Усталость

      Люси кинула совершенно равнодушный взгляд на раковину, которую уже никакие средства Аккермана не отмывают от застывшей крови. Она хотела бы себя уверить, что привыкла приходить сюда каждый раз после задания и, не обращая внимания на старые следы боёв, смывать с себя новые.       Люси хотела бы сказать, что привыкла, но ровным счётом не может. Как можно привыкнуть? Это же сотни смертей ни в чём невиновных людей. Да, Люси знала, на что идёт, когда выбрала разведкорпус, вот только теперь её тошнит.       Люси включила воду: холодную или горячую — не важно. Ей уже абсолютно всё равно на то, что происходит в стенах этой грязной ванной. Она знает, что каждый раз, покидая эту комнату, она будет улыбаться и говорить каждому, что у них дальше всё будет только лучше и лучше, что однажды они одолеют всех титанов.       Люси ударяет рукой в стену, разбивая пальцы в кровь, вот только её смывать она спешит куда быстрее, чем кровь врагов. Разве кто-то должен знать, что она — Люси Хартфилия — сломлена? Разве кто-то должен знать, что ей — Люси Хартфилии — тяжелее всего дышать?       Она быстро перематывает разбитую руку бинтом, чтобы создать видимость того, что всё это титаны. Она смотрит на себя в зеркало и, кажется, последнее должно разлететься на мелкие кусочки от одного только её взгляда.       Она чувствует, как внутри что-то хрустит и ломается, но, как оказалось, это была она сама. Она разлетелась на миллиарды осколков быстрее, чем это зеркало с разводами, которое висит здесь уже давно: оно было ещё до вступления Люси в разведкорпус.       Хартфилия смотрит на своё отражение и начинает дрожать. Разве это она? Разве она была той самой наивной девчонкой, которая год назад без сомнений вступила в разведкорпус? Разве это она так долго смотрела в зеркало на новую форму, с «крыльями свободы»? Разве это она чуть ли не прыгала от счастья и удивления, когда капитан Леви приказал Эрвину зачислить её в его отряд?       Сколько она себя помнит, на ней не было такого страшного выражения лица. Улыбка не сходила с лица Люси даже тогда, когда остальные готовы были плакать навзрыд. Она всегда улыбалась и верила. Верила, что однажды всё в корне изменится.       Вот только со временем изменилась она сама. Она была единственной, кто во всей этой ситуации хоть чуточку изменился, дал трещину, развалился… Люси смотрит на своё отражение и плачет.       Хартфилия готова поклясться, что давно подобного не происходило с ней. Может от того, что она нарочно избегала прямого контакта со своим собственным отражением? Или от того, что сейчас чувствовала себя виноватой в том, что капитан Леви пострадал? Будь она хоть чуточку быстрее или умнее, чтобы додуматься послушаться капрала, то наверняка всё обернулось бы иначе.       Люси вытирает слёзы, холодной водой умывает лицо и быстро спешит покинуть ванную комнату: задержись она чуть дольше и уже навряд ли получится натянуть ту правдоподобную улыбку.

***

— Я отнесу капитану чай, — Люси заправляет прядь волос за ухо, улыбается, как делает это всегда и, подхватывая чашку Леви, торопится к выходу, чтобы никто лишний раз ни о чём не спрашивал.       Хартфилия не слепа. Она чётко видит взгляды товарищей. Кажется, будто каждый из них готов был пожалеть её, как маленького ребёнка, который остался без родителей: зрелище ужасное, ей доводилось видеть подобное. Вот только Люси боец, а не ребёнок.       Люси качает головой так, чтобы поскорее завесить волосами лицо и, стоя у дверей, оборачивается к остальному отряду. В этот момент она зажмуривает глаза, улыбается так широко и ярко, как может только она, и, махнув рукой, уходит.       Кажется, ей удалось заверить саму себя хоть на мгновение в том, что всё куда лучше, чем является, вот только навряд ли это чувство будет рядом с ней долго. Нужно лишь проведать Аккермана, а дальше уже можно уйти в свою комнату и кусать подушку до того момента, пока последняя не порвётся.       Хартфилия сворачивает, когда приходит время, после чего делает ещё пару шагов и останавливается перед дверью, не зная, правильно ли она сделала, что пришла сюда. Вряд ли капитан сейчас захочет увидеть ту, из-за которой повредил себе ногу.       Вот только остывающий в чашке чай заставлял Хартфилию торопится. Леви ненавидит холодный чай и явно будет негодовать, если она принесёт ему то, что он не любит. А потому рука девушки немного неуверенно стучит по дереву. — Входите, — голос капрала чуть сонный, но по-прежнему спокойный. Его извечное спокойствие помогает на миссиях, но в обычной жизни чересчур раздражает блондинку, ведь с этим человеком редко когда можно поговорить, не поругавшись. Хотя, не стоит отрицать, порой его спокойствие помогает успокоиться и собраться с мыслями.       Люси вновь натягивает улыбку, после чего тихо открывает дверь и, закрывая её за собой, проходит в комнату к капитану. Последний полулёжа устроился на кровати, читая что-то.       Она не может смотреть на него. Взгляд сам собой падает на пол, после чего Люси подставляет стул к кровати и садится туда, держа обеими руками блюдце. — Как вы себя чувствуете, капитан? — она поднимает взгляд и по привычке улыбается, но Аккерман лишь щурится сильнее обычного, откладывая книгу. — Меня раздражает это, — тут же говорит Леви, внимательным взглядом изучая девушку. Та вздрагивает, делая самый непонимающий вид. Но это, кажется, тоже не нравится капралу, потому как он только фыркает. — Мы работаем вместе не один месяц, и, поверь, никто давно уже не ведётся на это. Только новенькие.       Люси уже догадывалась об этом, но продолжала улыбаться. Да, она давно сломалась, устала и перестала грезить полным уничтожением титанов — жила не мечтами, а жизнями реальных людей, улыбка человека могла хорошо поднять настроение — но продолжала улыбаться. Ведь она была такой: девочка, которая всегда улыбается.       Ведь именно так её запомнил Леви. Ведь именно так он назвал её, когда забирал в свой отряд. Ведь именно так думал о ней каждый член отряда Леви, пока не научились видеть в ней ложь. Рядом с каждым из них, кроме, капитана, конечно, ей довелось проявить слабость. — Я принесла вам чай, капитан, — Хартфилия протягивает ему кружку, вот только какой рукой. Той самой, которую до этого разбила в ванной и замотала бинтом, чтобы скрыть.       Взгляд Леви становится чуть вопросительным. Он забирает чашку одной рукой, но тут же оставляет её на тумбу, а сам хватает Люси за эту же руку, протянув на себя.       В итоге они оказываются в странном положении. Аккерман всё ещё полулёжа сидит на кровати, а девушка, которая не ожидала подобного от капрала, сидит у него между ног, уткнувшись лбом в его грудь. — Этого не было, когда мы возвращались в штаб. Самоистязание я запретил, — Леви порой был чересчур внимателен. И как Люси могла об этом забыть. А потому теперь она, чуть заметно покраснев, старалась вырваться из хватки мужчины, вот только болит у него не рука, а нога. — Это вышло случайно. Просто ударилась. — Поэтому решила замотать кровавым бинтом?       Аргумент. Люси было нечего выдавить в ответ на подобное высказывание, а потому пришлось согласиться с капитаном. Хартфилия не хотела этого делать, ведь всегда привыкла до последнего отпираться. — Мне жаль, что я вас не послушала, — это можно было бы считать за перевод темы, вот только девушка на самом деле хотела сказать это давно, да вот слова как-то не выходили. — Кто знает, как обернулось бы это, послушайся ты меня. Петру, возможно, размазали бы по земле. А так ты дала ей время убежать, — Леви кладёт руку блондинке на голову, после чего слабо треплет её по волосам, но, кажется, это заставляет Люси окончательно сломаться. — Ты можешь быть слабой. Ты можешь поплакать. Никто не узнает. Я тебе обещаю.       Леви всегда был внимательным и в своей мере заботливым к товарищам, но раньше ей не доводилось слышать подобного от него. Люси поднимает удивлённый взгляд на Аккермана, а тот в ответ еле заметно приподнимает уголки губ.       Люси не хотела плакать. Не перед капитаном. Но не смогла сдержать себя, а потому слёзы беспрерывно полились из её глаз, но она не увидела какого-то отвращения в глазах Леви. Он лишь начал медленно гладить её по голове, будто бы успокаивать, но не произносил не слова: знал, что ей надо время, чтобы выпустить весь этот день.       Прошло около десяти минут, и она почти успокоилась, слышались лишь тихие всхлипы. Голова Люси покоилась на груди Леви, а сам он продолжал гладить её по голове, чтобы окончательно усыпить. Да, именно, после этого сложного дня и тяжёлой внутренней борьбы, Хартфилия так измоталась, что за десять минут, поплакав, смогла уснуть, а капрал лишь посодействовал в этом.       Так будет лучше. Пусть отдохнёт, а утром обдумает всё снова. Возможно, утром улыбки у неё будут получатся несколько правдоподобнее.       Леви укрывает их одеялом, придерживая Люси за плечи, после чего, поддавшись какому-то секундному порыву, целует её в светлую макушку и, поудобнее, насколько это возможно, устроившись, сам засыпает.