***
А что будет, если прямо во время снящегося тебе кошмара понять, что это сон? Родители устроили торжественное празднование этой знаменательной даты, но Пасифика знала, что им в целом нет до этого дела: надо было привлечь и расположить к себе знаменитых и богатых личностей. День Рождения — просто формальность, скрывающая истинные намерения Престона и Присциллы. Утро началось с крика, раздающегося по всему поместью громким и отчётливым эхом. Впрочем, как и любое другое утро: девушке казалось, что это стало традицией семьи. Сегодня она надела перчатки тона «С17» вместо «C18». Различие — один тон, даже более подходящий под ленту на талии и туфли, но пришлось смолчать и надеть другие, чуть выше, иначе произошёл бы конфликт, после которого девушка не пришла бы в себя недели две. После танцев, вернее, после договора между матерью синеглазой и богатым мэром какого-то города, замаскированного под вальс в честь праздника, Пасифику прогнали из зала, чтобы она ничего не испортила или сказала. Хотя, пожалуй, это было не так уж и плохо. Даже лучше, чем, если бы она осталась в компании лицемерных существ, гордо называющих себя «людьми». Издалека разносились притворный смех ради выгоды и живая музыка ради денег. Поразительно, на что все готовы ради своих целей: самые добрые цели угасают под натиском плохих, злых целей, готовые разорвать в клочья всё самое доброе ради себя. В тишине таинственных угольно-чёрных коридоров, слегка освещённых тусклыми лампами, девушка чувствовала себя намного лучше: не слыша всю ту ложь, прячущуюся в окружающем её мире, она могла отвести душу и расслабиться, позволить странной улыбке исказить прежде фальшиво-надменное лицо. Она не знала, почему улыбается, неслышно скользя по комнатам со старинным и никому ненужным антиквариатом, но факт оставался фактом. Пасифика Элиза Нортвест улыбалась. Только войдя в комнату на втором этаже особняка, жившая там особа в зелёном пышном платье закрыла глаза, захлопнула дверь и прижалась к ней, не желая никогда пропускать кого-либо сюда.***
Что весь ужас, который перекручивает тебя наизнанку — все это ненастоящее, больной рисунок твоего воспаленного сознания? Пасифика осторожно встряхнула рисунок и просветила его через почти что целую свечу. Схема поместья, камер слежения, сигнализации, охраны…. Всё это сейчас находилось на большом желтоватом листе, аккуратно подписанное и разобранное на части. Девушка молча свернула изображение в своеобразный свиток и положила обратно в столик, заперев старый ящик на ключ и спрятав его у себя в потайном кармане платья. Со вздохом сняв салатовые туфли и распустив волосы, она резво запрыгнула на просторный подоконник, предварительно закрыв окно. Дождь начал сильно барабанить в окно, хотя войти. Маленькая никому ненужная пешка молча и зачарованно смотрела на стекло, по которому вдребезги и с тихим треском разбивались капли весеннего ливня. Только этот звук нарушал тишину маленькой комнаты около пяти долгих минут, но после девушка подала голос, разбив тихую музыку дождя и часов с маятником. —Знаешь, что больше всего меня удивило? — её взгляд резко устремился в другую сторону и стал мрачно-синим. Ответа не последовало. —Ты помнишь тот день? Помнишь, что было до него? В ответ комнату осветила вспышка молнии, озарив на мгновение все предметы, находившиеся на столике. После же прозвучал раскатистый гром, прерывая тихие слова блондинки. Она отвернулась и уставилась на подол платья, шурша и поглаживая его. —Люди не такие. Люди… Люди так не могут. Они заняты, они вечно заняты, заняты тем, чем не хотят, сами не понимая этого. Все эти люди… Я могла понимать их всех. Я могла чувствовать людей, но теперь… — её голос дрогнул. Девушка закрыла глаза, и, вздохнув, облокотилась на раму холодного окна. —Я не понимаю…***
Мне кажется, именно тут и начнется самое жуткое. Детский крик. Такой близкий, но такой далёкий. Всего пару десятков метров, всего пару секунд… Кто знает, может именно в этот момент где-то чья-то мать сгорбившись, оплакивает над могилой погибшего от неосторожной машины своего ребёнка. Может, именно сейчас где-то этот ребёнок всё ещё кричит в ожидании смерти, а где-то идёт по улице, не подозревая о беде. Существует гипотеза о том, что события прошлого происходят и сейчас. Каждый момент вселенной раздаётся отголосками по всей галактике, каждый можно переписать. Возможно, сейчас происходят события, которые все считают завершёнными, забытыми… Возможно, история каждого человека переписывалась и исправлялась миллионы раз, но он об этом забывает. Или же ничего изменить нельзя? Если бы люди научились понимать хоть крохотную часть этой вселенной, крохотный кусочек этой реальности, то каждый человек на Земле смог бы исправить почти что всё в своей жизни, быть счастливым каждую секунду своего существования. Каждая смерть, каждая слеза человека повторяется вновь и вновь, не пытаясь, не думая остановиться, не подозревая о том, что она может всё прекратить. Сколько страданий приносят слова, которые все боятся произносить, и сколько счастья принесли бы они тем, кто их сказал. Или же наоборот? Каждый хоть раз в голове придумывал развитие сюжета, которого никогда не произойдёт. А если бы всё произошло не так, как кто-либо представлял? Придумывал ли кто-нибудь диалог с положительным результатом? Скорее всего, ответ будет отрицательным. Сколько возможностей было упущено из-за страха неодобрения. А что если человек лишь притворялся? Если он такой же? Однозначного ответа нет. Практически ни на что не может быть точного ответа. А если всё это правда?***
Потому что однажды, в своей реальной жизни, ты рискуешь вдруг посмотреть по сторонам и понять то же самое: это — сон. Блондинка задумчиво смотрела сквозь стекло на тёмное небо. Стекло, соприкасающееся с плечом девушки, было холодным, как будто сделано из тонкого прозрачного льда, сквозь который можно было увидеть мир таким же, но немного по-другому: улицы становились гораздо мрачнее, дома оказывались пустыми. И только звёзды, вопреки всему, врывались в мир яркими, чуточку волшебными огнями, давая надежду и согревая далёким теплом замёрзшие души некогда хороших людей. Они, словно огни от костра, создавали единую картину космоса, создавали ощущение присутствия какого-то наивно и по-детски светлого существа, помогающего заблудшим жизням. Ну, так казалось девушке. —Там был луг… — негромко проговорила девушка, потерянно всматриваясь в стекло, желая найти все ответы на свои вопросы, —Я помню его. Однажды я решила сосчитать все звёзды на небе, и выбежала на этот луг. А там было так светло, так… волшебно, — она улыбнулась уголком рта, перейдя на шёпот, —Почему я это помню это? Как ты думаешь? В ответ последовала тишина. —Ну да, действительно, — с иронией пробормотала блондинка, — Слушай, ты вообще говорить можешь? — со злобой уставившись на стену, с которой она разговаривала. —Если я разговариваю со стеной, является ли это признаком шизофрении? Синеглазая отвернулась и задумалась о чём-то своём, но явно не о шизофрении.***
От которого ты просыпаешься, когда ночью ложишься в постель и закрываешь глаза. —Мэйсон. Я назову тебя Мэйсон. Стена по имени Мэйсон, звучит отлично, — усмехнулась синеглазая, — Так звали моего первого воображаемого друга. Ты второй, поздравляю. Она долго сидела на подоконнике, смотря то на тёмное небо, то на мокрые деревья, виднеющиеся вдали, пока дождь совсем не утих. Со вздохом оторвав взгляд от окна, младшая Нортвест уставилась невидящими глазами на ящик тёмного стола, где недавно укрыла от остальных взоров лист бумаги с такой важной для неё информацией. —Мэйсон, как думаешь, что мне делать? — почти беззвучно поинтересовалась у нового друга девушка и, судя по всему, действительно ждала от него ответа, затихнув. Ночь неумолимо двигалась вперёд, но Пасифика не шелохнулась, вновь погрузившись глубоко в свои мысли. Свет луны не проникал в комнату, оставляя её на попечение догорающей свечи. Всё будто замерло, и только звёзды медленно двигались по небосклону. Ну, или же блондинка хотела в это верить. —Знаешь, — она вдруг выпрямилась, потянулась и встала на пол босыми ногами, — А ты мне нравишься. Никогда не перебиваешь. И всё же, что там был за луг? Мне бы не помешала помощь прямо сейчас, что скажешь, Мэйсон? — она не глядя на него начала расхаживать по комнате, — Почему я так уверена, что там есть луг? Я не была в лесу ни разу в жизни, пойми меня, Мэйсон. А всё же он там есть. Наверное. Надеюсь. Надеюсь, что нет, его там нет, иначе это было бы глупо, его там быть не должно, потому что я там не была и не знаю того места. Но он там есть.***
От которого ты просыпаешься, когда ночью ложишься в постель и закрываешь глаза. Иногда людей посещают по-настоящему стоящие мысли. К сожалению, бывают и мысли, лишь кажущиеся стоящими, на деле же оказывающиеся бесполезными. Но бесполезные мысли лучше, чем стоящие мысли, влекущие за собой необратимые последствия. Можно ли избавиться от таких мыслей? Блондинка не знала. А знает ли кто-нибудь? Хотелось бы верить, что да, хотя и это мнение не является абсолютной правдой для всех. Мысли — вот, что по-настоящему отличает людей друг от друга. Некоторые мысли становятся паразитом в мозгу человека. Чаще всего они и являются теми самыми, имеющими серьёзный отклик в будущем. И одна такая мысль возникла у девушки. Она хотела бежать. Не до конца понимая, зачем ей это, полностью не понимая, как это сделать, но мысль, идея туго привязала себя к ней, с каждым разом сильнее впиваясь ей в тело. Бежать. Эта идея изводила её, не давая подсказок или же причины, и вскоре стала частью Пасифики, её сущностью и её разумом. Делая большую часть вещей больше на интуитивном уровне, нежели думая о них, она полностью посвящала себя идеей побега. Она не могла бежать, здесь же её дом, её семья. Но она хотела этого, отгораживаясь стенами от безумного желания, но так стремясь к нему.***
И тогда можно растеряться, полностью запутаться; запутаться так, что ты не будешь знать — где настоящий кошмар? —Вот зачем мне убегать, Мэйсон? Зачем? — в сотый раз спрашивала у стены Нортвест, — Здесь мой дом, близкие, всё, что мне знакомо. А там?.. Что ждёт меня там? И где мне найти это «там»? Почему я хочу уйти? Она со вздохом облокотилась на стол, постукивая по нему пальцами. У неё есть деньги, пока она в поместье. Деньги — главное в её жизни. Нет, не главное, далеко не главное! Зачем она так говорит? У неё есть семья, вот что главное. Не у каждого есть оба родителя, хоть и со своенравным характером, но родителя. Это глупо. —Я думаю, я сумасшедшая. А ты? — повернула голову девушка к своему самому близкому другу, — Да, похоже, что да. И что мне с этим делать? Пустота ничего не ответила. Синеглазая нахмурила брови, продолжая стучать ногтями надоедливую мелодию, и сосредоточенно уставилась в противоположный конец комнаты, на дверную ручку, думая о чём-то за пределами комнаты, а может и всего поместья. Через некоторое время она вяло перевела взгляд на узор стены, желая отвлечься, со скучающим видом проскользнула по предметам, окружавшим её, остановившись на ящике рядом с собой, внутри которого покоился ключ к свободе синеглазой. Она резко махнула головой и отошла от стола, направляясь к двери.***
Там, куда ты уходишь, когда закрываешь глаза — или там, где ты оказываешься, когда их открываешь?—Илья Бушмин
—Мэйсон, я поняла, — второпях закрывая за собой дверь и стягивая на ходу перчатки заявила девушка, — Я поняла, почему хочу сбежать. И это было глупо до безобразия. Это не просто мысль, навязчивая идея, это непонимание. Я не понимаю ничего: ни моего отношения к семье, ни их отношения ко мне; я даже не понимаю этого города, я не понимаю себя. Думаю, причина в этом. А ты как считаешь? Не дожидаясь ответа единственного друга, она кинулась к чертежу, так старательно сделанному без ведомой на то причины. Она достала схему и стала судорожно изучать её, будто боясь чего-либо упустить. —Мы будем свободны, Мэйсон, представляешь? Свободны. Мы изучим людей, заново научимся их понимать. Я узнаю, как пахнет лес, и есть ли там этот луг, осознаю, что я делала всё это время, и зачем, — радостно сообщала она, но вдруг её выражение лица переменилось. —Что же это я такое делаю? — она посмотрела на свои руки, прежде державшие лист бумаги, — Это же мой дом. Я не вправе покидать его. Нет… — её голос дрогнул. Она резко скинула план со стола обратно в ящик, захлопнув его ногой, — Я так не могу. Не могу, Мэйсон. Не сейчас. Она закрыла глаза и опустила голову, вздохнув. Всё же, лучше не стоит. Возможно, она попробует в следующий раз, когда-нибудь, в момент отчаяния. А пока — она всё-таки дома.