Алая роза

Он распознал бы её секунд через пять, не больше. Ирэн бы выдали глаза, неотрывно смотрящие на гроб, сколоченный из крепкого дерева. Эти глаза — ясно-голубые — не были бы полны слёз, грусти или вселенской боли. Совсем нет. Они были пустые, стеклянные, безжизненные, такие, как у человека, потерявшего в своей жизни всё. Он бы узнал её по рукам — мертвенно бледным, тонким, ухоженным, совсем не дрожащим, державшим две алые розы, чьи кроваво-красные лепестки осыпались и ветер подхватывал их, кружа в завораживающем танце, унося неизвестно куда. Шерлок бы узнал её, без сомнений. Сразу. Он бы окинул её слегка насмешливым взглядом, будто говоря, что ей нужно было бы лучше скрываться от других. А она бы лишь улыбнулась, тоже насмешливо и тихо проговорила, что мертвые уж точно не посещают собственные похороны. Да, так бы и было. Определенно. Если бы Шерлок Холмс был жив. Если бы не лежал в этом чертовом гробу. Если бы у Ирэн осталась хотя бы какая-то надежда на лучшее. Она вздрогнула, слыша чьи-то рыдания, что заставили её отвлечься от этих глупых мыслей о том, как все могло бы быть, если… Нет. Хватит. Слишком много «если». Уже ничего не вернуть, и это так глупо, так по-детски гадать, что было бы, сложись всё по-другому. Ирэн вдохнула поглубже воздух, пропахший резким ароматом роз. Он царапал легкие, отрезвлял, помогал хоть на пару минут прийти в себя, хотя сейчас Ирэн хотела лишь закрыть уши, глаза, уйти в забытьё, лишь бы не видеть всего этого, лишь бы не слышать этих рыданий. Но Адлер не могла. Нужно было держаться, сдерживать себя, раз уж она осмелилась прийти сюда. Когда всё закончилось и все ушли, даже уставший Джон, что уже не скрывал гримасу боли на своем мертвенно бледном лице, и растерянный Майкрофт, Ирэн решилась подойти к его свежей могиле. Ноги казались ватными, подкашивались, но она, стараясь совладать с собой, шла по рыхлой, вобравшей в себя всю влажность утреннего дождя земле. Могила Шерлока утопала в белых лилиях, чья белизна слишком слепила. Ирэн знала, что ему это бы не понравилось. «Как банально и сентиментально», — вот что бы он сказал на это. Она вздрогнула от этой мысли, протянула свою руку, нежно провела по мрамору могильной плиты, ощущая, как от холода ладонь неприятно щиплет. Тогда осторожно положила две розы на свободное место и в последний раз вздохнула этот воздух, в котором ароматы цветов смешались воедино. Пора было уходить. Небо заволокло тяжелыми свинцовыми тучами, что должны были вот-вот разразиться новым ливнем. Они тёмной, зловещей завесой нависли над Ирэн, давили на неё своей тяжестью. И, стоя на этом кладбище, под покровом зловещих дождливых туч, Ирэн чувствовала себя потерянной, маленькой, брошенной девочкой. Когда первые капли дождя упали на хрупкие лепестки двух роз, этих ярких пятен среди белоснежных лилий, Ирэн Адлер быстрым шагом уходила с кладбища. Эти две розы… Если бы Шерлок был жив, то догадался, от кого они. Обязательно. *** Ирэн нравилось в Париже днем. Непрекращающийся шум, гомон местных жителей или туристов, вечно бегущих куда-то по своим делам, не давали уйти в себя, помогали отвлечься хотя бы на короткий миг от этих ужасных чувств, что клубком острых иголок собрались где-то около сердца и напоминали о себе при каждом движении острой режущей болью. Но глубокой ночью… когда все замолкало, когда тишина перевоплощалась в те темные, огромные тучи, что тогда нависли над кладбищем, и заполоняла всю комнату, всю квартиру, весь Париж; когда рой гнетущих мыслей нападал на неё, превращая эту резкую боль на тупую, ноющую, ещё более ужасную. Тогда она не выдерживала, начинала долго рыдать, прикрыв лицо ладонями, тихо всхлипывая, задыхаясь от этих душащих слёз. Эти бессонные ночи были нестерпимы. Ведь в кромешной тьме давно забытые воспоминания выныривали из пучины памяти, трогая ещё свежую, не зажившую рану, а новые страхи мучили её неокрепшее сознание. Но днем все более-менее налаживалось: свежие раны на время заживали, страхи развеивались с первыми лучами солнца, а воспоминания тонули в темной бездне памяти. Но любое незначительное напоминание: тот же запах сигарет, похожее серое пальто, буйные тёмные кудри — всё это оживляло воспоминания, будило их от неглубокого сна. Несмотря даже на это, днем было легче. Легче сдерживаться от слёз, легче прогонять страхи. Намного легче. Так она, Ирэн, и существовала ото дня к ночи. В светлое время суток Адлер работала в небольшом антикварном магазине, что открыла сама, там она с удовольствием общалась с посетителями по-французски и ухаживала за старинными вещами. Это приносило хоть какую-то малейшую радость в её затонувшую во тьме жизнь. Но все же, любая тьма когда-то должна рассеяться, пусть и пройдет месяц, год, десять лет или пятьдесят, но всё меняется. Так случилось и с жизнью Ирэн Адлер. В тот день Ирэн медленно шла на работу по небольшой уличке, чью утреннюю рутину она выучила досконально, до малейших деталей, потому что она была такой точной, неизменной. Вот там, за рогом, милая старушка в желтом ситцевом платье продавала цветы и скоро к ней должен был прийти первый покупатель — мужчина средних лет, что каждое утро покупал свей жене букет ромашек, а напротив, в прелестной пекарне, уже испекся хлеб и булочки, которые должен купить маленький мальчик, проезжающий мимо Ирэн на старом, поржавевшем велосипеде каждое утро. Ирэн остановилась на минуту, когда тот мальчик действительно проехал мимо неё, слегка улыбнулась ему и пошла дальше, почему-то чувствуя на душе странную, светлую радость, будто что-то хорошее должно было случиться сегодня. Когда Ирэн уже открывала дверь магазинчика, то это чувство усилилось настолько, что она не смогла сдержать глупую улыбку. Дверь магазинчика отворилась, громко зазвенел колокольчик, висящий над ней. В воздухе слышались приятные нотки аромата роз. Это удивило Ирэн. И заставило дремавшие воспоминания шевельнуться, вызвав у неё неприятный острый укол в груди. Адлер оглядела помещение и едва не задохнулась. На прилавке лежала одинокая красная роза, а рядом с ней — записка. Всего два шага — и Ирэн оказалась около прилавка. Она медленно развернула записку, на которой аккуратным, таким знакомым почерком было написано всего два слова: «Я жив». В тот день Ирэн Адлер впервые за то долгое время, что она провела в Париже, зарыдала от радости и облегчения. Потому что ночь наконец-то закончилась. *** Вздох. И резкая острая волна боли охватила ослабшее сознание Шерлока. Лёгкие будто наполнились пламенем, что жгло изнутри настолько, что единственное, чего Холмс сейчас хотел — содрать с себя шкуру, лишь бы не было так больно. Выдох. Боль и этот адский огонь немного ослабли, позволяя возможности здраво мыслить вернуться хоть на минуту. Шерлок попытался открыть глаза, но яркий свет острыми иглами впился в его глаза, ослепляя. Ему хватило пяти секунд, чтобы с закрытыми глазами, в полуобморочном состоянии понять, где он находится. Больница. Неприятный запах медикаментов и собственная боль помогли Шерлоку всё осознать даже в такой момент. Холмс вновь попытался открыть глаза и попытка, к счастью, удалась. Он таки действительно в больнице. Теперь нужно узнать, как он здесь оказался. Шерлок постарался вспомнить. Слегка прикрыл глаза, чтобы резкий свет так не резал глаза и попытался окунуться в Чертоги. Но там всё заволокла молочная плотная мгла. Ему это не нравилось. Из-за неё он чувствовал себя потерянным и несобранным. В последний раз Холмс был таким только во время последней встречи с Этой Жен… О, нет. Вспоминать о ней сейчас точно не стоило. Соберись, Шерлок. И попытайся вспомнить, несмотря на эту чертову мглу. …Мэри… Пистолет… Выстрел… Всё ясно. Кусочки пазла встали на свои места, объединяясь в одну целую картину. Шерлок вновь открыл глаза, и первое, что он заметил — буйство красок. Холмс раздраженно чертыхнулся. Вся его палата была забита цветами, их запах щекотал нос, а эти насыщенные тона нервировали — белый, розовый, фиолетовый и красный… Ярко-красный. Алый. Цвет, который был знакомым Шерлоку ещё с его мнимых похорон. Холмс сфокусировал свой взгляд на этом красном пятне. Алая роза. Одна алая роза, стоящая вдалеке от остальных цветов, на том расстоянии, чтобы могла броситься в глаза сразу. Как бы Шерлок ни старался, но не смог сдержать улыбки. Ну и пусть. Никто и так его не видел. А пока хотя бы на короткий миг можно же было поддаться слабости и полюбоваться этой розой, представляя, что рядом стоит она со своей привычной соблазнительной полуулыбкой на алых, как лепестки этой розы, губах. Можно же было, ведь так?