные ряды кукурузы вокруг и грохот, постоянный грохот сухих листьев… Чертыхнувшись, Кронер тряхнул головой. Его начинало «вести». Сегодня был долгий, сложный день, рожа мальца продавалась не так хорошо, как он бы хотел, и потому несколько продаж были далеко не такими выгодными, как торговец привык. Усталость…Усталость и однообразие сковывали его всё больше. Может, стоит остановить машину и остаться на ночлег прямо здесь, посреди поля? Лениво ухмыльнувшись, Питер вновь тряхнул головой, прогоняя сонное оцепенение, и всего лишь на секунду прикрыл глаза.       Но этого оказалось достаточно.       Словно в ускоренном видеофильме Питер Кронер увидел, как прямо перед капотом его автомобиля метнулась маленькая узловатая тень, бросившись прямо под колеса и на долю мгновения попав в свет фар. В следующую секунду машина будто натолкнулась на непреодолимую преграду и резко вильнула в сторону, полностью выйдя из-под контроля торговца, потерявшего дар речи и неспособного даже пошевельнуться. Потому что он успел увидеть, что именно метнулось ему под колёса.       Несясь на огромной скорости, неуправляемый кусок металла врезался в самую гущу зарослей кукурузы, тараня собой её словно бы сцепившиеся ряды. Машину трясло и качало из стороны в сторону, под капотом начало дымиться, толчки становились с каждым метром всё сильнее.       Дремавший Исаак проснулся, дернувшись в ремне безопасности и не понимая, что происходит. Увидев перекошенное ужасом лицо отца и трясущиеся стебли кукурузы за окнами, где было уже не понять, где верх, а где низ, настолько всё смешалось и приобрело стойкий зелёно-желтый оттенок, залепляя стекло продолговатыми листьями, мальчик закричал.       И в этот миг всё кончилось.       Совершив последний, самый разрушительный, скачок, машина перевернулась и осталась лежать поверженной тушей посреди бескрайнего кукурузного поля. Перестав кричать, заплаканный Исаак дрожащими пальцами расстегнул ремень безопасности и тут же рухнул вниз, на крышу автомобиля. Тихо поскуливая, мальчик неловко толкнул дверь, покорно распахнувшуюся перед ним, и вылез наружу, в прохладу небрасской ночи. Следом за ним из салона выкатилась, скользя круглыми полями по неровной земле, широкополая шляпа отца.       Толком не понимая, что произошло, Исаак обернулся и пополз обратно к машине. Но замер на полпути, испуганно моргая. Прямо напротив него был его отец, сломанной куклой лежащий в салоне и смотрящий остановившимся взором за спину мальчика. Из уголка губ мужчины текла тонкой струйкой кровь, казавшаяся в неверном ночном свете почти черной. Припав к земле, Исаак прошептал:       - Отец?..       Рот торговца приоткрылся, но всё, что тому удалось выдавить из себя, было: «Там… там, за рядами… Кто…», и все звуки поглотились хлынувшей кровью и кашлем, чтобы через мгновение смениться полной тишиной.       Тихо хныкнув, мальчик сел на землю. Он уже не плакал, и страшно ему тоже почему-то не было. Он словно погрузился в пустоту. Но кукуруза вокруг него продолжала шелестеть, как будто бы ничего не случилось, и стебли тихо раскачивались на ветру, убаюкивая и обещая защиту. И бояться было нечего, потому что больше его никто не ударит. Никто не ударит, и никто не будет ругать и кричать, и не будет больше холодных и равнодушных взглядов. Только шелест кукурузы.       Подняв голову, Исаак посмотрел туда, за ряды кукурузы, и в его черных глазах отразились стебли, листья и початки. Они не обидят. Они не тронут его. Они не причинят ему тот вред, что причиняли люди. Все люди. Лживые взрослые, которых он встречал. Позади стеблей мелькнула тень. Или просто ветер играл непокорными растениями.       Медленно встав на ноги, Исаак поднял с земли широкополую шляпу отца и осторожно надел её на свою голову. Ему она была впору и не слетала от каждого движения, сидя, как влитая. Выпрямившись, мальчик сделал шаг, потом ещё один, и стебли расступились перед ним, указывая дорогу. Ведя и оберегая.       До Гэтлина оставалось полмили.