Люди-стационарные-телефоны

Ивайзуми просто не понимает. Подсознание Ойкавы выдает эту воспаленную мысль, когда он поскальзывается на пороге дома Хаджиме, хватает того за домашнюю красную футболку с двумя дырочками на левом боку и вместо приветствия, не успевая пропустить слова через конвейер удачных высказываний, на выдохе тараторит: - Есть-люди-как-стационарные-телефоны. А потом, сфокусировав взгляд на заспанном и немного раздраженном лице Ивайзуми, добавляет очаровательное и мелодичное «Ива-чаан» вперемешку с облаком алкогольно-никотинового пара. Хаджиме подхватывает Тоору за дрожащие предплечья и затягивает в квартиру только из-за остатков кричащей в гортани юности, благородства и блядского снега, выпавшего в середине марта (а Ойкава – дурак в своих нелепых ярко-желтых кедах; стоит прямо напротив него, заплетающимися длинными ногами скользит по тонкой корочке льда на ступеньке и смотрит жалко, как побитая дворняга, скитающаяся по миру не один десяток лет). Ивайзуми снисходителен и терпелив. И когда аккуратно укладывает пока еще издающее более-менее живые звуки тело на диван в гостиной, и когда наливает ледяную воду в высокий стакан, и когда опускает свою прохладную прокуренную ладонь на горящий лоб Ойкавы в попытке помочь хоть чем-то и хоть как-то. Ивайзуми снисходителен и терпелив, и его действительно нужно благодарить за это, падая на колени и распевая оды, но Ойкава бесится, и по его сведенным бровям, нервным постукивающим пальцам и дрожащим губам можно понять, настолько он ненавидит эту церемонность. Он готов заорать, вцепиться в шею Хаджиме и приложить его головой о декоративную кирпичную стену в прихожей, а потом еще и еще, надеясь, что от этого Ивайзуми очнется. Очнется, опомнится, встряхнет разбитой головой и без вещей, по-английски, схватив Тоору под локоть, перешагнет порог своего семейного очага, который больше похож на стремительно разрастающееся адское пламя (или хотя бы умрет у него на руках, как в слезливых голливудских фильмах). Но крик цепляется за его язык острыми когтями и залезает обратно в глотку, потому что Ойкава все еще хороший друг, несмотря на тонны песка, прошедшего сквозь пальцы за последние несколько лет. Ойкава просто чудесный и распрекрасный друг, а на втором этаже наверняка уже спит невеста Хаджиме, а в духовке наверняка уже стоит ореховый штрудель, с которым он провозился полночи, чтобы сделать утро их годовщины волшебным. Тоору сглатывает. Господи, как слащаво, дайте возможность представить, что им снова по восемнадцать, а это всего-то дешевая мелодрама, на которую они случайно наткнулись, перелистывая каналы. Тоору сглатывает, смахивает ладонь Ивайзуми со своего лба. Не представляется. Пиши – пропало. - Есть люди, - с хрипотцой снова начинает он, - как стационарные телефоны. Хаджиме смотрит на него в упор, ждет пояснений или – в лучшем случае – смены темы. Но Ойкава молчит, и в голове его колесом сансары крутится одна единственная мысль: Ивайзуми просто не понимает. Потому что в мире есть люди-стационарные-телефоны, и в такое время они уже давно крепко спят, не видя ни цветных, ни черно-белых снов. У них на телах чуть заметная скопившаяся пыль и три-четыре отпечатка пальцев (мама, папа, муж/жена и, может, сын/дочь со временем, если хватит сил, денег и смелости). Маленькие кнопки с полустертыми цифрами и одна – большая, красная, с подсветкой – кнопка автоответчика, который с помехами передает всегда одну и ту же фразу. В них вживлен витиеватый черный шнур, проведенный за плинтусом, держащий цепко, скалящийся и рычащий время от времени. Гудки, проходящие через трубку, отвратительным звоном на повторе стоят в голове. Люди-стационарные-телефоны живут в двух шагах от продуктовых магазинов, на два этаже ниже или на две двери левее, и Ойкаву это пугает до мозга костей, а Ивайзуми просто взъерошивает пятерней собственные волосы и трет виски. Ойкава вглядывается в его чуть обеспокоенные глаза и видит, насколько же тот стационарен, но, если честно, Тоору готов презирать общественный прогресс и звонить-звонить-звонить из одной и той же комнаты в одном и том же доме на одной и той же улице только по нему, Ивайзуми, всю свою оставшуюся жизнь. Оставлять только свои, наглые и собственнические, отпечатки на трубке из дешевой пластмассы, на горящей кнопке автоответчика. Но проблема в том, что Ивайзуми его просто (больше?) не понимает, и это новая абсолютная истина, которую Ойкава до сих пор не может принять. Проблема в том, что Ивайзуми спокойно дожидается объяснений, потому что устал бродить по терновнику мыслей в голове своего друга детства (проблема в том, что, если Тоору сейчас продолжит молчать, Хаджиме будет отвечать той же безъязыкой тишиной и не полезет с расспросами). Ойкава больше похож на раздолбанный цветной слайдер с объемными мягкими наклейками на заднем корпусе, брелоком в виде пришельца, двумя царапинами на экране и откровенно херовой камерой. Он торчит обычно из заднего кармана чуть великоватых джинсов, падает на асфальт и теряется в доме за диванными подушками. На нем есть только блестящие анимации, раздражающие рингтоны и ик-порт, из-за которого этого дерьма становится только больше. Ойкава похож на слайдер, две сенсорные кнопки которого Ивайзуми целовал от счастья, когда им было одиннадцать. Ойкава похож на слайдер, который развалился на две части из-за рокового эксперимента во время игры в лабораторию, когда им было двенадцать. Хаджиме касается его плеча, и Тоору закусывает губу от бессилия и невозможности переиграть несколько уровней их жизни. - Так про каких людей ты хотел рассказать? – спрашивает Ивайзуми, помогая натянуть на чужие острые плечи влажное от снега пальто. Про тебя, думает Ойкава, у меня вообще все, что соскакивает с языка, адресовано тебе и еще раз тебе, неужели ты не понимаешь? Про тебя, думает Ойкава, про стоящего сейчас в дверях тебя, про стационарного до мозга костей тебя, про все еще зачем-то носящего мою старую футболку тебя, Ива-чан. Про тебя, думает Ойкава, но не решается выплюнуть два саднящих его глотку слова. Ивайзуми на прощание обнимает по традиции крепко. От него пахнет корицей, которую он наверняка добавил в чертов штрудель, стационарно лежащий сейчас на фольге в духовке. - Не бери в голову, Ива-чан, - говорит Ойкава. - Спокойной ночи, Ива-чан, - говорит Ойкава, и Ивайзуми, может быть, ничего и не понимает, но видит, как неестественно дергаются уголки его рта, как напряжены его плечи и как он переломан во всех уязвимых местах. Ивайзуми смотрит на него и пытается найти хотя бы один вновь заложенный кирпичик их добровольно сожженного до черных углей моста, но находит лишь пепелище, на которое плавно ложатся хлопья снега. - Спокойной ночи, Дурокава, - говорит он, не предлагая остаться, потому что заведомо знает: Ойкава не будет оставаться и делить с тишиной диван в гостиной. Ойкава хочет делить с Ивайзуми теплую кровать на втором этаже. На часах половина шестого, начинает светлеть. Люди-стационарные-телефоны будят своих невест легким поцелуем в щеку, принося кофе с сиропом и ореховый штрудель в постель.