Новый этап

Я часто вспоминаю руки, лицо и голос того мужчины. Он старше меня всего на каких-то пять-семь лет, я была тогда девочкой, и с тех пор не видела его и не слышала от него ни слова, но в моей памяти это мужчина, взрослый, выносливый (всё его лицо и тело было изодрано моими ногтями, я хорошо помню это), чудовищно обаятельный и просто чудовищный. Прошло много лет, и я много раз думала, что заставила себя вычеркнуть это из своей памяти, но, как оказалось, всякий раз обманывала себя. Я долго молчала, а когда в слезах рассказала о нем своей лучшей подруге, получила вместо поддержки сбивчивую и гневную речь, из которой было сложно понять: она считает, что я выдумываю, или что сама во всем виновата – не нужно было общаться с таким парнем и так провокационно вести себя. Я даже думала, что она права, винила и ненавидела себя, но, черт возьми, мне было четырнадцать, я была так очарована им – и, надо сказать, я была такая не одна, - он был другом старшего брата черт-знает-кого из нашей детской компании, и иногда участвовал в наших маленьких тусовках, мы играли во все эти глупые подростковые игры на поцелуи и раздевание, и я ужасно хотела его внимания. Когда он поцеловал меня за одной из таких игр, мне казалось, я вот-вот перестану дышать. Это повторялось снова и снова, и мне не казалось странным или неприятным, что он не ищет повода поговорить или увидеться со мной. Он целовал и трогал меня каждый раз, когда так говорили правила игры, и я позволяла ему. Однажды мы устроили ночной пикник в лесу, и он был с нами, и я получила все то внимание, которого мне так отчаянно хотелось. И даже больше. Мы просто говорили вдали от всех, я была счастлива как никогда раньше, а в следующую минуту он сжимал мои руки так сильно, что я даже не могла кричать. Я снова задыхалась, но не от счастья, а от ужаса, от боли и от несправедливости, а он шептал мне, что я этого хочу. Ночь прошла быстро, синяки сходили больше недели, страх перед мужчинами остался на несколько лет. Он знал, что я никому не расскажу об этом. А если и расскажу кому-то, мне не поверят. И он был прав. После того разговора с подругой мы не поднимали эту тему, и я стала пытаться выкинуть это из головы. Я взрослела, характер грубел и затачивал воспоминания. Я знала, что не доверюсь больше ни одному мужчине. Но я никогда не хотела разобраться в том, что со мной произошло, найти причины всего этого в себе, и боже мой, в профессию я пришла совершенно не для того. Я хотела помогать. И я хотела видеть людей. Хотела с одной их фразы понимать, что они из себя представляют, какую тактику в общении с ними избирать. Я умела это и до практики, но я видела не всех. Со временем я начала угадывать большинство людей все быстрее, раскалывать их суть с первого слова или брошенного взгляда. Это был своего рода спорт или игра в прятки. Я нашла тебя и знаю, что будет дальше. А каждый раз, когда я не могла найти кого-то и закончить свою игру, я оказывалась в очень сильном напряжении, пока как по щелчку вдруг не догадывалась, в каком углу прячется тот, кого я ищу. Я всегда немного боялась людей, которых не могла разглядеть. Я долго не доверяла людям, и несколько лет никому не открывалась – боялась, что мне снова разобьют сердце и сделают больно. В университете я влюбилась в преподавателя психофизиологии. Профессор была старше меня на много лет, и это был тот человек, которому мне хотелось довериться, отдать себя. Я сбивчиво призналась ей в чувствах, практически сразу после того как она поздравила меня с получением степени бакалавра. Я знала, что она лесбиянка, и она поняла меня, но, конечно же, не ответила на мои чувства. Я была подавлена и совершенно ничего не хотела, и именно она заставила меня продолжить образование и убедила в том, что жизнь продолжается несмотря ни на что. Наши пути разошлись, и вскоре я встретила Мэдди – первого человека, с которым я была счастлива. Мы были соседками и дружили, пока однажды не проснулись вместе, и это было настоящее волшебство. Мы гуляли по ночам, а под утро занимались любовью, мы ходили на выставки и в театры, и, если где-то было достаточно темно, на одной из нас обязательно не оказывалось нижнего белья, и через несколько минут ей приходилось собирать всю волю в кулак, чтобы не зарычать от удовольствия и не простонать имя второй, нарушив томное спокойствие темного зала. Я любила перебирать ее запутанные по ночам и идеально прямые каждое утро светлые волосы, она подарила мне ощущение нужности, важности, я была счастлива с ней. Через год ей предложили работу, и она уехала. Мы решили, что я завершу вторую ступень образования и поеду за ней, но время распорядилось иначе: вскоре она призналась мне, что полюбила другую, а я просто остыла. Остыла и успокоилась: я уже знала, что заслуживаю счастья. Я много с кем встречалась, и с некоторыми женщинами даже жила. Каждая была по-своему хороша: одна заставляла меня смеяться часами напролет, от легчайших прикосновений другой между ног все тянуло и мокло, с третьей мы понимали друг друга с полуслова, четвертая написала с полсотни моих портретов… А потом я встретила Френки. Ее появление в моей жизни спорно, скорее, это я оказалась в ее мире. Мы могли бы так и не пересечься ни разу, если бы не моя настойчивость в намерении помочь ей. Я не исключаю такой возможности. Не исключаю и того, что она до сих пор была бы в Вентворте, если бы я не проявляла инициативу. В конечном итоге, мы нашли друг друга – я оказалась одной из немногих, кто был способен разглядеть ее потенциал, а она к этому времени была готова к работе над собой. Это был коллективный труд. И все же, и все же… Френки появилась. Мне никогда не было скучно, и я не страдала от отсутствия ярких людей вокруг меня, но Френки… Меня до сих пор не покидает чувство, что это она ворвалась в мою жизнь, стремительно, как ураган, не настолько сильный, чтобы разрушить стены самообладания, построение которых стоило мне немалых усилий, но достаточно убедительный, чтобы раз и навсегда поселиться в моей голове и ненастойчиво, но очень уж метко напоминать о себе каждый раз, когда мне казалось, что я контролирую свои чувства. «Я все знаю, все умею, мне никто не поможет, ты хочешь меня, а еще я буду звать тебя Гиджет. Я все знаю, но предпочитаю Гиджет». Забавно, но она поняла и разгадала меня почти сразу, не умом, не профессионализмом и не опытом, а обычным человеческим чутьем, что в тот момент показалось мне непривычным и чуть ли не немыслимым. Настолько же немыслимым, как необъяснимая тоска по тому, чтобы отзываться на нелепое мультяшное имя, когда мы не видели друг друга. Казалось бы, Френки с ее комплексами, с ее искалеченным детством я видела насквозь, а такие люди мне неинтересны. Но там было что-то не то, и сейчас я понимаю, что это. Мне нужно было убедить не только ее, но и саму себя в том, что она – хороший человек. Глупо и непрофессионально – да, но о каком профессионализме могла идти речь, если я полюбила ее, такую израненную, грубую, непредсказуемую, но при этом такую ранимую, раскаявшуюся, нуждавшуюся во мне? У меня не было выбора. Чтобы спасти Френки, я должна была полюбить ее. В какой-то момент я обругала себя за эгоизм, за то, что хочу вытащить ее отсюда, чтобы иметь возможность быть с ней. Мне казалось, я в ловушке или в бесконечном лабиринте из-за того, что не могла быть с женщиной, которую хочу, по откровенно объективным причинам. Но я все же была с ней. Я люблю и ценю секс, но, верите или нет, то, что было между нами в стенах Вентворта, я ценю больше. Разговор за шкафом и ее прикосновения к моим щекам, губам (я должна, но не могу отстраниться), незаметное касание наших ладоней в людном коридоре, провокационные вопросы Френки и наши признания – во всем – друг другу, - это для меня намного интимнее, чем любой половой акт. И эти воспоминания – о том, как она открывалась мне, а я ей, о том, как мы завоевывали друг друга, о том, как мы сливались, наконец, во что-то единое, - я храню в памяти бережнее, чем что-либо. Они всегда останутся воспоминаниями о любви и о победе. Я так хорошо помню ее всю, когда меня уволили из Вентворта. Глаза виноватые и испуганные, напряженное и вытянутое как струна тело обессиливает, как только я отхожу от нее. - Прости меня, - моя маленькая Френки, она всегда чувствует себя виноватой. Не стоит. Это моя неосторожность и – немного – рок, чему быть того не миновать. Я улыбалась ей так уверенно, как только могла, зная, какие чудовищные вещи происходят в этом месте, и в какой момент я оставляю ее. Всех остальных тоже, но Френки… Френки я не могла подвести. - Ты не сделала ничего плохого, - мне нужно было поддержать ее, и для этого у меня были только такие слова, и улыбка, и взгляд, обращенные к ней. Как оказалось, для Френки этого было вполне достаточно. А потом мы победили. После всех трудностей и препятствий я продолжала верить в нее, а она – доверять мне, и вот, наконец, нам удалось вырвать Френки из высасывавшего из нее жизнь Вентворта. Я даже постаралась исполнить ее мечту, забирая Френки на своей «шикарной машине и увозя в закат». Я помню ее улыбку. Я помню наш первый поцелуй. Я все помню. Мы были счастливы с ней. Счастливы и свободны. Я отвезла её по необходимым адресам и, с улыбкой наблюдая за движениями ее лица, проследила, чтобы она запомнила все, о чем предупреждал куратор. Френки беззвучно проговаривала ключевые фразы его предписаний, без конца облизывала губы (я всегда испытывала смешанные чувства, глядя на это) и изредка кивала, сосредоточенно глядя на него. Мне очень хотелось чем-нибудь порадовать ее до наступления комендантского часа, и, когда мы снова сели в машину, я спросила: - Когда ты была в Вентворте, ты думала о каком-то особенном месте? Куда тебе хотелось поехать сразу после освобождения? - К тебе домой, - просто и серьезно ответила Френки, а потом повернулась ко мне и, качнув головой, хитро подмигнула. Я рассмеялась и повезла ее домой. * - Симпатичное место, - подытожила Френки, окинув взглядом мою гостиную и бросив куртку на кресло. – Не боишься приводить сюда уголовников? Я засмеялась и в следующее мгновение оказалась в кольце ее рук, и мне было так тепло и уютно, а Френки шептала что-то на ухо и слегка покусывала мочку. Я так долго терпела и ждала ее, она была так нужна мне, мне так хотелось… - Френки… Подожди. Остановись, - она отстранилась, не прекращая обнимать меня, но ничего не сказала. – Тогда на кухне… Помнишь? Я хочу сказать, ты много значишь для меня. Я не просто хочу переспать с тобой. Я… Я просто… - Ты просто боишься сказать это? – улыбнулась она. Что-то давило и щипало в носу, и я не могла ответить, поэтому кивнула только один раз и опустила голову, чтобы она не увидела слез, которые вот-вот польются из глаз. Пока я ждала ее следующих слов, казалось, что на моем сердце тяжесть всего человечества. – Все хорошо, Гидж, - сказала Френки и положила мою голову себе на плечо, нежно сжав затылок. – Все хорошо. Я тоже. Мы стояли посреди гостиной целую вечность. Мне было так легко. К сожалению, это продолжалось недолго. * Я тянусь к Френки, чтобы поцеловать ее, но в ответ получаю резкий толчок в грудь и от неожиданности отлетаю от нее на несколько метров. Она слишком стремительна, и я не успеваю за ней – не успеваю следить за тем, что она делает, чувствует, думает. В последнее время я ошибочно считала, что наладила связь между нами, что понимала все ее переживания, и ей даже удавалось провести меня – она очень не хотела делиться своими проблемами. И теперь она так же стремительно подходит ко мне и говорит что-то обидное, что-то такое, – ножом по сердцу – что мне хочется отойти от нее, но я не могу – спина уже упирается в стену. Я смутно представляю, чего она пытается добиться от меня, а через мгновение понимаю все разом: и то, что она испытывает гнев и ярость, и то, что она собирается трахнуть меня прямо здесь, и то, что мое тело прекрасно все помнит. Снова саднящая боль в руках, снова безумный шепот в лицо, снова неприятная близость, снова человек, от чувств к которому я схожу с ума, причиняет мне боль. Я понимаю, что все рушится, что я уже близка к панической атаке, и – то ли она на самом деле не хотела этого делать, то ли мне удается оттолкнуть ее – Френки вдруг оказывается на другом конце камеры. И я, кажется, снова смогу дышать, если справлюсь с огромным комом в горле. - Да что ты, блядь, делаешь?! – еще столько же усилий приходится приложить, чтобы говорить тихо и чтобы голос не дрожал. – Хотела оттолкнуть меня? Тебе не удалось. Хотела сделать мне больно? Поздравляю, детка. Уйти. Просто уйти туда, где я не буду видеть ее лицо. Где она не будет видеть меня, и где можно будет – на секунду – заплакать. Одеться и уйти. За миг до этого мне показалось, что я вижу слезы в ее глазах, но необходимость прогнать эту мысль настолько сильна, что я не сопротивляюсь. Потом я думаю о том, что вообще больше не буду сопротивляться желаниям Френки. О том, что я оставлю ее в покое и уйду насовсем. И я – впервые – не понимаю, что происходит. Может быть, здесь все ясно как божий день? Все легко и просто? Может. Но я ничего не могу понять и тупо перебираю в памяти наше прошлое и ломаю голову: где и когда что пошло не так? И мне больно. Как будто мне вспороли живот и перемешали все внутренности – так больно. Как будто мне снова четырнадцать, и я стою с окровавленными бедрами посреди леса совсем одна. Мне жутко, и я не знаю, что делать дальше. Я думала, что больше никогда не испытаю такое, что я повзрослела, что стала сильнее. И что я больше никогда не полюблю человека, способного сотворить с моими чувствами что-то подобное. Но вскоре я понимаю, что должна сделать все, что в моих силах, чтобы помочь Френки, хочет она этого или нет. Я не знаю, зачем это. Не знаю, что это значит. Единственное, в чем я все еще уверена, это в том, что я люблю ее. И я бьюсь о бетонную стену прямо рядом с открытой дверью, потому что здесь нарушается единственная закономерность, которая всегда соблюдалась в моей жизни: меня отвергают – я ухожу, человек делает мне больно – и умирает для меня. Но не Френки. Не теперь и, возможно, никогда. Я больше ничего о себе не знаю.