Мы пели потому, что не могли жить.

Грязный и ободранный, он носил короткие большие шорты и одну гетру. На правой ноге - вьетнамка, на левой - резиновый шлёпок. Волосы вечно спутанные, белый свитер в полоску - давно серый, с жёлтыми пятнами и торчащими нитками. А глаза ясные. Карие-карие. И вот когда смотришь в них, не видишь ни аллергии под коленками и на изгибе левого локтя, ни грязи под нестрижеными ногтями, ни отломанного кусочка зуба. Он жил в разрушенных и заброшенных бетонных чудищах, одиноко зарастающих травой и диким виноградом. И хотя вокруг было полно похожих людей, никто больше не был таким интересным, как он. Наверное, потому что умел писать стихи. И напевать мелодии: тихо и красиво. Пятна на локте и под коленками с каждым разом увеличивались, щеки впадали, а белок глаз становился похожим на цвет свитера. Полиция не раз пыталась его изловить, потому что он часто выходил за пределы своего "дома". И гулял по улицам. И писал стихи. И тихонечко свистел, напевал себе под нос. Люди по привычке воротили нос, игнорировали или обходили стороной. Но не все и не всегда... После каждой его прогулки синяков на нём прибавлялось, а количество волос и зубов же наоборот - уменьшалось. А он словно дурачок, так же улыбался, рассказывал свои и чужие стихи, напевал порулярные или же малоизвестные песни. Район "зелёных" заброшенных домов люди игнорировали напрочь. "Гнойник города" - презрительно звучало из уст. Дымный чёрно-бурый город глумился над единственным зелёным пятном на себе. Как кучка зверья травит породистых и благородных, случайно потерявшихся в этом цирке уродов. Моральных уродов. Он спал на шерстяном, дырявом, но тёплом пледе. Было совершенно непонятно, откуда и как он его взял, но факт оставался фактом. В городе не падал снег зимой, а если и падал - то он всё равно гулял по этим ненавистным не ему переулкам. Этот город был не для него. Здесь не было места ни его белому свитеру, ни разноцветному носку на одной ноге, ни стихам. А ещё он верил в Бога. И в церкви его любили. В хор, конечно, не взяли. Но иногда подкармливали. Он верил, что всё, происходящее с ним - его Судьба. В городе над такими мыслями бы только глумились. Все же знали, что Бога нет. Что только необразованность и незнание заставляют человека верить в Бога. Атеисты осведомлены, что человек произошёл от обезьяны. И ведут себя соотвественно, как их предки. Из глубокого уважения, видимо. Судьба или не судьба, но некая встреча на улице где-то в середине октября свершила дальнейшее в его и жизни ещё одного ребёнка. Когда мальчик перестаёт гулять с ровесниками или же не появляется ни дома, ни в школе, родители могут встревожиться. Но отцу и матери русоволосого подростка тринадцати лет не хватало времени, чтобы замечать детали. Подросток до последнего не знал его имени. А тот сразу прозвал мальчика Воробьем. Как русый не отнекивался, но кличка пристала к нему навсегда. Через неделю в ответ Воробей начал называть его Поэтом или же просто - По, как Эдгара Аллана. В осенний день по дороге от школы к дому Воробей шёл не один. Шумная компания друзей и одноклассников развлекала друг друга. По дороге шёл Поэт. - Так это же тот бомж! - вскрикнул один из мальчишек. Так оно всегда начиналось. Небольшое избиение. Воробей на то и был Воробьем, чтобы хохлиться и пугаться. В драках он не участвовал, хоть и выглядел грозно, когда хмурился. Поэта видел не впервые, но с парнями на него раньше не попадал. Воробей всегда был одинок. Так сложилась его Судьба, позже скажет Поэт. А одинокий человек смотрит по сторонам и замечает многое. Поэта он приметил давно. Русоволосый не препятствовал избиению. Он не видел пока что в этом ничего необычного. А после всего, отстал от парней и вернулся к дороге. В желтых осенних листьях лежал бомж. Маленький тринадцатилетний бездомный мальчик, со спутанными сальными прядями непонятного цвета, в белом свитере в вертикальную полоску, в больших и спадающих то ли шортах, то ли бриджах и в яркой гетре. Воробей присел около бездомного, слушая стих. Дослушал до конца, поглядывая на окровавленные зубы Поэта и синяк на скуле. - Красиво, - сказал русоволосый, когда тот закончил. - Правда? Тебе нравится? - голос Поэта был хриплый и тихий, когда он не пел и не читал, и бездомному пришлось встать. Тогда Воробей увидел глаза. Такие неестественно красивые, на фоне худого вытянутого лица. - Нравится. А парни тебя сильно побили? - спросил школьник. - Ага. Ну так всегда, - ответил русому его собеседник, продолжая лежать. - Хочешь погулять? Воробей кивнул. И незнамо зачем протянул руку бездомному, чтобы тот встал. Тогда домой русоволосый вернулся поздно. Но счастливый. Впервые, наверное, за долгое время. Мальчик запомнил своего нового знакомого. Каждый день он мыслями был на той дороге в желтых осенних листьях. Ходил домой только через зеленые дома, надеясь встретить бездомного в белом свитере. - Привет, - прошелестело над ухом, когда школьник наклонился завязать шнурки на кедах. Воробей еле сдержал радостный вскрик, когда увидел знакомый разноцветный носок. На улице было холодно, так что кожа бездомного была покрыта мелкими мурашками. - Я тебя искал, - признался русый, не отводя взгляда от чужих карих глаз. Они смотрели на него с интересом. - Я знаю. Я тебя видел, - весело ответил тому По, ковыряя тапком землю. - Почему?.. - вопрос повис в воздухе, мальчику перехватилось дыхание от длительного зрительного контакта. - Я проверял тебя, - кареглазый присел к так и не вставшему русому, - ты такой... Воробей, в общем. Будешь Воробьем. Тогда школьник мягко улыбнулся. Ему раньше никто не давал прозвищ.

***

Сначала, Воробей и Поэт гуляли после школы. А потом и вместо. Жизненная школа "зелёных" домов, улиц и По учила лучше, чем старые брюзгливые учителя местной. Воробей не общался больше с одноклассниками. Ему было скучно. Поэт цитировал разных умных людей, пел красивые песни и имел красивые светло-карие глаза. Поэт говорил мягко и тихо и не любил кричать. Смех По отражался от бетонных стен "зелёных" и ещё долго звучал в ушах Воробья. Через два месяца, русый познакомился с семьёй друга. Обитателей заброшек оказалось всего около тридцати. И все они были для По семьёй. Но сам бездомный скорее был старшим сыном, который давно покинул родительское гнездо. - Присаживайся, мальчик, Он о тебе много говорил. Такого ещё не случалось, - в домах горел мусор, а вокруг него рассаживались люди, греясь. По заворачивался в свой огромный плед, а Воробей скоро взял привычку приползать к нему. Так и грелись, и засыпали иногда. В обнимку, под чью-то песню, кашель или детский тихий плач. Через полгода родителям Воробья всё же позвонили. Мама и Папа внимательно смотрели на русоволосого вздыбленного мальчика, пока что сохраняя молчание. Папа стоял у раковины и курил. Мама сидела за столом напротив своего сына. Отец семейства работал сантехником, а мать - учительницей в детском саду и подрабатывала кассиром в ночную смену через день. - Четыре месяца ты не ходишь в школу, - начал Отец издалека. - Чем ты думаешь? Без образования ты никуда не приткнёшься. Хочешь закончить на улице? - Мы работаем день и ночь, чтобы ты смог получить нормальное образование. Ты совсем не ценишь наш труд?! - первой сорвалась Мама. Воробей молчал и смотрел в пол. - Отвечай!!! - прокричала мать спустя пятнадцать минут тирады. И русоволосый ответил. Он прочёл стих. Любимый стих По, который тот декламировал ему иногда и два раза на день. Воробей вспоминал как торжественно становился Поэт посреди пустого зала. Как развивались подолы его пледа-плаща за ним и как горели его карие глаза. Взрослые молчали. На следующий день Воробей пошёл в школу. - Я тебя ждал, - кусочек гравия попал русому в коленку. По смотрел на друга внимательно, без укора но с вопросом в глазах. - Со мной говорили родители. Я был в школе. Поэт похлопал на место рядом со собой на порванном матрасе. Сверху лежал памятный плед. Воробей скинул куртку и пристроился около Поэта. Чужие глаза внимательно следили за ним. Игра в молчанку. Игра в гляделки. По натянул одеяло на нос так, что только два медно-янтарных кругляша и торчали, иногда скрываясь под покрывалом густых ресниц. После их знакомства Поэта больше не били. Не потому, что боялись Воробья, а потому что мальчишки начали гулять по пустырям и лесу, вместо людных мест. Улица видела их только ночью. Глаза Воробья были такими же, как и он сам: маленькими и светлыми, серо-голубыми и немного подозрительно смотрящими. Что, впрочем, пропадало, когда он видел Поэта. Русоволосый мальчишка лежал рядом со своим другом и всматривался в чужие черты лица. Недавно он начал замечать, что скулы По всё острее. Но лицо По казалось школьнику красивым. Нос с горбинкой, чёрные полоски тонких бровей, с шрамом на правой, узкая, какая-то особо аристократичная полоска губ, тонкий, как и весь парень, нос, уже порядком отросшие и ещё более спутанные волосы и самое прекрасное - глаза. Поэт моргнул, зыркая на Воробья. Их ноги касались под одеялом, переплетаясь в замысловатый узел. Холодной штаниной джинс русый чувствовал голую кожу ноги По. Внезапно, Поэт подвинулся, касаясь чужого лба своим, всё так же не отводя глаз. Ведь, кто отведёт - проиграет. Воробей почти не дышал. В молчании звенело то напряжение, которое голубоглазый чувствовал каждой клеточкой тела. Рука русого медленно высунулась из-под одеяла и аккуратно убрала упавшую на лицо прядь Поэта. Тот слегка вздрогнул. Ожидание. За полгода изучения этих глаз, Воробей научился ловить в них нотки эмоций так, как ловит слова самого По, когда тот декламирует или поет. Русоволосый стянул так мешающее сейчас одеяло с лица кареглазого. Расширенные зрачки смотрели на такие же. Воробей дышал очень громко, Поэт - тихо и прерывисто. Ждал. Буквально горел. Русоволосый приблизился медленно. Мазнул своими пухлыми губами по чужой сухой нитке. Прикрыл глаза, обхватив лицо Поэта ладонями. Они были совсем близко. Воробей отстранился, открывая глаза. - Ты проиграл, - прошептал ему Поэт одними губами, улыбаясь. Воробей промолчал, несмело касаясь чужой руки под одеялом. Кареглазый сжал ладонь русого, не прекращая улыбаться. Солнце в последний раз за день провело лучами по зеленому дому.

***

В один летний день Воробей бродил по улице, рядом с зелёными домами. Он дожидался По. Голубоглазый до сих пор ходил в школу, чтобы потом бежать к Поэту. Но с наступлением лета необходимость ходить в учебное заведение отпадала, так что всё свободное время Воробей проводил рядом с кареглазым бездомным. С недавнего времени русоволосый начал таскать книги в логово друга. Они читали их вместе. На их назначенном месте сидел какой-то непонятный парень. Голый по пояс и с серо-пшеничными длинными патлами, лежащими на лице. Незнакомец поднял руку в знак приветствия. Воробей оторопело моргал глазами. - Я помылся, - счастливо сообщил По, размахивая ногами, сидя на обломке бетонной стены. - У тебя красивый цвет волос, - заворожено сказал русый, чьи волосы были намного темнее. Воробей недоверчиво взял чужую прядь в руку, трогая. До этого волосы бездонного были настолько запутаны и немыты, что различить их цвет было сложно даже самому обладателю. По улыбался. Без свитера можно было разглядеть все его синяки, ушибы и россыпь аллергии на изгибе локтя и на области подмышки. Несмотря на летнюю пору, было довольно прохладно. Тонкие волоски на теле По стояли дыбом. Воробей снял свою толстовку и надел на друга. Тот ни на секунду не сводил с голубоглазого взгляда, лишь слегка пожав плечами. Закончив, Поэт спрыгнул с камня, уводя Воробья в сторону леса. - Ты общаешься с Ними? - Поэт уселся на зелёную траву поляны, куда они пришли, и принялся веткой чертить что-то на земле. - С кем? - переспросил Воробей, поглядывая за движениями По. - С Ними. С другими детьми, - кареглазый посмотрел на пару завитушек на земле, совершенно непонятных обывателю. На деле же, это был придуманный самим По код. Бездомный научил незамысловатому шифру своего друга, и теперь они понимали его вдвоём. На земле было написано слово "Воробей". Следующую надпись По стёр до того, как друг успел её прочитать. - Нет, и не буду, - как бы Воробью не было интересно, что же написал Поэт, спрашивать было бесполезно: не скажет. - Зря, - голос кареглазого как всегда звучал невероятно чётко, надолго застревая у русоволосого в голове. - Мне с ними неинтересно, - подросток машинально начал ковырять недавно появившуюся дырку на штанах. Конечно, ему совершенно не хотелось говорить эту фразу. На языке вертелись другие, которые хотелось прокричать на весь лес, на весь город, на весь мир. Воробей молчал. Поэт молчал в ответ. На земле появилась надпись. "Сядь рядом" - русоволосый сел. По развернулся, упираясь коленом в мягкую зеленую траву и притянул к себе русого, целуя. Воробей замер. Подростковое сердце бешено колотилось внутри, а глаза неотрывно следили за дрожащими светлыми ресницам Поэта. Словно читая мысли Воробья, бездомный открыл глаза, встречаясь взглядом с другом. Кареглазый улыбнулся краешком рта, немного отстранившись и наблюдая за ступором второго подростка. Взяв руку Воробья, По прижался к ней щекой, выводя русого из оцепенения. - Делай что хочешь, Воробей. Тебе всё сегодня можно, - спокойно сказал бездомный, отпуская руку голубоглазого. Воробей несмело обхватил лицо По ладонями, слегка поглаживая. Русый наблюдал за тем, как расслаблен Поэт, насколько спокоен и доверяет ему. На этот раз Воробей целовал первым. Прижимая кареглазого к себе, чувствуя его всем телом. Если бы Воробей следил за временем, то его собственное сердце, стучащее пару раз в секунду, подсказало бы ему насколько долго по человеческим меркам они застыли в этой позе. Целовались, пока не перестало хватать воздуха. На улице потихоньку темнело. Поэт прислонил голову к плечу Воробья, прикрывая глаза бледными веками с прожилками вен. Тот лишь молча зарылся рукой в непривычно чистую шевелюру.

***

И пропал. Исчез. Растворился в холодном сером бетоне и мигающих фарах. Возможно, пропал в листве винограда или в гуще леса. А может, его проглотил канализационный котлован под городом. Воробей ничего не знал. Он на эти три недели стал собакой: большой, рыжей, снующей везде. Часами сидел у заброшек. Исходил весь город вдоль и поперёк. Забредал в лес, пытаясь найти утерянный след. По окончанию месяца Воробей начал плохо себя чувствовать. Общение с семьёй По не помогало. Старая бабушка, к которой кареглазый относился с ребяческой (насколько это позволяла его натура) любовью, приболела и не двигалась. Давать объявление в полицию было более, чем бессмысленно. И Воробей страдал. И так особо не любитель поесть, он совершенно забросил это дело. Гулять по ночам стало привычкой. Дни свертывались в одну сплошную. В прямую линию, в бесконечный горизонт. Там клубились серый тучи, за которыми совершенно не было видно ни красного заката, ни розового рассвета. Воробей из маленькой пугливой птицы превратился в облезлого ворона: потерялся свежий загар, поблек цвет волос. Время потеряло свою суть и обрело её лишь тогда, когда в "квартире" По опять зазвучали стихи: - Свежеет ветер, меркнет ночь. А море злей и злей бурлит, И пена плещет на гранит - То прянет, то отхлынет прочь. Грязный и ободранный, весь промокший насквозь, в одной дырявой гетре, поверх которой надет шлёпок, на второй ноге - вьетнамка. Рукава уже окончательно посеревшего свитера торчат из-под тёмной толстовки, волосы тоже мокрые, свисающие прядями. Белки глаз - желтые с лопнувшими капиллярами, за ухом шелушиться кожа, на руках и ногах ссадины. Воробей не знал, что говорить. А может, уже и разучился, делая это всё реже и реже. Или просто не поверил своему рассудку, который теперь играл с ним злую шутку. - Воробей, - Поэт стал на колени, заглядывая в опущенные глаза друга. Тот словно бы из воды вынырнул. Не мог верить. Хотел, но не мог. На улице и так шёл дождь, но слеза, скатившаяся по щеке подростка, была намного хуже, чем ливень. Поэт всматривался в лицо русого, примечая новые детали своими карими глазами. - Не надо, у тебя и так взгляд сейчас страшный, - это было всё, что сказал Поэт за вечер. Они долго лежали, обнявшись на старом матраце. Воробью казалось, что он бредит. Русоволосый шептал что-то, иногда замолкая надолго, а Поэт его внимательно слушал, ощущая на себе крепкие объятия. Объятия человека, который боялся потерять. С рассветом По ушёл. Надолго останавливаясь у "царского ложа", наблюдая за безмятежно спящим Воробьем. Поцелуя не должно было быть, но По всё же оставил свой горящий след на чужой щеке. Кареглазый не мог опаздывать, ему было назначено.

***

Она поджидала его там, у перекрёстка, где дорога уходит в три стороны: лес, город и пустырь. - Так долго бегал от меня. Шустрый и совершенно лишён манер, - фыркнула Она. - Заставлять ждать так долго. - Я сегодня вовремя, - подметил Поэт, находя взглядом палочку и присаживаясь вниз. - Опять ты за своё? Тебе было мало времени? - в Её голосе проскальзывали нотки откровенного раздражения. - Нет, - под умелой рукой Поэта появлялись буквы-знаки, - но его всегда мало. Прямо как шоколада. Сколько не ешь, всё равно не хватает. Она замолчала, покорно ожидая пока Поэт закончит, а после спросила: - Ты и так много сделал. Зачем тебе эта надпись? - Это моя точка. Я никогда их не ставил, так что это будет моя первая, - надпись была завершена и По встал, галантно подавая руку девушке. - Идём? - Давно пора, - Она согласно кивнула, уводя Поэта. *** Город жил своей жизнью: огни, трафик, маленькие ларьки, школы, многоэтажки. Небо плакало седьмой день, и большую часть населения это жутко раздражало. Время из-за вечных туч потерялось. Хотелось бы думать, что оно замерло. Земля давно размокла и не хранила чужие следы. Разве что в памяти. Вместе с небом плакала и женщина, в одной из многочисленных картонных коробок домов. Вместе с ней плакал и Бог.