Не заслужил

Италия. Неаполь. 1214 г В комнате царит душный мерцающий полумрак итальянского лета да вязкая тишина, разбавляемые лишь тонкой ниткой света из неплотно зашторенного окна и легким похрустыванием, как будто ломают хрупкий лед на лужицах в какой-нибудь далекой северной стране. Только еле слышный хруст да иногда слишком шумные выдохи разбивают пыльную зыбь богато обставленного в благородно-вишневых тонах рабочего кабинета. Опрометчиво заглянувший в щель в занавесях солнечный луч резко высвечивает прядь золотых волос хмурого, молодого мужчины, что сидит в белоснежном кожаном кресле, вальяжно развалившись и закинув ноги в лакированных дорогих ботинках на крышку рабочего стола. Случайно, на долю секунды, бликует на светлой коже прошедшего сквозь него худощавого тела и вновь обретает ровный покой, подсвечивая в воздухе лишь поднятые кем-то пылинки. Мужчина сидит молча, похожий на совершенное олицетворение слова «Власть» и следит тяжелым непроницаемым взглядом за мечущейся по комнате фигурой. Похрустывание и еле слышимые шорохи постепенно сходят на нет, остается только дыхание, тщательно сдерживаемое, заполошное. В такой тишине можно осязаемо услышать как робко приоткрываются пухлые губы, как дергается кадык. Как мучительно кто-то пытается подобрать слова. Для чего? Чтобы попросить? Или умолять? Или выразить опять покорность? Опять. Бесит. — Ну и почему ты остановился? Ленивый, безэмоциональный голос человека, привыкшего приказывать. Казалось, он взрезал окружающую душную темноту десятком осколков хрусталя, что в изобилии устилали мягкий ворс дорогого алого ковра. Теми осколками, что пару секунд назад похрустывали под босыми ногами. Алый — всегда удобно. Красиво. Дорого. — Я не разрешал, Джи. Танцуй. Мужчина задумчиво пригубил золотисто-чайный напиток из тяжелого хрустального стакана и расслабленно свесил руку с подлокотника кресла, прикрывая глаза но чутко вслушиваясь. Тишина кабинета вновь наполнилась звуками, заметались пылинки, вспугнутые мечущимся обнаженным телом. Стали слышны выдохи. Деликатные. Чувственные. Глубокие. Даже когда больно — дышит так, как будто любовью занимается. Молодой мужчина на миг не справившись с собой завороженно проследил за движениями гибкого тела и раздраженно снова прикрыл золотые глаза, сильнее сжимая в руке стакан с виски. Потом, выдохнув - как будто сдаваясь - пальцами другой легко скользя через ткань брюк по полувозбужденному члену. Заставь дурака Мадонне молиться… Заставь преданнейшего Хранителя танцевать босиком по битому стеклу. Больно, да, мой маленький Ураган? Мне тоже. Больно. Поэтому — танцуй. Хотя нет, хватит. — Джи, подойди. Такой покорный. Как обычно. — На колени. Даже интересно. Он никогда не заходил так далеко. Ему... Ему и в голову не приходило. Приказывать такое. И кому? Джи. Лучшему. Любимому. Который даже в постели называет подобострастно-почтительно «Примо». После двенадцати лет отношений. Джотто в раздражении покачал головой. Это низко, куда он катится со своей злостью? Чего и кому он хочет доказать? Хватит. Он поставил стакан с недопитым золотом на стол и хлопнул ладонью по подлокотнику, вставая. — Забу… — Как прикажет Примо. Бесстрастный тихий голос и шорох ворса, примятого опускающимся на колени у кресла тела заставили захлебнуться недосказанной фразой и растерянно осесть обратно. Нет-нет, Джи, не сейчас, только не так. Не подчиняйся. Хотя бы сейчас-не надо. Прикрытые глаза и открытая поза. Униженная, покорная. Вот так, да? Растерянность отступила, омытая горьким азартом и Джотто, со вздохом безвольно откинул голову назад на спинку кресла, откидывая прикрывшую колени полу плаща, иронично отметив удивленно расширенные глаза, которые остановились на уже внушительной выпуклости на брюках. — Что, и отсосешь по приказу, Джи? Болезненный, но такой решительный кивок и снова покорность во взгляде. Хорошо, Джи Арчери. Да будет так. — Расстегни. Секундное замешательство — ложная надежда на бунт — и вот, тонкие мозолистые пальцы расстегивают ремень. Пуговицу. Вжикают молнией — и скользят по влажному пятнышку от выступившей смазки на белье. Бережно скользят, ласково, почтительно. Как легко забыться даже в такой простой ласке, если она от возлюбленного существа. Но не сегодня. Примо хладнокровно оттолкнул руку Арчери. — Дальше только ртом. Давай, действуй. Умеешь. Холодный голос отрезвляет его самого, но мягко обхватившие головку прямо через тонкий шелк горячие влажные губы выбивают короткий глубокий стон и вновь подталкивают сознание в пропасть. Джи, серьезно? Ты. Ты серьезно это сделаешь?.. Вот так, по приказу?.. Хорошо. Сам напросился. Болезненная жестокая ухмылка исказила на миг мягкие черты холеного лица, зажгла алым всполохом медовые глаза и потухла горькой складкой в уголке губ Джотто, который оттолкнув голову своего Хранителя приподнял бедра и одним движением стянул с себя брюки и трусы, не сдержав выдоха от ощущения прохладной свободы. Хорошо, Джи Арчери. Да будет так. — Возьми его в рот, Арчери. — Джотто легонько мазнул членом по щеке стоящего перед ним на коленях мужчины с застывшим, и — О, Мадонна — таким болезненным взглядом, оставляя липкий влажный след, метя запахом. Да ударь ты меня уже!.. -Ну, я долго буду ждать, по… Ааах… Секунда — и Примо Вонгола уже безумными глазами наблюдает, как любимый Джи с оттяжкой проводит языком по вставшему члену, чутко ловя пульсацию, слизывает каплю вновь выступившей смазки, слегка ввинчиваясь языком в дырочку и чувственно — мягко обхватывает губами головку. Сразу же, привычно, расслабляет рот под требовательным медовым взглядом, заставляющим все глубже всасывать в рот возбужденную плоть — и вот он, первый сбой в дыхании от глубокого жесткого толчка в гортань. Джотто, собрав в горсть волосы на макушке Джи, властно оттягивает назад его голову, ловит мутный похотливый — и, сука, очередной покорный взгляд, упивается видом немного влажных глаз, а потом привычным подчиняющим движением резко дергает за волосы вниз, насаживая ртом на свой член, как любил раньше наказывать тех, кто не подчинялся. — Хороший Джи. Хороший. Сладкий… — Задыхающийся горячечный шепот на секунду разбавляет тишину, добавляя как будто пару градусов в окружающую духоту. Джи знает, что любит Примо. Причмокивая, влажно, напоказ, обводит влажным языком головку, ласкает кончиком уздечку, легонько щекоча, и снова почти профессионально отправляет в рот набухающий все сильнее член. И тут же широко распахивает глаза, давясь воздухом, когда подчиняемый сильными властными ладонями упирается носом в золотистую короткую поросль на лобке. Джотто уже не волнует ни такой долгожданный «бунт», выражающийся в скребущих по коленям пальцах, ни задушенный стон, ни слезы из любимых глаз. Его волнует теперь только судорожно сжимающееся вокруг его плоти горло, только губы, растянутые по его члену, покрасневшие. Натертые. Блядские губы. Темнота кабинета наполняется откровенно пошлыми шлепками и причмокиванием, короткими рваными стонами и глухим мычанием, запах книг и благородного дерева тонет в аромате грязного секса. Примо Вонгола выгибается, подается бедрами вверх, жестко двигается, трахая в рот своего Хранителя, вбиваясь в него как в самую последнюю припортовую куртизанку, как будто еще вчера он не целовал с трепетом такие лелеемые губы. Как будто еще вчера он не шептал слова благодарности и любви. Теплая влага на ткани брюк внизу. Вот как, Джи? Любишь, когда так, значит, да?.. Я берег тебя. А тебе так… Нравится? Джотто резким рывком оттягивает за волосы голову Джи, выскальзывая из пунцового рта и, прикрыв глаза, кончает на лицо, пачкая волосы, пятная. Безумно улыбаясь. Хриплый сорванный голос не слушается владельца, но Джи — упрямец. Он упорно выталкивает из себя: — Примо… Почему? Первый Вонгола иронично и горько усмехнулся, небрежным жестом отталкивая уже отработавшего свое Урагана и поднялся из кресла, поправляя и застегивая брюки. Ах, как легко трактовать его вопросы по-своему… — Потому что в рот — не заслужил, Джи. Небо Вонголы развернулся и вышел из кабинета, позволяя, наконец Пламени начинающейся лихорадки поглотить синеву глаз. Завтра Деймон Спейд, его любимый Туман совершит переворот. И он позволит. Он устал.