all of the stars

Перед тем, как уйти, ты научил меня смелости звезд: Их свет живет вечно, даже после смерти.

Раньше Берик с таким нескрываемым восторгом говорил о звездах. Он мог ночи напролет забивать этой дурью ребятам мозги, засыпая и давая уснуть другим лишь под утро, когда небо переставало быть столь черным, а звезды медленно угасали. Он не старался учить наизусть все созвездия, не пересчитывал огоньки каждую бессонную ночь, нет. Но каждый раз, когда чернильный свод небес озаряли мириады горящих огней, его сердце на секунду замирало, а взгляд, поистине детский и счастливый, внимательно глядел туда, где, словно самые настоящие светлячки, разгорались созвездия. «Когда-то и я там окажусь.» С того момента прошло уже много лет. Иногда казалось, что протянулась целая вечность. Теперь уже лишь двое парней наблюдают за звездным небом, сплошь заполоненным колониями светящихся огней, которых с каждой минутой становится все больше и больше. Но лишь одна единственная звезда горит для них ярче всех других ныне горящих, и Райнер вдруг замирает, опуская взгляд. В груди неприятно жгло. Словно что-то такое теплое, сокровенное, ценное для них обоих когда-то, теперь почти не имело значения. Ни для кого из ныне живущих. Утратило свою значимость, и забылось, как забываются обычно очень нужные и важные вещи. То, о чем так хочется помнить. Что не хочется забывать. Бертольд робко берет его за запястье, ободрительно и тепло улыбаясь. Так, как умел только он, он и никто другой. Эта улыбка всегда помогала Райнеру не сбиться с пути, не потеряться в этой жестокой, ставшей для них настоящей пыткой, жизни. Освещала ему путь домой. Бертольд касается пальцами тыльной стороны ладони Райнера. Ведет дальше, переплетая пальцы, и вытягивает руку вверх, к тем самым, сияющим в безграничной черноте неба, огням. На тонкие пальцы, неожиданно для обоих, приземляется светлячок. Доля секунды, и насекомое вновь взмывает в небо, теряясь в темно-синем безграничном пространстве, становясь для них еще одним сияющим огоньком. Теперь не осталось ничего. Замки на дверях Памяти так быстро отсырели, более не желая поддаваться. Звонкий мальчишечий смех уже не звучал так отчетливо, как привык его слышать Райнер. Он был словно где-то не здесь, совсем не в этой Вселенной. Ведь ему в Этом мире более не было места. Тонкие пальцы больше не держали его запястье, а крепкая ладонь ободряюще не хлопала по плечу. Все это осталось Там, в застывших воспоминаниях Того мира, где память никогда не умирает. Где ты, теряя счет времени, теряешься сам. Тонешь в пучине грез и фантазий, обволакивающих, словно горячий воск, и более никогда не возвращаешься. Райнер поднимает взгляд на черное как смоль небо, на котором, как и тогда, одна за другой, образуя созвездия, загораются звезды. Неисчислимое количество сияющих в вышине огней, для каждого одинаково ярких. Но для него... Для него теперь две звезды сияли настолько сильно, настолько ярко, что человеческому разуму не под силу было бы это представить, не увидев однажды самому. Эти две звезды затмевали все ныне горящие и когда-либо потухшие. И, в отличие от них, они будут гореть вечно. Гореть для него.