***
— Сбавь скорость. — Почему? Вроде нормально едем. — Ты слишком разогнался, — вздыхает Франческа, — сбавь. И не отвлекайся от дороги, пожалуйста. Марко закатывает глаза, но делает так, как она сказала — подсвеченная стрелка спидометра послушно ползёт влево. Микьелин нечего бояться; сегодня в автокатастрофе никто из них умирать не собирается (да, да, он до сих пор помнит те нелепые слухи о собственной смерти — уже скоро полтора года, как они появились. И, судя по его стилю вождения — новость была вполне обоснована). Впрочем, ради Франчи можно и послушаться. В машине играет что-то смутно знакомое, итальянское, с сильным женским вокалом; Марко поначалу думает на Джузи или Элоди, потом прекращает попытки угадать. Франческа сидит на соседнем сиденье, и на её лицо падает мрачная тень от шляпы; Марко даже не пытается понять, о чём она думает. Просто среди ночи раздаётся звонок, и непривычно усталый голос Микьелин произносит: поехали. Куда и как, неважно. Взять машину — и вперёд по трассе, на юг, не считая километры. Сказать, что Марко удивлён — не сказать ничего; такого он ожидает явно не от мягкой солнечной Франчи. Однако просьбу он выполняет — наскоро собирается, заводит автомобиль и подхватывает Франческу у отеля, в котором она остановилась. Внешне она выглядит как обычно — в одном из любимых комбинезонов, надетом на белую футболку, кожаной куртке, широкополой шляпе. Но что-то не так. Франческе идёт лёгкая задумчивость — но никак не тёмная, удушливая угрюмость, словно вся тяжесть мира лежит на её плечах. Представив Микьелин, подобно Атласу водрузившей на себя небесный свод, Марко тихо хмыкает. Они уже некоторое время в Штатах; Франческа работает над третьим альбомом, Марко, по слухам, просто шляется. На деле ситуация обстоит иначе. Среди фанатов, Марко знает, слухи расходятся быстро, как холодный лимонад в летнюю жару. Он даже не пытается угадать, сколькие из Esercito связывают одновременное появление исполнителей в Америке с возможным выпуском их совместной песни. Как, впрочем, и не подтверждает их правоту публично; Марта спасибо не скажет. [1] Франческа также не делает заявлений; более того, в последнее время она практически не светится в соцсетях и не разговаривает. А если и говорит, то мало и тихо. Песню, которую они записывают, Франчи описывает кратко и ёмко: ни тихая и ни быстрая — наша. Марко остаётся только согласиться с ней. И как она может быть такой мудрой в свои двадцать два? Марко живёт на свете на шесть лет больше, но нет, наверно, он так и не поймёт её неземной логики. — С тобой всё хорошо? — Он не может не поинтересоваться; в конце концов, они хорошие друзья, так что Марко… просто должен. Франческа медлит с ответом, потом кивает: — Возможно. На часах уже далеко за три ночи, и они молча едут по американским пустым дорогам; Марко не знает, зачем, просто чувствует: так надо. Надо Франчи, а значит, и ему. Впереди не предвидится встречных машин, и Марко включает дальний свет; фары разрезают сгустившуюся темноту. Загородные дороги явно не предназначены для итальянских любителей покататься ночью. Франческа смотрит в окно; Марко не говорит ни слова. — У нас получится хоть что-нибудь? Рука Марко на руле напрягается. — Ты о чём? — Песня. — Тебе что-то не нравится? — Почему, — Франчи поворачивается к нему, и её глаза смутно поблёскивают в темноте, — я знаю Эрмаля, он не стал бы писать плохие песни. [2] Марко не может понять её, только под рёбрами шевелится нехорошее предчувствие. — А тогда что? Делать длинные паузы между фразами — не в стиле Франчи; но Марко понимает, что подруге нужно время, и не торопит. Мимо машины проносятся дорожные знаки, редкие деревья, небо, звёзды и облака, но Микьелин всё ещё молчит, смотря прямо перед собой, и в животе Марко закручивается ледяная буря. Отмирает она скоро; но, по ощущениям Марко, целая вечность смыкает крылья над миром, прежде чем Франчи отвечает. — Я не знаю. Я… запуталась. — В чём? — слишком поспешно, слишком резко. — В первую очередь — в себе. Марко приподнимает брови. — Как это относится к песне? — Прямым образом. Ему доводилось читать заметки из блога Франчески. Во многом благодаря ним, кратким обрывкам мыслей в письменном виде, он понимает её — но не до конца. Многим Микьелин кажется весёлым и добрым человеком — но мало кто знает её с другой стороны. Вдумчивая, загадочная… Истинный мыслитель. Гипатия могла бы и позавидовать. [3] «Вот уже как две недели я думаю о своих мечтах, думаю, о чем мечтают другие, и я хочу мечтать о том же» «Даже когда тебе хорошо, нужно обязательно найти причину, чтобы не чувствовать себя слишком хорошо, когда тебя зовут Франческа Микьелин» «Всё похоже на призму, икосаэдр открылся и закрывается» «Поблёкший цвет — это тоже цвет, только у него своя правда» Марко слегка разжимает пальцы на руле, чувствуя, как спадает напряжение. «Какая правда у тебя, Франчи?» Он ждёт, что Франчи ответит условно-уклончиво, в стиле собственных заметок, «Я обнаружила, что моё сердце — как стиральная машинка», или вроде того. Но Франческа не в настроении говорить загадками, говорить красиво. — Я не знаю, готовы ли мы… отдать её. — Ты про выпуск песни? — Я про необходимость, Марко, — Франчи серьёзнее обычного, тень от шляпы падает на лицо, руки теребят неплотную ткань комбинезона. — Смотри на дорогу, мне рано умирать. Марко усмехается, отводя взгляд влево и вперёд: — Не посмеешь. Душа Франчески, вопреки всему, не потёмки. Эта книга открыта любому, кто не поленится не просто прочитать, но взглянуть между строк, чтобы понять скрытый смысл. И, как ни пытается переубедить себя Марко — он всё же отчасти ленится. Слышать — не значит слушать, читать — не значит понимать. Франчи всегда хочет, чтобы в первую очередь её воспринимали. А воспринимает ли он — уже другой вопрос. — В этой песне — все мы, — говорит Франческа, не стесняясь нарушать тишину, — она — вся наша, она чудесная. Наверно, у меня впервые такое, что я не хочу отдавать своё творчество другим. Я хочу спрятать его где-нибудь на дне океана в огромном сундуке, в которых хранятся сокровища. Или ром у пиратов. И не показывать никому-никому, кроме тебя, возможно. Марко полусонно кивает. — Если ты спрячешь её на дне океана, то и мне показать ты её не сможешь, — шутит он. — Мой сундук — моё сердце, — Франчи вновь смотрит в окно. — И оно сейчас очень нелёгкое. Он барабанит пальцами по рулю, глядя сквозь лобовое стекло. Впереди занимается неверный рассвет. Земля даёт очередной виток, и теперь они едут на встречу с солнцем. Марко вспоминает все встречи с Франческой в Италии — на студии, в жизни — и думает, что никогда она не была такой задумчивой, как на американских дорогах в четыре часа утра. — Для чего мы вообще пишем? — Франчи складывает руки на коленях. — Стали бы мы записывать наши песни, если бы попросту хотели сделать мир чуть лучше? Или складывали бы в стол, радуя только самых близких, и то по праздникам? У меня столько вопросов в голове, и не на все я знаю ответ… — Материал для новой заметки? — Возможно. Я давно не писала. — Мы преследуем все цели, Франчи. — Ты так спокойно говоришь это, — вздыхает Микьелин, — наверно, я — странная артистка. Франческа странная сама по себе; она — изменчивый воздух, Марко — земля: недвижимый и спокойный. Конечно, случаются и у ветра нежданные ураганы, и твердь даёт трещину, а иногда превращается в землетрясение. Но разве это мешает? — Вот ты считаешь, что творчество — движущая сила? — Да. Только вот двигает она людей в разных направлениях. — Как ты видишь это? — Ну, — Марко неопределённо возводит глаза к потолку машины, — это сложно… Я попробую. Смотри… Франчи смотрит — в буквальном смысле, ясно и настойчиво; ветер внутри её ненадолго утихает, с интересом наблюдая за происходящим. — Есть люди, которые творят ради славы. Иногда ради пиара, а то и чёрного. Кто-то хочет попробовать себя. Кто-то следует примеру других, друзей, которые пробуют себя в музыке — любители или начинающие, в основном, но я не о них… Есть желающие денег. А есть те, кто хочет делиться. Хочет нести свет… Например… — Марко… — …Ты. Что, нет разве? — Я несу разве что себя, — качает головой Франчи, — и то не могу понять, по течению или против. — Ты и так знаешь всё это лучше меня, — Марко пытливо всматривается в лицо Франчи, но недолго — дорога сама за собой смотреть не будет. — Зачем тогда? Микьелин пожимает плечами: — Чтобы задумался и ты тоже. Автозаправка выныривает из занимающегося сумрачного рассвета ярким желтым огнём, как подсвеченная квестовая локация. Марко останавливает машину рядом, и вместе с Франчи они забегают в небольшой магазин. Неприветливый продавец не очень рад видеть посетителей в такую рань, но выручка заметно поднимает ему настроение. Внутри играет что-то очень знакомое; уже уходя с заправки, Марко узнаёт — «Tightrope». [4] Уже снаружи оба облокачиваются на капот машины, глядя, как разгорается вдалеке подкрадывающееся к Штатам утро; у них в руках — долгожданная добыча. Марко прихлёбывает кофе из пластикового стаканчика, и, по правде говоря, он откровенная дрянь, но лучшего от загородной заправки ждать не приходится. Франчи надкусывает горячий хот-дог и морщится. — Это ещё более странно. — Что? — Теперь я смогу всем рассказывать, как ночью из постели меня вытащила сама Франческа Микьелин! Негромко смеясь, Франчи шутливо бьёт его в плечо свободной рукой. — Будешь кофе? — Не откажусь. А ты будешь? — Она протягивает ему хот-дог. — Конечно! Его же надкусывала сама… — Cazzo, Marco! Он смеётся — и в этот момент ему становится так тепло и хорошо, как никогда раньше. Может, свою роль здесь играет горячий кофе, кто знает? Холодный ветер дует с востока; Франчи неуютно ёжится в куртке, и Марко вспоминает, что на заднем сиденье лежит тёплое кашне. Мир обретает краски с каждым глотком, синева сползает с небосвода, ветер внутри Франчи засыпает счастливым сном. — Ты как? Твои мысли о песне там… — Есть ещё, — признаётся Микьелин, высовывая нос из кашне, — не отпускают. Вздохнув, Марко отдаёт ей хот-дог и молча обнимает. Франчи неожиданно тёплая, несмотря на то, что от холода кутается в куртку и в шарф одновременно — и, скорее всего, дело в её внутреннем свете и его живом восприятии. Франческа кладёт ему голову на плечо и немного расслабляется, отпуская на свободу свой ветер; Марко улавливает перемены в её настрое почти сразу. — Знаешь, мне вот сейчас кажется, что Il più bell’abbracchio как будто о тебе написана, — признаётся она. [5] — Да? — Ты обнимаешься круче всех на свете. Смеясь, Марко сильнее прижимает подругу к себе. — Твою шляпу унёс ветер? — Всё гораздо прозаичнее, — прикрывает глаза Франчи, — я оставила её в машине. Удары сердца Франчески мягко отзываются в Марко, и он думает, что всё дело в холоде, когда чувствует волну пронизывающих кожу мурашек. Они допивают кофе, доедают разделённый на двоих хот-дог, и раздразненный аппетит Марко какое-то время тщетно подбивает его сходить за добавкой. Вместо этого они молча смотрят с обочины, как освещает Америку новая заря, и Марко до сегодняшнего утра никогда не догадывался, насколько это красиво — смотреть на Франческу, ловящую первые розовые лучи восходящего солнца. Они стоят здесь невыносимо долго, полчаса точно, и Менгони не то чтобы продрог, но хотел бы поскорее отправиться в машину и рвануть к тёплой постели и долгожданным снам. Но зачем, если всё происходящее вокруг и так кажется сном? — Ты когда-то писала в блоге, что надо учиться отпускать… — Погоди, ты правда читал мои заметки? — Я говорил тебе об этом раз сто! — Но я думала, ты их просто видел! Хотя бы не читал! — Ну извините, синьора Микьелин. Больше не буду. Можно я продолжу? — Шучу, — смягчается Франчи, — или нет. Продолжай! Марко мысленно усмехается. Подруге явно стало легче, и если её всё ещё тяготят мысли, то вряд ли настолько сильно, как ночью. «Голова — самый быстрый поезд, она никогда не перестаёт думать, едет вперёд, даже без рельсов». Что, если Микьелин так и не додумала тогда свою мысль? Потому что настроение в таком случае — состав не хуже: однако сворачивает то в одну сторону, то в другую, то едет ровно вперёд, иногда сообщая о себе резкими сигналами из кабины машиниста. Пожалуй, после таких мыслей он может стать философом не хуже Франчи, и правда! — Вот и тут так же. — Что? — Если любишь, отпусти, — улыбнулся Марко, — конец цитаты, точка. — Я тебя понимаю, но не понимаю. Можно подробнее для глупеньких персиков? Ветер шевелится, ожидая продолжения. — Я свяжу два твоих вопроса воедино, — начинает Марко. — Если ты не отпустишь нашу песню… физически в любом случае придётся, иначе Марта заругает, а вот внутренне сложно — ты никогда не узнаешь, что значит творчество конкретно для тебя. Поверь мне на слово. Франчи молчит, и тень от шляпы больше не скрывает лицо, а в глазах плещется красный рассвет, и вселенная движется вместе с ней. — Кроме того, — Марко не знает, уместно это или нет, но решает продолжить, — каждый из тех, кто слушает тебя, обязательно поймёт эту песню. В случае, если ты этого тоже боишься. — Возможно, — думает вслух Франческа, — да. Её могут не так понять. Она сложная… даже для меня. — Её поймут, — уверенно кивает Менгони. — Может быть, каждый — в своём ключе. Но непременно поймут. Я точно знаю. Он не понимает, удалось ли откатить камень с души Микьелин или нет, но она смотрит спокойно и мягко, и это — всё, что имеет значение в данный момент. Марко не знает, плакала она в последнее время или нет, но точно помнит заметку, в которой Франчи писала: «кажется, мои слёзы высушили звёзды». Если и были они сегодня, то сейчас их осушил рассвет над Америкой. — Можно задать вопрос? Франческа кивает. — Что для тебя эта песня? — Всё и все. И ты. И Марко неожиданно хватает короткого и простого ответа; возможно, его любопытство тоже осушил рассвет, кто разберёт?***
Они добираются обратно, когда часы неумолимо приближают утро и предстоящую встречу на студии. Распрощавшись с Франчи (чтобы вскоре встретиться вновь), Марко летит к себе — добирать последние крупицы сна, пока безжалостный будильник не прервёт его рандеву с Морфеем. И просыпаясь — всклокоченный, встрёпанный снаружи и потрёпанный внутри — залпом выпивает кружку эспрессо, ещё одну, и на кофейном заряде только и чувствует себя работоспособным. Но, несмотря на физическую усталость — внутри Марко целее, чем прежде, словно ночная поездка собрала в его мыслях мозаику и оформила в красивую рамку. На студии Марта недовольно хмурится, видя, что ни Микьелин, ни Менгони не могут похвастаться боевым настроем. — Смотрите у меня, — предупреждает она, обычно добродушная. Марко перехватывает взгляд подруги; Франческа невинно улыбается, словно и не было ночных дорог, заправок и размышлений о тщетности творческого процесса. Когда Марта отходит в сторонку, Менгони шутливо интересуется: — Ну, как спалось? — Чтоб ты сгорел, — со смехом посылает его Франчи. Он долго смеётся вместе с ней. А потом ловит себя на мысли, что сегодня непременно проверит блог одной девушки из Бассано-дель-Граппа. Той самой, которая вечно ищет причину, чтобы не чувствовать себя лучше — даже если ей хорошо, как никогда в жизни.