***
— Лайт. Что за странное дело? Доктор, который тебя осматривал, сказал, что на твоём теле есть явные следы жёсткого интимного контакта в пассивной форме, но при этом нет ни частиц спермы, ни чего-либо ещё, позволяющего это подтвердить. Психотерапевт кажется искренне удивлённым. Лайт отмалчивается, поглядывая на Киру. Тот, сидя рядом с ним на диванчике, сдавленно хрюкает в кулак и с явным интересом глядит на парня. В красных глазах светится невысказанный вопрос: «Ну, и как ты ответишь, Лайт?» — Твои родители начисто отрицают наличие у тебя гомосексуальных наклонностей и вообще потребностей к сексу. Они удивлены не меньше меня. Как ты в таком случае объяснишь свои повреждения? Лайт старается как можно более гордо вскинуть голову и выпрямиться. — Я занимаюсь сексом с бутылкой из-под пива, потому что боюсь людей, доктор. Вот и всё. Изумлённый кашель врача служит ему ответом. Ничего, он небось от своих проблемных пациентов и не такое слышал. А Лайт ведь и не проблемный — он всего лишь тихий шизофреник с кучей фобий и, как выяснилось, странными сексуальными пристрастиями, не доставляющий никому особых неприятностей. Кира лишь посмеивается. Лайт никогда не расскажет о своих галлюцинациях. А если и расскажет — то соврёт, представив дело так, будто ему всё это просто снится. Ему нравятся эти сны, которые окрашены его собственной кровью — и он не захочет их лишиться. Просто это последнее, что у него осталось. Просто Лайт безумен.Часть 1
25 апреля 2017 г. в 14:19
Лайт всегда спит, открыв один глаз. Потому что и одним закрытым он постоянно видит жуткие кошмары. Он часто просыпается посреди ночи с дикими криками, чем очень пугает и без того обеспокоенных его состоянием родителей, а потом до самого рассвета не может уснуть, просто лежит, еле-еле дыша и глядя пустыми глазами в стену. Он чувствует, что кто-то наблюдает за ним, даже когда он совсем один в своей просторной спальне на втором этаже дома. Дверь тщательно заперта на замок, а окна, несмотря на то, что в них в любом случае никто не сможет заглянуть, закрыты глухими жалюзи, которые не пропускают внутрь ни лучика света. Он совсем один. Но от ощущения чьего-то присутствия и взгляда избавиться не может. И его это раздражает.
— Лайт… — он чувствует мягкую руку сестры, которой она ласково, как маленького ребёнка, гладит его по растрёпанным русым волосам. Саю каждый раз старается его успокоить, хотя временами парню кажется смешным, что его утешает младшая сестрёнка, хотя должно бы быть немножко наоборот. И привести его в чувство ей удаётся гораздо лучше, чем отцу с матерью — наверное, потому что Саю сама ещё подросток, и она хорошо понимает, что ощущает брат после того, что ему пришлось несколько лет назад пережить и отчего теперь его психика сломана окончательно и бесповоротно. — Может, тебе следует врачу показаться?
— Он скажет, что я сумасшедший, и запрёт в клинике, — буркает Лайт угрюмо и утыкается лицом в подушку.
— Да не запрёт тебя никто в клинике, братишка. Просто тебе самому ведь легче станет, если ты сходишь к доктору. А вот если пустишь дело на самотёк, эти кошмары тебя точно до психушки доведут, и очень скоро. Тебе по-прежнему снится тот мерзавец?
— Да дело уже не в нём, Саю… Вернее, не только в этом, — тяжёлый вздох.
Разумеется, Лайту он снится. Забудешь такое, конечно. Забудешь так просто негодяя, который напал на тебя в тёмной подворотне, когда ты поздно возвращался домой из школы и, на свою беду, решил сократить путь, побежав по маленькому переулочку напрямую вместо того, чтобы пойти длинной дорогой, но по хорошо освещённой улице. Забудешь, что он лишил тебя юношеской чести, наплевав, что ты ещё совсем ребёнок, хотя и рано сформировавшийся и весьма красивый. Такой отвратительный опыт, да ещё и в неокрепшем возрасте — это гарантированно психическая травма и куча фобий на всю оставшуюся жизнь.
Лайт панически боится грома и темноты, он даже на ночь никогда не выключает свет, всегда оставляет гореть небольшой ночник. Он не вглядывается в чёрную воду, по вечерам, если идёт по набережной, шарахается прочь от реки. У него частенько бывают жуткие галлюцинации; сначала они были только по ночам, а потом стали являться и днём. Он не понимает своего состояния, ненавидит себя за такую, как ему кажется, трусость, пытается сохранять спокойствие и выглядеть, как обычно, но паника и ужас всё равно захлёстывают его воспалённое сознание раз за разом.
— А в чём, Лайт? Что тебе мешает жить спокойно? Всё ведь уже давно позади, — ободряюще шепчет сестра, заправляя шелковистые пряди его волос за уши.
Саю даже в голову не придёт, что её брат практически лишился рассудка. Она думает, что Лайт сам себя накручивает, постоянно вспоминая своё унижение, отсюда и его кошмары. А о том, что его преследуют галлюцинации, парень, естественно, уж точно никогда никому не скажет. Ведь тогда перспектива провести остаток дней одетым в смирительную рубашку в палате со стенами, обитыми войлоком, замаячит перед самым носом. А пока Лайт помалкивает, у него, как он сам считает, есть небольшой шанс остаться на свободе подольше.
— Неважно. Со мной всё нормально. А плохие сны от того, что я постоянно смотрю ужастики на ночь. Не бери в голову.
Девочка тяжело вздыхает. В этом весь Лайт — он, даже истекая кровью, ни за что не признается, что ему плохо.
Но его состояние стремительно ухудшается. Остатки самообладания полетели в тартарары, когда Лайту стала постоянно являться тёмная сторона его самого. Глюк, выглядящий, словно его собственное отражение, таинственным образом вылезшее из зеркала — сначала он появлялся лишь в кошмарах, а потом видения начались и наяву: он ехал с Лайтом в метро по дороге в школу, сидел на подоконнике возле его парты в классе, стоял у прилавка в книжном магазине, спал рядом на кровати, лез вместе с парнем под душ.
— Он заслуживал смерти. Объясни мне, придурок ты этакий, почему ты позволил ему уйти безнаказанным после того, что он с тобой сделал? А ведь его так и не поймали. И каково тебе, Лайт, жить с мыслью о том, что человек, сломавший тебе к чертям всю психику и вместе с ней жизнь, спокойно разгуливает на свободе и, вероятно, даже счастлив, в отличие от тебя самого? Кстати, сейчас он, возможно, насилует ещё какого-нибудь маленького мальчика…
У него ярко-красные, налитые кровью светящиеся глаза. Лицо, само по себе очень красивое, породистое, как и у Лайта, но искажённое злобой. И хриплый, звучащий глухо, как из бездонного ведра, голос, который пробирает до самых костей своей жуткой интонацией.
Убийца. Отражение того, во что превратился бы Лайт, если бы в тот проклятый вечер он до того, как насильник на него накинулся, догадался сунуть руку в карман, вытащить перочинный нож и всадить его в мерзавца, в спину или, ещё лучше, в глаз. Но Лайт, любимый избалованный ребёнок, никогда ни от кого не получавший даже щелбана по лбу, был в тот момент так напуган, опустошён, ощущал себя так отвратительно, так страдал от причинённой боли, что ему и в голову не пришло попытаться убежать или использовать своё оружие. Он даже и не брыкался особенно, потому как тело отказывалось его слушаться, и плохо помнил, как происходило само изнасилование. В голове задержалось лишь одно: он лежит на грязном мокром асфальте, глядя, как в тумане, на спину спокойно удаляющегося мерзавца. Он не знал, сколько провалялся вот так, прежде чем сумел встать и добрести до находящейся поблизости людной оживлённой улицы. Вокруг зарёванного, растрёпанного, всего в крови, в разорванной рубашке и болтающихся на бёдрах брюках без ремня мальчика мигом собралась толпа, стали выспрашивать, что произошло, кто-то предлагал вызвать полицию. Но Лайт даже имени своего не мог сказать, он только рыдал и заплетающимся языком умолял отвести его домой, у него в голове в тот момент всё смешалось в один большой запутанный ком, который колючим ежом ворочался внутри черепной коробки.
А глюк — про себя Лайт прозвал его «Кира», как производное от «киллер» — осознаёт себя Лайтом, который смог взять себя в руки и убил негодяя. Он посмеивается над напуганным парнем, кидает в его адрес всякие издёвки и язвительные комментарии, дразнит «тряпкой» и «сопляком». А Лайт смотрит на него полными ужаса глазами, забившись в угол своей просторной спальни, зажимает руками уши, не слышит ничего вокруг, но этот хриплый голос звучит как будто в самой голове, а не в ушах. Как бы Лайт ни кричал ему: «Заткнись! Умоляю, оставь меня в покое!», как бы он ни пытался спрятаться — этот голос всё равно настигает его.
Кира был рядом, даже когда Лайт всё же попал в кабинет психиатра. Вернее, когда его туда приволокли за руки родители, уже не на шутку взволнованные становящимся всё более странным поведением сына. На Лайта стали накатывать приступы апатии, он мог молчать по много дней или сидеть сутки, не шевелясь и угрюмо глядя в одну точку. Его карие глаза стали пустыми, как стеклянные пуговицы, появился тремор, от которого руки парня тряслись так, что Лайт иной раз не мог держать чашку, не расплескав находящуюся в ней жидкость, и не был способен нормально писать ручкой, она вечно соскальзывала с листочка, и получались жуткие каракули вместо букв. Учёба из-за этого покатилась к чертям, оценки быстро поползли вниз. Лайт, прежде всегда очень спокойный и уравновешенный, стал нервным, дёрганным, постоянно искал во всём подвох. Ещё он почти прекратил есть, похудел, подурнел и превратился лишь в тень прежнего красавца. Эта полнейшая апатия временами сменялась истеричностью с резкими скачками настроения, парень начинал нести откровенную чушь про преследующее его отражение, прыгал по комнате, сшибая всё на своём пути, с фанатичным блеском в безумных глазах кричал, что непременно найдёт мерзавца и расчленит его к чертям собачьим. А после этого Лайт чаще всего опять впадал в ступор, рушился в кровать и не двигался.
Он удивлялся, что родители раньше не заволновались. Они оттащили его к доктору уже когда ситуация превратилась почти в кошмар. Лайту исполнилось семнадцать лет — начинался самый пик расцвета всяких психических заболеваний. Парень не сопротивлялся родным, он и сам, несмотря на то, что сумасшедшим себя не считал, начинал понимать, что ему необходима серьёзная помощь, потому что ему становится всё хуже и хуже.
Страшный диагноз упал, как нож гильотины:
— Прогрессирующая шизофрения, — врач посмотрел в карту и с тяжёлым вздохом пояснил: — Вероятно, имел место внутриутробный дефект развития, который в придачу ещё и отягощён тяжёлой психической травмой, полученной в раннем подростковом возрасте. Мне очень жаль.
Мать с сестрой ахнули, отец вздрогнул. А Лайт остался безучастным — он сидел молча и смотрел на Киру, который, согнувшись в кресле за спиной врача чуть не пополам, хохотал как сумасшедший.
— Ох, Лайт, Лайт, — грозил он парню длинным пальцем.
Руки невольно сжались в кулаки. Лайту стоило огромных усилий удержаться и не броситься на него со страшными ругательствами. Слава богу, вовремя включился стоп-сигнал, предупредивший: «Его не видит никто, кроме тебя. Если ты сейчас кинешься на него, тебя точно скрутят и отправят в больницу. Сиди тихо, хватит с тебя новости о шизофрении».
Теперь его день начинается с приёма кучи всяких сильнодействующих лекарств. Их спектр весьма широк: от успокоительного до психотропных таблеток. Но толку от них мало, они лишь позволяют кое-как держать себя под контролем и слегка притормаживают развитие болезни.
Лайту всё хуже. Кира буквально изводит его, постоянно маяча рядом и бросая колкие комментарии. Шизофрения парня прогрессирует, и глюк уже не похож на глюк, он выглядит весьма отчётливо, Лайт даже может дотронуться до него. Ощутить холодную, как лёд, кожу. Словно мертвеца трогаешь, жуть.
Лайт сидит за столом и бездумно чиркает ручкой по бумаге. Пытается написать что-то, но ручка в предательски трясущихся пальцах постоянно соскальзывает со строчки.
— Что пишешь? — с интересом спрашивает Кира, ходя вокруг него и пытаясь заглянуть в тетрадь через его плечо.
Вот зачем? Он ведь и так знает, что у Лайта в голове.
— «Смерть, приди ко мне», — задумчиво тянет иллюзия и щурится. — Кажется, так ты думаешь?
— Отвали, — Лайт шипит, как злая змея, и до хруста сдавливает длинными тонкими пальцами пластмассовую ручку.
— Лайт, Лайт. Что ты хнычешь? — Кира опирается ладонью на столешницу, вскидывает голову и закатывает глаза. — О боже, ну какой же ты плакса.
— Отвали, сказал! Задрал уже! — рявкает Лайт и прикусывает губу, шумно дыша через ноздри.
— Плакса, плакса, пла-а-а-акса, — издевательски повторяет, растягивая гласные, Кира.
Лайт зажимает ладонями уши. По щеке ползёт предательская влага.
— Ну вот, правду ведь говорю. Не успел сказать, как ты тут же заревел. Сопляк.
Бархатный язык проскальзывает по коже, лижет крохотные слезинки. От этого прикосновения Лайта как током пронзает, он вскрикивает, отталкивается от края столешницы и едва не падает на пол вместе со стулом.
— Ну надо же, какой чувствительный. Ты уже настолько с ума сошёл, что глюк для тебя стал реальностью.
— Отвяжись, умоляю. Чего прилип, как колючка?.. — парень уже шепчет, бессильно и тоскливо. — Ты мне надоел.
— Разве непонятно, чего мне от тебя надо?
Кира обхватывает его обеими руками, расстёгивает рубашку до середины груди. Гладит холодными ладонями шею, плечи, запускает их под тонкую ткань.
— Ла-а-а-айт…
Его губы касаются чувствительного местечка под самым ухом, там, где бьётся маленькая венка. Пальцы бродят по узкой грудной клетке, обводят туго обтянутые кожей ключицы, зажимают соски. Лайт, чувствуя, как на лбу выступают капли пота, морщится и запрокидывает назад голову, шумно дыша через рот и одновременно пытаясь представить, как выглядит со стороны, если Киры не существует. Наверное, сам себя касается. Хотя так не хотелось бы в это верить.
Лайт по-прежнему ходит в школу. Но просто малообщительный раньше, теперь он совсем замкнулся в своей скорлупе и старается избегать любых контактов с одноклассниками. Он боится. Боится сверстников, боится незнакомых людей, с которыми сталкивается по дороге, боится, что кто-то узнает о его болезни. Но больше всех боится Киру — то есть, самого себя. Хотя Лайту, когда он смотрит на свой глюк, всё меньше верится, что это он сам, кажется, что это кто-то совсем другой, чужой и незнакомый.
А ещё ему обязательно кто-нибудь врёт. Лайт это знает, его это злит. Вернее, хуже, он ведь чаще всего даже не злится, больше просто делает вид, чтобы никто не увидел, что на самом деле он пустой, как манекен.
Когда кто-то сам с ним заговаривает — у Лайта паника. Он отвечает, но очень путано, заплетающимся языком, рыскает глазами по сторонам, кусает губы, теребит пальцами края своей одежды, дёргается и сразу производит впечатление не совсем адекватного человека. А чаще он и вовсе бежит прочь от всех, кто пытается с ним говорить. Боится.
— Ты пытаешься сбежать ото всех, кто пробует приблизиться к тебе, — опять знакомый холод ладоней, Лайт весь дрожит, хотя под струями горячей воды, бьющими из душа по спине, жарко и хорошо. Он тяжело дышит, упирается ладонью в стену, согнув спину и низко опустив голову, стискивает зубы, стараясь не передёргиваться. Длинные волосы, намокнув, липнут к лицу, скрывая его от посторонних взглядов, парень постоянно отводит их в сторону трясущейся рукой. — Больной, Лайт. Ты псих, ты хоть осознаёшь это?
— Я не сумасшедший, — хрипит Лайт, сжимая руку в кулак.
— Все шизофреники так говорят.
Кира гладит костлявые плечи, ладонью надавливает на ложбинку между остро выпирающими лопатками. Лайт так исхудал, на скелет похож, одна тонкая кожа да кости.
— Повернись ко мне.
— Зачем?
— Мне неохота вести разговор с твоей спиной. И вообще на неё смотреть. Ты знаешь, что у тебя жутко кривой позвоночник?
— Ты только заметил? Идиот слепой.
— Да. Потому что раньше ты не был такой тощий.
— Бесполезный ты глюк. Даже комплиментов от тебя не дождёшься.
Лайт медленно поворачивается и прислоняется спиной к кафельной стене. Тут же отводит в сторону глаза, чтобы не встретиться с Кирой взглядом.
— Смотри на меня, — Кира ухватывает его за подбородок. Смотрит прямо в лицо своими страшными, налитыми кровью глазищами. — Я часть тебя, Лайт. И я стал для тебя гораздо реальнее, чем всё, что тебя окружает. Признай уже это наконец.
— Нет! — вскрикивает Лайт и сжимает кулаки. — Я…Я знаю, что тебя не существует, — и он тут же переходит на шёпот, кусая губы. — Что тебя вижу только я.
— Но ведь ты меня видишь. И чувствуешь, когда я прикасаюсь к тебе. Неужели тебе этого мало?
Лайт молчит. Замер под горячими струями, безвольно опустив руки вдоль тела и глядя куда-то вниз. И он не противится, когда Кира, резким движением колена заставив его раздвинуть ноги, приникает к нему и целует так, что у Лайта невольно кружится голова, и ему уже наплевать, что он окончательно потерял грань между реальностью и своими галлюцинациями.
Шею осыпают поцелуями, проводят длинными пальцами за ушами, по затылку. Лайт вновь морщится, отворачивая голову в сторону.
«Странно… Мне так жарко…»
— Лайт. Прикоснись ко мне.
Его руку берут за запястье, легонько тянут, устраивают на животе. Ведут её наверх, к груди, потом обратно, вниз… Лайт заливается краской и опускает глаза, но кисть не отдёргивает.
— Ой. Кажется, вы покраснели, мистер Невинность, — жаркий шёпот накрывает ухо, зубы легонько прикусывают мочку. Парень тихонько охает и откидывает назад голову, когда чувствует, как пальцы крепко обхватывают его член. — У тебя стояк. Ты так возбудился от того, что я тебя поцеловал?
— Вовсе нет… — шепчет Лайт, упирая руки в его плечи.
— А вот и да. Что, охота уже, чтобы кто-то выебал?
— Только попробуй, сука… Ай, не смей! — его грубо поворачивают и в прямом смысле слова нагибают, Лайт со всей силы упирается ладонями в стену, стараясь выпрямиться. Но трясущиеся руки, да ещё и мокрые, постоянно соскальзывают, он едва не падает и не ударяется в кафель лбом. — Ау-у-у! — взвывает, когда его с силой ударяют по ягодице. — Да стой ты!..
— Что? Я всего лишь исполняю твоё самое заветное желание, — Кира прижимается грудью к спине, Лайт дёргается, чувствуя, как в него упирается влажная головка. — Ох, какой плохой мальчик, понимает, что я — всего лишь порождение его больной башки, и всё равно весь течёт, как сучка, от моих касаний.
— Ха-а-а… — тяжёлый вздох вырывается из груди, Лайт со всей силы вцепляется зубами в собственную руку чуть ниже плеча, чтобы не застонать. Эти пальцы сводят его с ума. Они то с силой стискиваются на основании члена, то проскальзывают выше, гладя, касаются самыми подушечками набухшей головки, потом снова, снова… Это пытка, самая настоящая. Но такая сладкая. Такая желанная для стремительно взрослеющего и истосковавшегося по чужим ласкам тела.
Лайт понимает, что, скорей всего, это он сам сейчас себя трогает таким образом, потому что Кира только ему мерещится, но ему на это наплевать. Главное — он наконец получает то, чего так хочет. И неважно, каким образом.
— М-м! — его опять ударяют, Лайт морщится и сильнее стискивает челюсти. По руке течёт струйка крови.
— Ох. Это уже баловство, Лайт, — Кира живо приникает к получившейся ранке. Проворный розовый язычок быстро-быстро облизывает кровь, а потом парень прихватывает кожу губами и начинает, как вампир, легонько посасывать её, вытягивая резко отдающую вкусом металла жидкость. После чего опять проходится языком, затрагивая губы парня. И Лайт чувствует привкус собственной крови — такая она горячая, тягучая, как сироп, обжигающая язык и нёбо.
Тело напрягается, кровь словно превращается в раскалённую лаву, закипающую под кожей в тех местах, где касаются его влажные губы. Оно плавится, буквально пылает, он словно стоит под палящим, обжигающим солнцем. Голова кружится. Если бы в данный момент Лайту задали самый простой вопрос, да хоть сколько будет дважды два, он бы ни за что в жизни не смог ответить. Лайт тяжело и шумно дышит через рот, вскинув голову и изогнув спину. Он отдалённо пытается себе представить, как выглядит, и понимает, что смотрится со стороны ещё развратней, чем в тот вечер, сломавший ему судьбу: весь мокрый, как мышь, частично от воды, а частично от пота, лихорадочно трясущийся, с ярко-красными ушами и щеками, влажными встрёпанными рыжевато-каштановыми волосами и колом стоящим членом, выгнувшийся раком и уже почти молящий о том, чтобы кто-то его оттрахал.
Кира, оторвавшись от ранки, облизывает губы. Хватает его за волосы и резко дёргает; Лайт, заскрипев зубами, покоряется, слегка распрямившись.
— Есть смазка?..
— Я что, похож на шлюху? Ещё про презервативы бы спросил, придурок, — фыркает Лайт, отворачивая голову и пытаясь уйти от его зубов, которые опять вцепились в мочку уха.
— На шлюху похож. Потому я и спрашиваю, — шепчет Кира, опять легонько хлопнув его по ягодице.
— Урод. Ты надо мной издеваешься.
— Только что сообразил? А раньше ведь тупостью не отличался, — он с силой кусает за ухом, Лайт морщится. — Раздвигай ноги.
Парень прикусывает губу, слегка разводя бёдра. Пальцы, горячие и влажные, мгновенно проникают в него. Пара секунд, и Лайт уже выгибается до боли в пояснице, стремясь оказаться поближе к своей иллюзии, которая для него сейчас самое желанное, самое сексуальное существо на свете, а упругая головка члена Киры начинает довольно грубо проникать в него. С каждым миллиметром всё больнее. Из горла вырывается хриплый крик. Всё возбуждение и желание мгновенно покидают тело, его прошибает крупная дрожь. Лайт, изо всех сил стараясь держать себя в руках, глотает слёзы, слабо рыпается в жалких попытках вырваться.
— Я не могу, не могу… Не могу!
— Поздно брыкаться, Лайт… Ты всё смог, я уже внутри тебя… И мы сейчас ближе друг к другу, чем когда-либо… И я не намерен так просто останавливаться…
Буквально секунды на привыкание — и он начинает двигаться, толкается сильно, резко, почти грубо. Лайт опять до крови кусает собственную руку, а Кира этого и не замечает, ему не до того. Он больно стискивает пальцами талию, время от времени быстро, едва уловимо целует плечи, шею, похлопывает по ягодице.
Толчки всё быстрей, а боль из острой постепенно превращается в тупую и ноющую, и того безумного возбуждения и желания почувствовать кого-то внутри себя больше нет, Лайт тихонько хнычет, он злится, мечтает уже, чтобы это поскорее завершилось. Разгорячённые губы вновь впиваются в его шею под ухом. Парень, едва разжав зубы, тут же снова их стискивает, отворачивается от иллюзии, выворачивается так, что у него сводит судорогой все мышцы.
«Это невозможно, невозможно… Его нет на самом деле, мне это просто кажется… Сколько ещё эта больная фантазия будет со мной играть?..»
Лайт еле дышит, он с трудом удерживает крики. В глазах всё так и плывёт, их застилают слёзы, совершенно не хватает воздуха. Но он не может произнести ни слова, совсем как тогда, когда сердобольные прохожие пытались помочь ему. Лайт резко вскидывается, забрасывает руку на спину Киры, царапает её длинными ногтями.
— Прошу… Отпусти…
Тот щурит кажущиеся ещё более яркими, чем обычно, глаза. Крепко обхватывает рукой талию, надавив на плоский живот, и через доли секунды, показавшиеся вечностью, позволяет ему кончить. Кира и сам на грани; с силой толкается в него последний раз, и Лайт чувствует, как внутри растекается сперма, и, перемешиваясь с кровью, течёт по ногам.
Парень бессильно сползает на пол, морщась и всхлипывая. Больно. Очень больно. Словно разорвали что-то внутри.
— Ничего, сладкий. Твои раны скоро заживут. Но теперь ты точно никуда от меня не денешься.
Кира трогает ладонью его волосы и усмехается самым краешком рта.
С этого момента его жизнь — это цепь бесконечных кровавых ночей. Лайт затуманенным взглядом смотрит в эти безжизненные красные глаза, цепляется за расцарапанную спину, обвивает руками шею, теребя мягкие, такие же, как свои собственные, волосы, нетерпеливо стонет, приподнимая бёдра, пока Кира с силой вдалбливается в него. Он чувствует, как на простыню под ними капает кровь; это неизменный атрибут, без него никак.
— Чёрт… Как я маме эти пятна объясню?.. Мог бы и помягче, придурок!..
— Маме скажешь, что сам себя бутылкой или ещё чем острым изнасиловал, вот и всё, — шипит Кира ему в ухо, не прекращая грубых толчков. — Всё равно твоим рассказам про иллюзию никто не поверит. Едва ты заикнёшься о галюнах — в больничку упекут.
— Может, мне и самому этого уже хочется… А-а-а-ах, — стонет Лайт, подаваясь ему навстречу. — М-м-м…
— Не надейся, что ты там от меня спрячешься… Я тебя и из-под земли запросто достану. Я всегда с тобой, Лайт. Потому что я — это ты.
Кира с лёгкостью подхватывает его под спину, поднимает и насаживает на себя, ни на секунду не снижая темпа движений, а Лайт только и может, что из последних сил с громкими стонами приподниматься, цепляясь за его шею и утыкаясь в губы. Саднящая боль уже перемешивается со сладким, каким-то совершенно диким удовольствием, от которого так и хочется кричать во весь голос.
Оргазм накрывает, как цунами, сразу обоих; совершенно изнеможённые, опьянённые, они падают на холодные простыни. Два Лайта, две его разных личности сплетаются между собой, становясь на мгновение по-настоящему единым целым. За окном гремит гроза и который день уже монолитной стеной льёт дождь. И Лайт в своей обычной манере дрожит, в глазах ужас — он боится грозы. Ему очень хочется зажать уши и зажмуриться, чтобы больше не видеть и не слышать этого кошмара.
— Эй. Чего ты трясёшься?
Голос Киры до отвращения спокойный, такой же хриплый и безмятежный, как обычно. Это раздражает Лайта. Он разжимает руки, перекатывается на другой бок и утыкается лицом в подушку, сжимая голову обеими ладонями. Отвечать не хочется. Достаточно уже с Лайта всяких разговоров с этой жестокой иллюзией, и так уже надоел хуже репейника.
Простыни рядом шуршат, когда человек садится на колени. Лайта обхватывают за талию и тянут, заставляя опереться коленями на постель. Кира с вожделением наблюдает, как кровь, смешиваясь со спермой, вытекает из его растянутого ануса и сбегает по ногам, впитываясь в простыни.
Лайт, вздрогнув, изгибается и смотрит в его непроницаемое лицо. Красные глаза безумно горят. И в голове мигом появляется страшная для него догадка.
— Подожди… Ты же не собираешься… — почти в ужасе шепчет Лайт и краснеет.
— О да. Именно собираюсь, — Кира плотоядно облизывается и, опустившись на кровать, дотрагивается языком до воспалённого отверстия.
Лайт дёргается и резко вскидывает растрёпанную голову, стараясь вывернуться так, чтобы отчётливо видеть каждое действие своей иллюзии. Но гибкостью его природа обделила, он даже в пол-оборота не может вывернуться, мигом спину ломит. Тихо постанывая, парень бессильно падает на подушку, сжимая в кулаки простынь, почти что разрывая её. Влажный язык, иногда сильно надавливая и пытаясь проникнуть внутрь, обводит его растраханный анус, заставляя прогибаться дугой от подобной ласки.
Кира не выпускает его, пока на его коже не остаётся ни одной капли. После чего разжимает руки, позволяя Лайту плюхнуться на постель и расслабленно прикрыть глаза.
Он абсолютно опустошён. И чувствует себя таким же грязным, как после контакта с насильником. Надо бы в душ, под горячую воду, смыть с себя всю эту мерзость. Но элементарно нет сил подняться.
Лайт слышит, как иллюзия дышит ему в ухо. И проклинает свою шизофрению всеми нехорошими словами.