Проснись, Уткин

      Железо дверной ручки обжигает кожу ледяным огнём. Делаю глубокий вдох. Тяжёлая железная дверь откатывается с пронзительным воем, открывая моему взору слабоосвещённую комнату-подвал. Не самое подходящее для тебя место, но, увы, другого нет. — Всё лежишь? — усмехаюсь в пустоту. А в ответ — ничего. Я уже привык к тому, что ты мне не отвечаешь, но всё-таки продолжаю с тобой разговаривать. Потому что больше не с кем. Ты — мой единственный друг. Хотя, я уверен, что если бы ты был по-настоящему жив, то тоже бросил бы меня.       Нет, ты не подумай, мне совсем тебя не жалко. Моя ненависть всё так же сильна, Уткин. Ненавижу эти твои надбровные дуги, впалые глаза, тонкие длинные пальцы… — Ненавижу, — озвучиваю я свои мысли, и мои губы расплываются в улыбке. Кого ты пытаешься обмануть, Хованский?       Вот уже три месяца, как ты лежишь здесь, как я прихожу к тебе каждый день, как мы молчим по несколько часов к ряду. И я совершенно ни о чём не жалею. Не жалею о том, что забрал тебя после аварии, о том, что потратил хуеву тучу денег на поддержание жизни в твоём разлагающемся теле. Не знаю, что заставило меня сделать это. Наверное, я совсем с катушек слетел после твоей смерти.       Беру стул и присаживаюсь рядом с тобой. Близко. Настолько близко, что мог бы даже услышать твоё дыхание, но, увы, слышу лишь гул, издаваемый аппаратом, который теперь стал твоими лёгкими. Кладу руку тебе на грудь. Стучит. Медленно, пропуская удары, но стучит, блять. Возможно, для нас обоих было бы лучше, если бы ты умер. -Дим? Слышишь меня? Я знаю, слышишь, — шепчу я тебе на ухо, кончиками пальцев касаясь твоего бледного лба, провожу одним из них полосу от края волос к кончику носа, как-бы разделяя голову на две части. На несколько секунд задерживаюсь на губах, пытаюсь хоть намного согреть их. — Скажи что-нибудь, — шёпотом молю я, касаясь губами твоего ледяного уха. А ты всё лежишь, сложив руки на животе, словно статуя, сотворённая лучшим мастером из самого дорогого мрамора. Клянусь, ни один музей мира не заслуживает такого изваяния. Ты только мой.       А тем временем мой палец скользит по твоей тонкой шее, задевает каждую вздувшуюся вену, растягивает кожу. Вот он уже на груди, преодолевает иногда вздымающуюся вверх грудную клетку, касается твоих рук и поглаживает кожу на них. Я резко хватаю тебя за запястье и изо всех сил сжимаю его. — Уткин, блять, проснись! Поговори со мной! — я срываюсь на крик, с яростью смотрю на неизменное лицо. Свободной рукой наношу удар по твоей впалой щеке, но не остаётся и следа. — Вставай, сукин ты сын! — сильно трясу тебя за плечи, но когда с моей щеки скатывается слеза, я столбенею. Нет, он уже не проснётся, Хованский, тебе пора бы смириться с этим. Я стою над твоим неподвижным телом, а из моих глаз градом начинают литься слёзы. Пытаюсь стереть их, но понимаю, что не могу даже поднять руку. Всё моё тело начинает трястись как в лихорадке. Я резко вскакиваю и одним движением руки сметаю все книги, лежащие на столе возле кровати.       Начинаю метаться по комнате в поисках выхода. Нет, я не хочу покинуть это помещение, мне просто нужно прекратить этот ад. Решение не заставило себя долго ждать: мне под ноги случайно попалось сильнодействующее снотворное, которое, видимо, упало со стола вместе с книгами. Я частенько бывал у тебя ночью, иногда мне даже не хватало сил, чтобы вернуться домой, тогда я принимал снотворное и заспал в углу. — Сейчас всё закончится, Дим, подожди, — молчание.       Выпиваю всё. Разом. Поначалу не чувствую никаких изменений, но когда мои ноги начинают подкашиваться, я понимаю — получилось. Бросаюсь к аппаратам, стоящим у изголовья твоей кровати. Всего лишь одна кнопка способна убить тебя. И меня.       Лежу у кровати, положив голову тебе на живот, уже не чувствую ног. Осталось немного. — Я люблю тебя, Ларин, — в ответ на мои слова, твоя грудная клетка перестаёт двигаться. Я легко касаюсь твоих губ своими и засыпаю с улыбкой на лице.