Тихоня

1 Новая школа была прилизанная, бело-зеленая, облитая солнцем. Солнце, к слову, жарило невыносимо. Директриса говорила: — Вы убедитесь, дети здесь хорошие. По успеваемости — первое место штата. Вы знаете, что наша школа — единственный во всей Америке за последние пятьдесят лет четырежды серебряный призер в олимпиаде по биологии и ботанике и дважды — золотой? — Ботаника — то, что надо, — добродушно сказал отец и потрепал Скотта по волосам так, словно сыну было семь лет, а не семнадцать. — Скотт всегда любил ботанику. Верно? — Угу, — буркнул Скотт. Надо же. Запомнил. Когда только отец успел выучить, какие предметы Скотт любил? Вроде бы даже в табель успеваемости ни разу не заглядывал. И почему именно Скотту досталась почетная обязанность знакомиться со школьными педагогами, а Саре — сопровождать маму в больницу? Он бы лучше сидел в бесконечных коридорах нескончаемой череды клиник, чем разыгрывал из себя милого мальчика и попросту достойного сына заботливого отца. Он косо глянул на отца. Тот разве что не лопнул от тщательно разыгрываемого радушия, а директриса вторила ему той же глянцевой, точно с обложки каталога «Икея», улыбкой. Скотту стало душно, хотя окно было распахнуто настежь, и через него лилась эта дикая, пока еще непривычная жара. Наконец отец закончил расшаркиваться с директрисой. Скотт проводил его до крыльца школы. Он уже почти развернулся, чтобы отправиться хотя бы на один урок (остальные он все равно пропустил в пустой болтовне), как отец сказал: — Здесь хороший климат. Экология. И врачи, говорят, неплохие. Скотт не стал отвечать. Вспомнил, что так отец говорил про каждый из трех городов, что они сменили. Нигде не было достаточно хорошо, даже неплохо не было. Город ничего не меняет, экология не помогает. Он уже перестал надеяться и отчаянно верить. Ему хотелось, чтобы отец оставил его в покое. Алек Райдер ломал жизни и Скотту, и Саре, и даже не понимал этого. Сара рыдала навзрыд, когда они покидали холодную Миннесоту, потому что верила: там остается любовь всей ее жизни. Скотт поспорил бы, он готов был о заклад биться, что Сара забудет того парня спустя неделю, но все равно ничто не стоило града ее крупных слезинок. Им же уже достаточно лет, чтобы жить без родителей. Они могли бы остаться на насиженном месте, в своих школах, а не срываться в другой конец страны под самый конец семестра. Но отцу было плевать на их чувства, а мама уже мало что понимала. Наверно, и ей было бы лучше, не потащи ее отец в дальний путь. Скотт пожал плечами и ровно ответил: — Посмотрим. Я пойду на урок, пап. До вечера. — Ты можешь пропустить этот день, — вдруг сказал отец. — Ничего страшного, если ты завтра начнешь учиться. Придешь вместе с Сарой, тебе так будет спокойнее. Кто сказал, что мне сейчас не спокойно, хотел огрызнуться Скотт, но вместо этого заметил: — Завтра тест по биологии. Хочу познакомиться с преподавателем. На носу олимпиады, а там и гранты. Отец просиял так, что Скотту стало стыдно. В такие моменты казалось, что отец верит в него и гордится им. А потом он делал что-то такое, от чего Скотт начинал ненавидеть его и винить во всех своих несчастьях сильнее прежнего. — Ты молодец, — сказал отец и положил руку ему на плечо. Скотт словно бы случайно сбросил отцовскую ладонь с себя и, фальшиво улыбнувшись, повернулся к нему спиной и вошел в здание школы. К счастью, открытые окна практиковала только полоумная директриса. В коридорах и классах работали кондиционеры, и Скотт даже продрог в своей футболке. Его поймала какая-то женщина, кажется, кто-то там по воспитательной работе, а может, и нет, и строго заявила, что у них есть правила касательно одежды, и ему следует спрятать голые руки. Скотт пообещал исправиться и сказал, что он новенький. — Я знаю, — вдруг смягчилась женщина. — Пойдем, я провожу тебя. Скотт Райдер, верно? А где твоя сестра? Я слышала, что с вашей матерью. Бедные детки. Скотт едва сдержался, чтобы не посоветовать ей не лезть не в свое дело. Женщина вцепилась ему в локоть, распахнула дверь словно бы в первый попавшийся кабинет и в повисшей тишине объявила: — Прибавление! Помогите новичку освоиться. Скотт, это твой класс. Он обвел взглядом своих новых одноклассников. Ничего особенного. Такое было уже в предыдущих школах. Скотт сдержанно кивнул, заметил пустующую парту и сел за нее. — Продолжайте, — разрешила женщина. Учитель, все это время тихонько стоявший в стороне с маркером в пальцах, вернулся к доске. Физика, уныло подумал Скотт. Не самый его любимый предмет. Он давно запустил ее, еще в позапрошлой школе, и с тех пор не нагнал. Не до того было. Да и просто интерес пропал. Он принялся оглядывать класс. На него тоже глазели, но без вражды. Уже хорошо. Какая-то девчонка, сидевшая на стуле так, что можно было рассмотреть всю ее задницу, выскочившую из джинсов, хмыкнула. На нее шикнули. И вправду хорошие ребята, хоть здесь директриса не соврала. Не начинают сразу же травить новичка. Скотт пропустил мимо ушей напоминание учителя о том, на чем они остановились, и уставился в окно, на бушующую зелень, припеченную возмутительно рыжим, точно свежий яичный желток, солнцем. После урока он огляделся в поисках кого-нибудь, заслуживающего доверие. Выбор его пал на девушку, неуловимо похожую на Сару. — Биолог? — переспросила она, выслушав его вопрос. — Он ушел уже. А тебе зачем? — полюбопытствовала она. — Завтра тест, — сказал Скотт. — Хочу подготовиться. — А, заучка, значит, — кивнула девушка. — Он не дает ничего для подготовки. Лучше сделай вот что, — решила она. — Перед тестом будет лаба, а без пары только Тихоня. Он вечно здесь после уроков ошивается, на самом верху. Ты, получается, с ним будешь. Скотт уже начал понимать, что здесь у всех речь отдает провинциальным душком. Осталось только к этому привыкнуть. — Какой Тихоня? — спросил он. Девушка заправила прядь светлых волос за ухо. — Ты что, не заметил? Там вон сидел, — указала она рукой. — Сейчас на крыше. Я же тебе сказала. — Здесь есть выход на крышу? — удивился Скотт. — Иди, залезешь. С четвертого этажа. Прыгать-то умеешь? У нас нормативы, — серьезно сказала она. — Третье место по сдаче на весь штат. В курсе? — Только про серебро и золото по выпускным экзаменам, — пробормотал Скотт. — Спасибо. Он отошел в сторону. Карабкаться на крышу за каким-то Тихоней? Вот еще… Значит, придется завтра импровизировать. Впрочем, он знает программу получше некоторых преподавателей, которые у него были. С тестом и лабораторной справится. Он достал телефон, увидел сообщение от Сары. Все еще в больнице, а отец… Отец, наверно, дома. Он обещал разобрать вещи. Скотт представил, как проведет с ним наедине полдня, и отец будет пытаться завязать разговор… Нет, лучше Тихоня. Скотт поднялся на четвертый этаж. После звонка школа словно стихла, лишь издалека доносились кричалки чир-лидерш. В остальном — необитаемое место. Железные перила лестниц, выкрашенные в белый цвет, не тронутые ржавчиной. Светлый ламинат на полах, натертый кроссовками и туфлями. До блеска отмытые окна и буйная зелень за ними. Прекрасное место, чтобы остаться здесь навсегда. Так бы сказал, наверно, отец. Может, он и заявит это спустя неделю-другую. А потом, через полгода, год или два, сумрачно велит собирать вещи: они переезжают. Скотт походил по четвертому этажу, гадая, где же здесь выход на крышу. Наконец он нашел маленький балкончик, вышел на него и задрал голову. До крыши — рукой подать. Он зацепился за обжигающую кровлю и подтянулся наверх. — Тихоня? — позвал он. Тут же почувствовал себя идиотом. Забрался на крышу и ищет какого-то парня, которого в глаза не видел… Скотт обернулся и посмотрел вдаль. Сколько хватало обзора, толпились, жались друг к другу домишки. Белые крыши. Белые заборчики. Раскидистые деревья. Цветные пятна клумб. Какая пасторальная дрянь. — Осторожно, — услышал он вкрадчивый голос. — С непривычки может голова закружиться. Не смотри, что здесь всего четыре этажа. Скотт повернулся и заметил в короткой тени, отбрасываемой вентиляционной шахтой, смуглого парня в темной кофте с рукавами, заканчивающими чуть ниже локтя, и таких же темных, не то серых, не то коричневых спортивных штанах. Странно выглядит, отчего-то подумалось Скотту. С такой сложной физиономией только брючный костюм с галстуком носить. — Ты — Тихоня? — спросил Скотт, приближаясь к нему. — Я — Рейес. А ты Скотт Райдер. Скотт встал напротив Тихони. Рейеса. Во второй школе Скотта наградили кличкой «Голубоглазка», и с тех пор он зарекся звать других иначе, кроме как по имени. Он напомнил себе об этом. Тем более что Ти… Рейес вблизи оказался интересным. Да, именно интересным, повторил про себя Скотт, рассматривая необычно большие для юноши глаза. Большие и печальные. И цвет не разберешь. Желтоватый какой-то. Кошачий. — Ну, меня-то представили всему классу, — сказал Скотт, — а вот твое имя никто не озвучил. Будем знакомы, — добавил он и протянул руку. Рейес пожал ему ладонь. Для этого ему пришлось задрать руку выше головы. Кисть у него была такая же странная, как и весь он, — узкая, изящная. — Садись, — предложил Рейес. — Ты насчет лабораторной по биологии? — Откуда ты узнал? — Догадался, — пожал плечами Рейес. — Так что, будешь стоять? Или сразу уйдешь? Скотт сел рядом с ним на горячую шершавую кровлю. Откинулся на стенку шахты и спиной почувствовал все мелкие выступы. — Здесь все время такое пекло? — спросил Скотт. — Только летом. Еще осенью и весной. И пару зимних месяцев, — сказал Рейес, и в его голосе мелькнула тень насмешки. — Почему ты здесь сидишь? — Потому что здесь тень, — хмыкнул Рейес, — а с той стороны крыши можно поджариться, как бифштекс. — Шутник, — буркнул Скотт. — Я имею в виду, почему на крыше. Все после уроков вроде домой разбредаются. — Я не очень хочу возвращаться домой, — осторожно сказал Рейес. — Мне… впрочем, неважно. Он смолк. Скотт поколебался, не зная, будет ли уместно спросить, в чем дело. Наконец он решил, что нечего лезть в душу к едва знакомому человеку. Лучше поговорить… да о чем угодно. Об учебе. Убить время. Он украдкой посмотрел на Рейеса. Красивый. — Волнуешься перед тестом? — буднично спросил Скотт. — Что? Нет. Нет, — повторил Рейес. — Я отлично знаю биологию. Сядем вместе — успею за двоих решить все. — Как щедро. В качестве благодарности дам тебе совет. Он говорил, глядя куда-то в сторону, и мыслями явно был далеко. — Слушаю, — сказал Скотт. Ему захотелось завладеть вниманием Рейеса. Скотт уже смотрел на него, не таясь. Разглядывал профиль и ежик на затылке. Украдкой посмотрел на руки, но те были чистыми. А может, рукава прячут сгибы локтей… — Здесь неплохой народ, но таких, как я, ненавидят. — Правда? Мне показалось, что к тебе нормально относятся. — Ладно, ладно, — чуть нервно сказал Рейес и повернулся к Скотту. — Меня они просто не замечают. Но в прошлом году одного парня хорошенько избили. Впрочем, он сам виноват. — Ты о чем? — перестал понимать его Скотт. Рейес смотрел прямо ему в глаза. — Разве ты не понял? Об ориентации, конечно. — Ты сумасшедший, — пробормотал Скотт. — Скажешь, я не угадал? Скотт. От звука собственного имени Скотт дернулся, как от пощечины. Угадал. Но как? Он видел-то Скотта меньше часа, а рядом находился и вовсе несколько минут… — Я чую такие вещи, — тихо, отстраненно сказал Рейес. Он опять отвел взгляд, уставился на свои колени. — Кстати, тот парень, которого избили, целовался со мной. — Ты так спокойно говоришь об этом, — поразился Скотт. Рейес опять посмотрел на него. На этот раз он улыбался. — Ну, он зажал меня в раздевалке. Хотя я был против и всячески это демонстрировал. Скотт хлопнул глазами. — Я правильно понимаю… что ты натравил на него одноклассников? Отомстил? — Угу. — У меня от тебя мурашки по коже, — признался Скотт. — А мне жарко, — легко ответил Рейес. — Чего домой не идешь? — Не хочу, — буркнул Скотт. — Тогда побудь со мной. В полшестого, — Рейес приподнял руку и взглянул на наручные часы, — полшестого я должен буду уйти. Но до того времени… побудь рядом, хорошо? — Зачем? — спросил Скотт, невольно задерживая взгляд на потертом ремешке часов Рейеса. — Ты не на измене? — И где ты научился таким терминам? — насмешливо спросил Рейес. — Они, — он указал подбородком в сторону обрыва крыши, — частенько балуются марихуаной за трибунами. Я не пробовал ни разу. И не собираюсь. — Хорошо. — Хорошо — побудешь со мной? — Хорошо, что ты не наркоман. А то я уже начал сомневаться. — Значит, останешься, — заключил Рейес. Он подтянул к себе колено и медленно проговорил, словно сомневаясь в каждом слове: — Я не могу тебе сказать, в чем дело. Но мне важен этот день. И я не хочу терять его. Ни минуты. Ни секунды. Не понимаю, при чем здесь я, подумал Скотт. Не понимаю, почему я все еще не спустился с крыши. Особенно после откровений про парня. В чем-то поступок Рейеса был правильным, в чем-то — гадким. И не разберешь градацию подлости. Но, наверно, Скотту сейчас не следует об этом думать. Он опять загляделся на скулы Рейеса, на его тонкие губы. Меньше всего он ожидал найти в новой школе парня, который с первого же взгляда распознает в нем гея. Об этом даже Сара не знает. Может, Скотт сам себя выдал? Но как? Нет, абсурд… Солнце скользило по небосклону, и тень перемещалась. Скотт сдвинулся в сторону, и Рейес пересел следом за ним. Нагретая крыша жгла через одежду. — Тебе не жарко? — спросил Скотт, дотрагиваясь до широких, разношенных штанов Рейеса. Рейес посмотрел на белую, ни капли не загорелую руку Скотта, застывшую в районе бедра. — Жарко. Зато удобно. Не спрашивай. Рейес повернулся к Скотту спиной и опустился головой ему на колени. Сложив руки на груди, он говорил, что живет здесь с самого детства, и мечтает о большом городе. Сан-Франциско. Или Нью-Йорк. Или другая страна. И его взгляд таранил, ввинчивался, как буравчик. Скотт сам не понял, как начал рассказывать в ответ, что живет в разных городах, словно разными жизнями, но очень хочет найти одну, одну-единственную жизнь, чтобы не приходилось каждый раз играть новую роль. Он сам не понял, когда наклонился и поцеловал Рейеса, запустив пальцы ему в волосы. Рейес положил ладонь ему на затылок и не отпускал, пока солнце не накрыло их. Едва его лучи прижгли загривок Скотту, как Рейес ловко отстранил его, словно и не разрывал поцелуй, а обещал большее, и сел в тень. Поманил — и Скотт странным образом понял, что нужно сесть на колени Рейесу, взять его лицо в ладони и продолжить целовать. В затылке стукнула мысль — мы же едва знакомы! — и эхом от нее разошлись другие причины, чтобы немедленно прекратить целоваться. Нет, сказал себе Скотт. Я его знаю. Он рассказал мне о себе, а я в ответ — поведал свою историю. Этого достаточно, чтобы друг друга знать. Рейес мягко положил ладони на щеки Скотту и прошептал: — Это много значит для меня. Сейчас ты значишь для меня все. Скотт закрыл глаза и качнул головой — не понимаю тебя, ни единого твоего слова, не понимаю того, что вспыхнуло, но и понимать не хочу… Пальцы Рейеса оказались под футболкой и пробежали по животу, по ребрам, точно играя гамму на рояле. Солнце жгло наполовину оголенную спину. Губы казались сухими, и пить хотелось невыносимо. Но еще больше хотелось остаться на этой крыше навсегда. Рейес знал, что делать, и знал гораздо лучше Скотта. Его изящная, нежная ладонь обхватила член Скотта, напряженный, давно уже ждущий ласки. И Скотт разбился на осколки, когда все кончилось, а кончилось быстро, непозволительно, постыдно быстро. Рейес нашел его губы своими, прошептал: — Мне нравится, какой ты отзывчивый. Неискушенный. Как он выговаривает сейчас эти слова? Скотт едва не застонал. У него на языке крутилось лишь одно: хочу, хочу, хочу. Он схватил Рейеса за глотку, заткнул его поцелуем, скользнул языком ему в рот. Не говори ни слова. Хочу, чтобы ты потерял свое самообладание. Рейес простонал глухо, полузадушенно, стоило только Скотту скользнуть ладонью за резинку его штанов. Скотт отстранился, чтобы видеть, как Рейес, прикрыв глаза, ловит воздух ртом, прикусывает губу белыми зубами. Чтобы видеть, как лиловая головка его члена скользит в руке. Какой красивый. Чувство узнавания окатило Скотта. Чувство новизны. Чувство, будто человек — его. И никогда такого в жизни Скотта не было, и уже не будет. Рейес приоткрыл глаза, притянул к себе Скотта, положив руки ему на шею, и целовал, дрожа в оргазме. Оказывается, по вечерам солнце становится терпимым. Уже не поджаривает, а ласково гладит своим теплом. Рейес растянулся на крыше, подложив одну руку под голову, а второй — обняв Скотта. Скотт лег на него, головой на грудь, и изредка касался губами его ключиц. Так хорошо. Так правильно. — Мне пора, — сказал Рейес. — Не уходи. — Мне нужно идти. Почти полшестого. Я должен, Скотт. Мне придется. — Ты просил меня остаться, и я остался. Теперь прошу я. Пожалуйста. Рейес завозился. Скотта разморило, хотелось вечность так лежать, целоваться, потом — снова касаться друг друга, содрогаться от удовольствия. Рейес ухитрился рывком сесть сам и усадить Скотта рядом на колени. А по нему не скажешь, что он сильный… Может, просто ловко владеет телом. Или Скотт слишком расслабился, и поэтому нет никакой трудности делать с ним что угодно. Он взял Рейеса за руку, коснулся губами его пальцев. — Я хочу проводить тебя. — Не нужно, — сказал Рейес. Он опять отвел глаза, совсем как в первые минуты их встречи. — Помнишь, я тебе говорил про того парня, который целовал меня? — Ну, — настороженно ответил Скотт. Рейес выпутал свою руку из пальцев Скотта. — Я соврал. Это я хотел его поцеловать, а он сказал, что я не в его вкусе. И я разболтал, что он — гей. — Что?.. Рейес оказался на ногах. Скотт посмотрел на него снизу вверх. — Ты говоришь это, чтобы я прекратил упрашивать тебя остаться? — Нет. Я говорю это, чтобы ты знал, что я из себя представляю. Пока, Скотт. — Увидимся завтра, — машинально сказали хорошие манеры Скотта, пока сам он пытался понять, почему ему разом стало так душно, так перестало хватать воздуха. Рейес улыбнулся — все той же печальной улыбкой, что и поначалу. — Наверно. Прощай. Скотт помедлил. Когда он пришел в себя и осознал, что его, судя по всему, настиг солнечный удар, Рейеса уже и след простыл. На следующий день Скотт узнал, что Рейеса задержали полицейские за вооруженное ограбление магазина у автозаправки. Кажется, пистолет Рейеса стрелял холостыми, но хозяин магазина успел порядком испугаться. Еще у Рейеса обнаружили пакетик травы, и ему хотели вломить по полной. Говорили, что Рейес не то что травы, даже сигарет никогда не брал в руки. Что не мешало ему продавать марихуану одноклассникам. Это тоже всплыло на поверхность. Вроде бы никому не было дела до Рейеса; даже его родителям — вечно пьяной матери и череде отчимов. А еще он был достаточно взрослым, чтобы отправиться в тюрьму. Соверши он набег на магазин месяцем раньше, еще успел бы попасть в детскую колонию. А теперь поздно. Настоящий срок и настоящая тюрьма. Свой первый тест по биологии Скотт завалил. 2 Настроение, как и всегда по будням, было дурным. На выходные ювелирная лавка не закрывалась, и поначалу Скотт работал семь дней в неделю, но потом взбунтовался. Даже тот факт, что ему нравилась зарплата, которую платил ему Винс, не мог примирить его с десятичасовым рабочим днем, намеревавшимся забрать всю жизнь Скотта. Он ожидал, что Винс уволит его, в конце концов, зачем ему держаться за работника, который выдержал всего-то два месяца и сразу же заныл? Но тот неожиданно пошел на встречу, пробурчал, что урежет жалование, и позволил Скотту почувствовать себя свободным человеком. Два дня в неделю, но это уже было достижение… Скотт давно смирился, что жизнь идет не так, как задумано. После злосчастного переезда, последнего для их семьи, мама прожила три года. Рекордно долгий срок. Ей обещали пару месяцев. От силы шесть. Выходит, отец был прав, когда считал, что Реддинг пойдет им всем на пользу. Да только мама так тяжело болела, что Скотту все чаще казалось: нужно ее отпустить. Он ненавидел себя за эти мысли, но еще больше он ненавидел отца за то, что тот продлевает страдания мамы. Скотт пару раз всерьез задумывался, что у него два пути: или уехать, затеряться в Штатах, и больше никогда не выходить на контакт с семьей, или сигануть с крыши повыше, чтобы наверняка. Оба раза не хватало решимости. Денег на колледж у отца не было, а мелочь, заработанная близнецами, утекала на бытовые нужды. У отца немного оставалось для взноса за первый семестр для обоих детей, но Скотт, как говорила Сара, распсиховался. В результате он потребовал, чтобы отец все, что у него было, отдал Саре, а сам исполнил свое давнее желание и уехал из города. Его помотало по стране пару лет, и в итоге он остался в Большом Яблоке и снял квартиру в Сохо, перебиваясь с одной работы на другую. Работодатели то и дело говорили, что у него незаурядный ум, и с поражающей регулярностью увольняли. Или Скотт уходил сам. О том, чтобы работать официантом, он не мог помыслить — пробовал, и лицо чуть не треснуло от фальшивой улыбки. Всучивать пылесосы, наборы ножей и даже завтрак в тюбиках (точь-в-точь как у астронавтов!) тоже не получилось. Не умел он убеждать людей, что им обязательно нужно купить ерунду, которая не сделает их счастливее. В конечном итоге он решил, что продавать ювелирные украшения людям, которые приходят в лавку с твердым знанием, что именно им нужно, — не самая худшая в мире работа… По крайней мере, здесь ему не нужно уговаривать совершить покупку. Достаточно просто одобрительно говорить, что эти серьги очень подходят даме в годах, или заверять, что от такого обручального кольца избранница не сможет отказаться. Был четверг, и Скотта спасали только мысли о том, что еще полтора дня — и он сможет выспаться, выпить и отдохнуть. А потом рутина поглотит его снова. Он уже почти перестал спрашивать себя, навсегда ли то, что происходит с ним. Похоже, навсегда. Ему двадцать три, и он погряз в быту. Смешно даже, что в семнадцать лет казалось, что его ждут великие свершения. Дурак… Скотт уловил характерный топот по лестнице — он научился слышать, как клиент только поднимается в их лавчонку, и сразу же вскакивать с расшатанного стула. Даже самая тонкая и звонкая девушка оповещала о себе легкой походкой, так уж получалось. Винс одобрял внимательность к Скотту. Сам он редко выходил к клиентам. Только если чуял, что в лавку заглянул особенно толстый денежный мешок. Скотт привычно занял свое место у прилавка с обручальными кольцами. Весной все хотели жениться. Весной у всех было, кого любить. Дверь отворилась, и вошел молодой мужчина в костюме цвета топленого молока, в одной руке он нес небольшой кейс. В глаза бросились его перчатки — белые, идеально белые, и отчего-то не было сомнений, что и при ближайшем рассмотрении они окажутся как новенькие. От мужчины потянуло дорогим одеколоном, чем-то неуловимым, словно запах новой роскошной машины, и лишь после этого Скотт потерял дежурную улыбку. Он узнал. Прошло столько лет, а он все равно узнал Рейеса — стройного, с янтарными глазами и смуглым лицом. Рейес прошел вперед, как хозяин жизни. Уверенный, полный сил. — Меня интересуют перстни, — проговорил он, посмотрев на Скотта. В глазах его не мелькнуло и тени узнавания. — Сюда, пожалуйста, — пробормотал Скотт и двинулся влево. В подсобке раздались шаги, но Винс не вышел в зал. Затаился. Скотт лихорадочно соображал, напомнить ли Рейесу свое имя, или не стоит. То, что для Скотта стало самым ярким переживанием юности, вряд ли что-то значило для Рейеса, иначе бы он не совершил ту кражу… не попытался… — И это все? — недовольно произнес Рейес, опустив глаза на прилавок. — Видите ли… я проездом в городе, — понизил он голос, поднял глаза и добавил, глядя на бейдж Скотта: — Мне говорили, что здесь можно купить нечто особенное, Скотт. Коллекционное. Не разочаровывайте меня. Скотту незачем было окидывать Рейеса наметанным взглядом. И так ясно, что клиент той касты, ради которой Винс и держит магазин. Вдруг разлилась в голове жгучая обида: ладно в лицо не узнал, но при взгляде на имя-то мог вспомнить! Вы знакомы один день, прошептал кто-то внутри. Всего один. Он не знает, что ты не мог перестать о нем думать. Что ты так и не перестал его вспоминать. — Извините, — буркнул Скотт и тут же мысленно дал себе подзатыльник: Винс все слышит, и Винс будет верещать на него добрых полчаса, когда клиент уйдет облизанным со всех сторон! Нельзя же всерьез ожидать чего-то от Рейеса, нельзя до такой степени разыгрывать обиду, чтобы хамить ему… — Присаживайтесь, я все подготовлю. Рейес опустился на диванчик у стены напротив и закинул ногу на ногу. Пока Скотт возился с сейфом (и отчего подрагивают пальцы?), Рейес сказал: — По вывеске и не скажешь, что у вас тут есть сокровища. Внешность обманчива. Не правда ли, Скотт? — Полностью с вами согласен, — ответил Скотт. Он обманулся внешностью Рейеса шесть лет назад. Так обманулся, что до сих пор забыть не может. — Взгляните, пожалуйста. Рейес легко поднялся с диванчика, обтянутого искусственной белой кожей, и облокотился на прилавок напротив Скотта. Склонившись к обтянутой бархатом подставке, он извлек из верхнего кармана пиджака увеличительное стекло размером в пенсовую монетку и уставился на перстень, отхваченный Винсом на выставке всего месяц назад. На перстне висел устрашающий ценник, но он стоил того. Пока Рейес разглядывал крупный чистый камень, Скотт разглядывал его самого. Волосы, кажется, в геле. Иначе с чего им так послушно лежать? Перчаток не снял. Франт. Запоздало Скотт задал себе вопрос: когда Рейес успел разбогатеть? Он должен был выйти из тюрьмы год назад, или около того… И уже в который раз за день Скотту захотелось настучать себе по голове. Разумеется, Рейес не начал честно работать. Скотт напрягся. Он уже сталкивался с мошенниками, но еще ни разу лавку Винса не обкрадывали. — Расскажите характеристики, — велел Рейес, не отрывая глаз от перстня. Пока Скотт перечислял все достоинства редкого, большого и почти без дефектов рубина, Рейес взял паспорт на перстень и словно сверял то, что говорит Скотт, с написанным. Не удержавшись, Скотт поинтересовался: — Ну как, сходится? — Вполне, — Рейес поднял на него взгляд. — У вас хорошая память. Вы со всеми клиентами ведете себя так нахально или один лишь я удостоился такой чести? Скотт прикусил язык, но было уже поздно. Винс, круглый, точно воздушный шарик, выплыл из своей каморки, бросил на него яростный взгляд и, заулыбавшись, заворковал: — Это стажер, не судите по его манерам мой магазин… Он умел заговорить человека. Винс приторно лыбился, изящно отсыпал комплименты Рейесу, одобрял его выбор и по большому секрету сообщал, что в следующем месяце ожидается поступление крайне редких, почти находящихся в розыске браслетов… Скотт стоял за ним и буравил взглядом пол. Наконец Рейес небрежно заявил, что берет перстень, а насчет всего остального подумает. — Как будете расплачиваться? — пропел Винс. — Наличными, — ответил Рейес, и Скотт почувствовал, как Винс подрастерял воодушевление. — Замечательно, — все тем же сладким голоском ответил Винс. Он дернул рукой, и Скотт поставил рядом с ним машинку для пересчета купюр. Рейес тем временем положил на прилавок свой кейс и вытащил из него три пачки банкнот, перехваченных резинками. — Надо позвонить в банк и проверить серию и номер, — негромко сказал Скотт. Рейес с интересом посмотрел на него, а Винс отрезал: — Помалкивай. Простите его, — тут же заегозил он перед Рейесом, — насмотрелся фильмов… — он осекся. Скотт тоже заметил крошечное пятнышко краски на верхней купюре. Он молча придвинул к Винсу ультрафиолетовую лампу. Но купюра оказалась подлинной, со всеми необходимыми знаками. — Проверяйте, — вальяжно разрешил Рейес. — Я подожду. Винс зло посмотрел на Скотта и пробурчал: — Как будто я не отличу честного человека от афериста. Вскоре Рейес принял упакованный в коробочку перстень из пухлых ладошек Винса, сердечно с ним распрощался и, уходя, вдруг подмигнул Скотту. Обвел вокруг пальца, подумал Скотт, как только дверь за Рейесом закрылась. Не только узнал, но и обдурил. И деньги наверняка фальшивые, должны быть фальшивыми… — Как ты себя вел?! — накинулся на него Винс. Скотту приходилось наклонять голову, чтобы смотреть вздорному коротышке в глаза. — Ты же сам видел, что он из себя представляет! — Купюра все равно меченая, — огрызнулся Скотт. — Я терплю все твои склонности, но если ты будешь строить глазки клиентам… — Нет у меня склонностей! — рявкнул Скотт. — Извините. Меня сегодня и так уже вымотала ваша мадам… Винс усмехнулся. Остывал он быстро, а мадам, раз в месяц изводившую их, но покупавшую побрякушек на кругленькую сумму, и сам терпеть не мог. Скотт выдохнул: непослушание сошло ему с рук. Винс, в сущности, неплохой мужик, хоть и относится к своим работникам, как к дрессированным обезьянкам… Дверь вновь распахнулась, и Скотт опешил. Это опять был Рейес, но на этот раз его впихнули буквально за шкирку. За ним высился чернокожий полицейский. — Он брал что-то у вас? — пробасил полицейский. — Это… это конфиденциальная информация, — без особой уверенности проблеял Винс. — Не вертись! — прорычал полицейский и дернул Рейеса за плечо. Тот, растрепанный, потерявший всякий лоск, зло выдохнул. Взгляд его бегал по ювелирке, остановился на Винсе — умоляющий, жалкий, перебежал на Скотта — и в этих янтарных глазах была только мольба. — А что, собственно, происходит? — уже спокойнее спросил Винс. — Вы мне скажите, — выплюнул полицейский, без предупреждения толкнул Рейеса к прилавку и надавил ему на спину безо всякой осторожности. Рейес лег лицом на недавно отмытое до блеска Скоттом стекло и молча стерпел, как полицейский заковал его в наручники. Кейс выпал у Рейеса из рук и раскрылся. Полицейский присел, собирая выпавшие пачки банкнот и приговаривая: — Улики, все эти улики отправят тебя надолго за решетку, малец. — Это мошенник? — ожил Винс. — Рецидивист, — усмехнулся полицейский крепкими белыми зубами. — А ну лежи! — вдруг опять зарычал он на Рейеса, попытавшегося было выпрямиться. Рейес пугливо прижался лицом к прилавку. Жалко его перчатки, отстраненно подумал Скотт. Наручники их испортят. Винс уже с готовностью сдавал интерес Рейеса к дорогим украшениям, рапортовал, что сразу заподозрил меченые купюры, но так похожи на настоящие!.. Полицейский, ухмыляясь, кивал: да-да, этот художник мастерски подделывает деньги, никто лучше него не нарисует портрет президента… — Распишитесь, — потребовал полицейский и положил на прилавок бумагу. — Этим вы подтверждаете, что я взял у вас улики до окончания следствия. Деньги и кольцо. — Перстень, — тихо поправил Скотт. А когда Рейес успел научиться рисовать? В тюрьме были художественные классы? Впрочем, он ведь столь многого не знает о Рейесе. И так часто забывает об этом. — Уймись! — шикнул на него Винс. — А долго ждать? — пытливо спросил он. — Скоро вернется к вам ваше добро, — пообещал полицейский. — Церемониться с этим… — он подтолкнул Рейеса в плечо. — Долго не будут. Это я вам точно говорю. Получив подпись Винса, полицейский сунул в прозрачный пакет на молнии деньги и перстень. Схватив Рейеса за плечо, он вздернул его и подтолкнул к выходу. Скотт испытывал смешанные чувства. Рейес обманул его во второй раз, и обманул открыто, но все же он не заслуживал тюрьмы. Не заслуживал он, чтобы его грубыми тычками гнали в машину полицейского… Рейес бросил на него напоследок взгляд. Несчастный, обреченный. Скотт покраснел, словно он сам сдал Рейеса полиции. Остаток вечера он плавал как в тумане. Винс то и дело взрывался гневной тирадой в адрес воров, как будто он сам не был таким же вором и спекулянтом, и Скотт ему машинально поддакивал. Сам думал о другом. Он вспоминал далекий осенний, но по-летнему жаркий день, крышу, прикосновения… Ему тогда искренне понравился Рейес. Даже не так. Он влюбился в Рейеса с первого взгляда, с первого слова. Ему с юношеским максимализмом показалось, что эта любовь навсегда. И он ее слишком быстро лишился, чтобы пережить присущее первой любви разочарование. После рабочего дня Скотт понял, что не может просто пойти в свою квартиру, поужинать и лечь спать. Слишком много произошло. Он был готов смириться с тем, что Рейес теперь богат и не узнает его, но принять, что Рейес вновь окажется в тюрьме, Скотт отказывался. Ему было стыдно, иррационально стыдно, хотя он не совершил ничего плохого, и он отчаянно жалел Рейеса. Он оставил белую рубашку в ювелирке и надел другую, в клетку, удобную. Ноги сами повели его в бар. Усевшись за стойку, Скотт заказал виски со льдом. Кто сделал Рейеса преступником? Тюрьма? Или изначально он был с червоточиной, и лишь вопросом времени было, когда он впервые ступит за черту дозволенного? И в то же время… вне зависимости от причин… взрослая тюрьма могла сломать едва оперившегося парня. Рейес подходил для взрослой колонии по рамкам закона, но по факту он оставался школьником, готовящимся к выпускным экзаменам. Что с ним происходило в тюрьме? — То же самое, пожалуйста, — раздался рядом голос, и на соседний стул уселся Рейес. Скотт поймал себя на том, что уже ничему не удивляется. Он посмотрел на белые перчатки Рейеса, почти не испорченные наручниками. На среднем пальце сверкал перстень с непристойно огромным и редким рубином. Скотт посмотрел Рейесу в глаза. — Разве ты не должен сидеть в изоляторе? — поинтересовался Скотт. Рейес сверкал весельем и, несомненно, был чертовски доволен собой. — Должен. Десять раз как должен. — Тот полицейский… — Мой хороший приятель, верно, — не дал Рейес Скотту договорить. — Я не ожидал увидеть тебя в этой лавке. — Взаимно, — буркнул Скотт. Поддавшись чувствам, он выпалил: — Почему ты хотел ограбить магазин у заправки? Откуда у тебя пистолет взялся? Рейес лишь на мгновение смешался, но, скорее всего, он ждал этого вопроса, а растерянность лишь разыграл. — Видишь ли… — негромко сказал он. — Мне пришлось. Благодарю, — обратился он к бармену с теплой улыбкой. Придвинув к себе бокал, Рейес уставился в него. — Тот пистолет принадлежал моему отчиму. Одному из… Появись ты на пару дней раньше, я бы, может, и передумал. Но ты опоздал. Я твердо решил сбежать именно в тот день, когда ты поднялся за мной на крышу. Мне жаль. — Жаль, что тебя поймали? Рейес кивнул и глотнул виски. На этом разговоры о прошлом были закончены, и Рейес доверительно сообщил, что это проведенная в ювелирке афера — его любимая, и он хотел назвать ее в свою честь, но один из его партнеров заявил, что это, как минимум, нескромно. Пришлось называть ее «Шарлатан». Суть была в том, что он расплачивался настоящими деньгами, а не фальшивкой, как поначалу решил Скотт, а потом возвращал себе и их, и «купленную вещь». — Ты не продашь этот перстень, — сказал Скотт. — Даже на черном рынке. — Кто сказал, что я буду его продавать? — Рейес вытянул перед собой руку, любуясь бордовым камнем. — Он нравится мне. Я его оставлю. Скотт неожиданно для себя засмеялся — глупо, не к месту. Рейес удивленно воззрился на него, а Скотт выдохнул с последним смешком: — Скучал. Знаю, что так не бывает, но я по тебе скучал все эти годы. Помолчав, Рейес сказал: — Я тоже. Все это время. И он положил ладонь на руку Скотта. Врет он? Хочет обмануть? Скотт не знал. Просто слушал, как Рейес негромко говорит, что лишь чудом смог поставить себя в тюрьме так, что его почти не трогали. По большей части не трогали. Потом один из государственных адвокатов каким-то образом раскопал его дело, предложил встретиться и начал подавать апелляцию. Суд принял во внимание возраст Рейеса, его мать, постоянно пребывающую в запое, и череду отчимов — таких же алкоголиков и наркоманов, как она. Поздно было доказывать, что новоиспеченные отцы издевались над Рейесом и били его, но помощь пришла, откуда не ждали: директриса школы, всегда раздражавшая Рейеса, дала безупречные, искренние показания о регулярных побоях и психологическом давлении на мальчика — умного, талантливого, но несчастного в своей непутевой семье. Присяжные расчувствовались, судья была благосклонна, и вместо пяти лет Рейес просидел всего два года, показавшиеся ему, тем не менее, вечностью. — Однако, — говорил он, — я завел некоторые полезные знакомства, как это бывает со всеми неглупыми людьми в местах лишения свободы. И когда я вышел… …он понял, что не может найти работу. Он не мог быть разнорабочим, официантом или кассиром в МакАвто. Он не знал, как жить. Он не планировал попасть в тюрьму, когда попытался сбежать из Реддинга. Он полагал, что сможет раздобыть денег и начать новую жизнь где-то далеко, в другом городе, другом штате, но ни разу не думал, как станет зарабатывать. Когда он отчаялся и решил купить пистолет, его нашел знакомый бывшего соседа по камере и предложил немного подзаработать. — Никаких убийств, — четко сказал Рейес. — Исключительно творческие акции. — Кражи, ты хочешь сказать. — Ты опошляешь мое ремесло. — Тогда давай не будем о нем говорить, — поморщился Скотт. — Легко, — ответил Рейес. — Расскажи о себе. Скотт рассказал. Без утайки, но и без лишних подробностей. Мама умерла, Сара учится. Он — уже даже не пытается найти себя в этой жизни. Рейес слушал молча. Выдержав паузу, он спросил: — У тебя есть кто-нибудь? — Я не настолько пьян, чтобы обсуждать с тобой мою личную жизнь. — А хочешь опьянеть? — вкрадчиво спросил Рейес. Скотт посмотрел на него. Лицо Рейеса было так близко, что стоило лишь чуть наклониться — и тогда бы они соприкоснулись губами. — Нет. Не хочу. — Поехали со мной, — позвал Рейес, внимательно глядя на него. Его ладонь скользнула Скотту на поясницу, и все тело словно прошибло разрядом тока. Все еще влюблен в него, отчетливо понял Скотт. Все еще… — Я снял квартиру неподалеку. — Поехали, — ответил Скотт словно во сне. А может, это и был сон. Один из тех, которые ему иногда снились, и он возвращался в старшие классы, и рядом был Рейес. Скотт потянулся в задний карман за бумажником, но не нашел его. — Прости, — без малейшего раскаяния сказал Рейес. — Привычная ловкость рук. Держи. Я расплачусь. Скотт забрал у него свой бумажник, пересчитал в нем деньги. Все на месте. — Не веришь мне? — развеселился Рейес. — Я бы тоже на твоем месте не верил. — Верю, — отозвался Скотт. — И в который раз попадаю впросак. — Всего-то в третий. Они вышли из бара, и Рейес поймал такси легким взмахом руки. Он сел на переднее сидение, а Скотту пришлось устроиться на заднем. Кровь стучала у него в висках. Хотелось притянуть Рейеса к себе и поцеловать — поцеловать жадно, жестко. Помнит, все-таки помнит. Первую любовь не забываешь никогда. Даже если эта любовь длилась всего несколько часов. Такси остановилось у прекрасно знакомого Скотту дома. Рейес выпорхнул из машины, и Скотту ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Он поймал Рейеса за плечо. — Аккуратнее! Мой напарник несколько перестарался, пока разыгрывал комедию… — Ты привез меня к моему же дому, — обвинил Скотт. Он положил руки на плечи Рейесу, хотя еще секунду назад хотел возмущенно толкнуть его. — Я очень хотел к тебе в гости. Скотт притянул его к себе, коротко, рвано коснулся губ. Рейес прижался к нему, обхватил за талию и не отпускал, пока Скотт не начал терять чувство времени. Все вокруг растворялось, пока он обнимал Рейеса, скользил языком по его языку и чувствовал жар его тела через одежду. Из окна, распахнутого над их головами, заулюлюкали. — Пойдем, — дернул Скотт Рейеса за руку. — Мы и так шоу соседям устроили. — Ты частенько такое делаешь? — Не твое дело. Скотт затащил Рейеса в подъезд, рванулся к лестнице, но Рейес рывком впечатал его в стену, прижался сзади и прошептал: — Я тебя серьезно спрашиваю. Многих ты водил к себе домой? На мгновение Скотту показалось, что Рейес заломит ему руки и наденет наручники так же, как сегодня окольцевали его самого. Но он прижимался грудью к спине, щекой — к затылку и водил руками по бокам — от подмышек до бедер и обратно, и снова вниз… Пауза затягивалась. Скотт подался ягодицами назад, к твердому паху Рейеса. Хотел поймать его за ладони, но Рейес ловко скользнул ими на талию, обнял и глубоко вдохнул, проводя носом по виску Скотта. — Многих. Я тебе верности не обещал. Рейес обжег дыханием ухо, коснулся губами шеи, и Скотт вывернулся из его уже не такой крепкой хватки. Света не было, лампочку выбили год назад. В темноте они взобрались на третий этаж, и Скотт впустил Рейеса в свою квартиру, запоздало спрашивая: — Как ты узнал, где я живу? — Неужели ты всерьез думаешь, что это так сложно сделать? Рейес стащил перчатку зубами. Отбросив ее на пол, он налетел на Скотта, снова прижал его к стене, на этот раз спиной, а не лбом, и провел ладонью по его щеке. Вместе с перчаткой на пол упал и перстень, со звяканьем закатившись под шкаф. Скотт спустил с плеч Рейеса пиджак, взялся за крупные пуговицы жилета, за мелкие пуговицы рубашки… — Стой. Стой, Скотт. Скотти. Скотт остановился. — Что-то не так? Он уставился на Рейеса. В полумраке прихожей тот был едва различим, только на ощупь, пальцами — горячий, с упругими мышцами, тело жилистое, хочется его раздеть полностью, а не путаться с одеждой… — Для меня это важно, — напряженно сказал Рейес, поставив ладони по обе стороны от головы Скотта. — И в тот раз — тоже было важно. Я не использовал тебя. — Я знаю, — сказал Скотт и, улучив момент, спустил брюки Рейеса к его щиколоткам. На кровать они перебрались, лишь когда полностью разделись. Отлипнуть друг от друга было невозможно, и Рейес то и дело притягивал Скотта ближе, касался губами — губ, щек, плеч. Словно хотел удостовериться, что Скотт все еще здесь, словно хотел к себе привязать. Наконец Скотт рухнул спиной на постель, и Рейес опустился сверху. Его вес был приятен. Скотт не позволял другим любовникам ложиться на него всем телом, с какой бы нежностью к ним ни относился, у него вызывало глухое раздражение их желание использовать его в качестве матраса. А Рейес — Рейес пусть припечатает собой, как бетонной плитой. Так даже лучше. За окном была темень, и на часах светящиеся цифры считали минуты до полуночи. Почему времени остается так мало? Куда оно бежит, когда так нужно, остро необходимо оставаться рядом с самым важным человеком как можно дольше? Рейес провел ладонью по бедру Скотта вниз, потянул за колено, заставляя согнуть ногу. Он тоже пропустил через свою постель череду мужчин, которых не любил, подумал Скотт. Что бы Рейес к ним ни чувствовал, Скотт будет говорить себе, что Рейес никого не любил. Рейес коснулся промежности Скотта и остановился. — Я не успел узнать, как ты любишь. Сверху или снизу. — Ты бы стал опрашивать моих бывших? — возмутился Скотт скорее по инерции; приятно пощекотала нервы мысль, что Рейес мог бы всерьез разузнать все о жизни Скотта перед встречей… …но он мог бы разузнать о нем все давным-давно. Найти его. Сказать, что давно уже освободился. — А что тебя в этом смущает? — усмехнулся Рейес, и Скотт его усмешку не увидел, но считал губами. — Ты бы хотел этого, Скотт? Чтобы я выведал все твои секреты, все твои болевые точки? — Да… Скотт поддался ему, отдался, без остатка растворился. Он принадлежал Рейесу точно так же, как Рейес принадлежал ему. Они были созданы друг для друга и по трагической случайности были знакомы друг с другом всего второй день. Скотт раздвинул ноги, позволяя Рейесу вклиниться между ними, и увлек его в поцелуй, чтобы не произносить больше ни слова. Хватит. Иначе они проговорят непозволительно долго. А время идет, и время подгоняет… Рейес угадывал его с полувздоха, ловил ритм и удерживал от падения в бездну. Не давал кончить, сжав член, что-то шептал, но сознание Скотта уплывало, и он стискивал Рейеса за талию, за плечи, впивался пальцами в ягодицы, то и дело некстати спрашивая себя: что будет с ними дальше? Рейес рухнул сверху, лишившись сил, и прижался губами к шее Скотта. На небе показалась луна и расстелила свой мертвенный белый свет на постель. Скотт переплел пальцы с Рейесом. Почему-то он ждал, что руки Рейеса окажутся изуродованы, но, видимо, он носил перчатки лишь ради того, чтобы не оставлять следов своих пальцев на местах преступления. — Скотт, — пробормотал Рейес. — Полетели со мной. — Куда? Рейес завозился, прикусил кожу на шее Скотта и со вздохом сел на кровати. — Нет, не надо, — сказал он, когда Скотт попытался вернуть его обратно. Рейес ссутулился, поставил локти на колени и спрятал лицо в ладонях. У Скотта засосало под ложечкой. Он разом замерз. Накинув себе на плечи одеяло, он сел рядом с Рейесом и поставил ноги на холодный пол. — Я знаю тебя два дня. Всего два дня. Это не дает мне покоя, — признался Скотт. Рейес искоса посмотрел на него. — В первый год я думал о тебе каждый день. Не о матери. И уж тем более не об очередном папаше. О тебе. Даже надеялся, что ты, может, придешь на свидание. — Я хотел, — тихо сказал Скотт. — Но не решился. Он положил ладонь на колено Рейеса. — Я завтра улетаю, — сказал Рейес. — Полетели со мной. Сначала в Сан-Франциско, а дальше посмотрим. Полетели, Скотт. Скотт долго молчал. Дело было не в сексе, хотя он и чувствовал экстремальную, запредельную близость с Рейесом, и с ним было хорошо, как ни с кем не бывало. Он был первым, кто прикоснулся к Скотту. По-дурацки, на крыше, где их могли застать в любой момент. Но он был первым. Каким по счету Скотт был для Рейеса, ему не хотелось знать. Это неважно. — Я не могу, — наконец сказал Скотт. — Что тебя здесь держит? — вдруг взорвался Рейес. Он вскочил, обхватив себя руками, и отошел к окну. — Работа? Плюнуть и растереть. Семья? Ты сбежал от них. Сообщения на автоответчике можешь оставлять хоть с Аляски. Почему? — он обернулся к Скотту. Скотт смотрел на него. Лунный свет окутывал Рейеса. Его подтянутое, стройное тело выделялось четким силуэтом на фоне окна. — Я не хочу воровать. Нарушать закон. Я не хочу, Рейес. Это не для меня. — Я завязываю, — жестко сказал Рейес. — Сегодня был последний раз. У меня достаточно денег, чтобы начать честный бизнес. Ты мне веришь? — Верю, что у тебя полно денег, — усмехнулся Скотт. — Иди ко мне. Я согрею тебя. Рейес немного постоял, сверля его взглядом, и все же приблизился. Скотт обнял его, холодного, жесткого, увлек за собой в постель. — Завтра, — зашептал ему на ухо Рейес, — завтра вылет. Я куплю тебе билет. Я куплю тебе все, что ты попросишь, все, что тебе понадобится. — Мне нужен ты. — Я и так с тобой. Следуй за мной. Мы будем вместе. — Замолчи. Скотт перевернул его на спину, лег сверху, покрыл лицо и грудь поцелуями. Он хотел насытиться Рейесом, впитать его в себя, запомнить его в мельчайших деталях, и понимал, что это невозможно. Ночи на это не хватит. Не хватит и семи ночей, и сотни, и тысячи. Скотт заснул, тесно обняв Рейеса. Тот не протестовал, поглаживал по волосам. Но и слова больше не сказал, даже не ответил на пожелание добрых снов. Утром Скотт проснулся от писка будильника. Он сел в постели, с наэлектризованными нервами, с прыгающими мыслями. Рядом никого не было. Рейес исчез. Скотт выпутался из одеяла, прошел в прихожую. Одежда Рейеса исчезла и даже (Скотт нагнулся и проверил) перстень из-под шкафа пропал. Значит, вытащил. Ловкач. Скотт принял душ. Нервное возбуждение не уходило. Он помнил каждое слово из их ночных разговоров, помнил приглашение. Но Рейес сбежал. Не попрощался. На этот раз, наверно, навсегда. Зачем он звал с собой? Скотт насухо вытерся полотенцем, надел чистые трусы и пошел на кухню. На столе лежала банкнота в сто долларов. «8:04, регистрация за 20 минут. Сан-Франциско. Билет уже купил. Распечатаешь сам на терминале»… Скотт смотрел на ровные буквы. Взял купюру в руки, перевернул. На обратной стороне было написано: «А это тебе на такси». Он положил купюру обратно на стол. Взглянул на часы. Времени хватит ровно на то, чтобы выпить кофе с тостом и отправиться на работу. Или выпить кофе с тостом и взять такси до аэропорта. Он успеет и туда, и туда. Осталось только сделать выбор. Ты мне веришь?