A Knight

Люк пахнет порохом. Специфический запах въедается в его пальцы, в его одежду, в его жизнь, и Ник первым чувствует это, когда чужая ладонь сжимается на его плече, а затем скользит на шею, хлопает, поддерживая, будто бы утешая: «Хэй, мужик, все будет нормально». Ник смеется нервно. Потому что нихуя уже не будет нормально. Люк пахнет одеколоном. Запах не то чтобы яркий, просто этот идиот выливает на себя слишком много — видимо, потому, что от его куртки тянет грязью и кровищей, и Ник морщится, когда Люк обвивается вокруг него, словно сраный питон, словно действительно хочет задушить: то ли своими объятиями, то ли своим чертовым одеколоном. «Черт, мужик, неужели все так плохо?» — спрашивает Люк, глядя ему в глаза — на них наворачиваются слезы. Ник криво усмехается. На следующий день от Люка не несет этой заразой за три километра. Люк пахнет потом. Терпкого запаха совсем немного, не настолько, чтобы это отталкивало, и Ник готов признать себя больным ублюдком, потому что, по его личному (и нихрена не объективному) мнению, от Люка пахнет нормально в любом случае. Он говорит об этом Люку при первом же удобном случае, а когда этот идиот начинает хохотать, смущенно лепечет что-то о том, что это не значит, что он нюхал его или что-то типа того. Люк хлопает себя по колену, смаргивая слезы: «Господи Иисусе, мужик, ты мне как будто в любви признался». Ник не знает, смеяться ему или плакать. Потому что он действительно сейчас фактически признался этому засранцу в любви. Люк постоянно рвется в бой, лезет на рожон, и Ник очень хочет открутить ему башку, потому что заставлять его волноваться — не то, что Люку стоит делать, но он улыбается так довольно каждый раз, с ног до головы в кишках и ошметках плоти, чьих-то мозгах и прилипших волосах, что Ник только качает головой: ну уж нет, он обязательно всыплет этому придурку после того, как тот помоется. А потом просто забывает об этом. Люк вечно делает вид, что он такой железный, несгибаемый, незыблемый, словно сраная скала, словно чертов Форт Нокс, а сам — Ник уверен, потому что Ник видел — после каждой стычки с трудом успокаивает трясущиеся руки и колотящееся в глотке сердце. Он как-то спасает Нику шкуру, и он огрызается недовольно, когда Люк бросается уверять его, что все в порядке. Ник до сих пор не понимает, нахрена они все вообще притворяются, будто им не трудно вышибать чужие мозги и уворачиваться от зубов? Но особенно сложно ему понять Люка. Люк прожил день зря, если не помог хоть кому-то, и Ника так тошнит от его заботы, что натурально хочется вывернуть на пол скудный завтрак с остатками ужина, лишь бы этот ублюдок понял, что слова «отвали» и «свали нахуй из моей комнаты» означают именно то, что они означают, а не то, что он себе напридумывал. Потому что, когда Ник говорит это, Люк отзывается таким смехом, что внутри что-то невольно екает, не то тревожно, не то сладко: «Да ты же ревнуешь, Ник!» Ник очень хочет сказать, что срать он хотел на этого невозможно упрямого, невыносимого, отвратительного Люка. Но ему, чтоб его мать, не насрать — совсем не насрать. Люк приходит на помощь всем и каждому, будто это его долг или что-то вроде того, хотя нихуя подобного, и Ника откровенно задолбало, что тот подставляет свою задницу ради других — потому что не должен, потому что у Ника каждый раз сердце в пятки уходит, потому что, если Люка укусят или выпотрошат, он себе этого не простит. Потому что в один прекрасный момент везение закончится даже у этого засранца. Люк приходит на помощь Нику, даже когда самому Нику это, в общем-то, не нужно, как будто Люку действительно приятно нянчиться с ним, заряжать магазины, помогать отбывать свою очередь для готовки на кухне, штопать порванные о что-либо вещи. Когда Ник спрашивает Люка об этом, тот смотрит на него очень удивленно, а потом пожимает плечами: «Слушай, мне это действительно не трудно. С тобой мне уютно». А потом так выразительно хлопает себя ладонью по лбу, будто бы сболтнул лишнего — но Ник ничего не отвечает. Все выглядит так, будто бы Люк вообще никогда ничего не говорил. Наверное. Люк приходит на помощь укушенной девочке в лесу, и Ник набрасывается на него, словно шальной: «А если бы она тебя укусила?!» Люк смотрит на него, сдвинув брови, и скрещивает руки на груди — так спокойно, словно Ник сейчас не прижимает его к стене и не смотрит в глаза напряженно. «Но не укусила же, — таким тоном отвечает Люк, — я ей верю. Пит ей верит». Ник обессиленно опускает голову на его плечо, обнаруживая на желтой куртке свежее пятно чьей-то крови — наверное, той девчонки — и сжимает его в объятиях. Люк молчит недолго, а потом открывает рот — Ник очень хочет его заткнуть; желательно, поцелуем — но входит Карлос, и он не уверен, что док одобрит это. Учитывая то, что Саре — она была где-то неподалеку, Ник это помнит — еще рано такое видеть. Девчонку, спасенную Люком, зовут Клементина, и Ник не без уныния признает, что яйца у нее больше и крепче, чем у них всех вместе взятых. А еще она первой замечает их с Люком. — Вы, ребята, — она выразительно утыкает в Ника свой упертый взгляд из-под ресниц, — напоминаете мне одного моего знакомого. Он тоже до последнего молчал о своих чувствах. Пит достаточно далеко, чтобы не слышать их — но Нику все равно страшно и непривычно. — И… что с ним стало? С твоим знакомым? — Его заживо сожрали ходячие. Ник тихо кашляет, делая вид, что слова Клементины ничего для него не значат. А потом он делает все, чтобы спасти ее от толпы ходячих — потому что эта девочка сделала для него нечто большее, чем просто намекнула о чем-то очень и очень важном. Когда группа приходит за ним, он может лишь смотреть мутным взглядом и хвататься за голову — потому что она чертовски болит от виски и мыслей — и Люк появляется перед ним так неожиданно, что у Ника хватает сил только позвать его по имени. Наверное, это звучит так жалко, что Люк тут же сгребает его в объятия, словно плюшевого медведя, и шепчет, утыкаясь лбом в висок: «Эй. Эй. Я знаю, Ник… я знаю». Ник очень хочет спросить, что именно он знает: про Пита или про что-то еще, но времени у них не то чтобы много, и Ник просто плетется позади, чувствуя себя опустошенным много чем. Клементина осторожно берет его за руку — и молчит. Ник охренеть как благодарен ей, но не уверен, что его косая улыбка дает это понять. На горнолыжной базе Ник убеждается в том, что наблюдательность Клементины — не самое худшее, что могло бы с ним произойти. — Люк и Ник. Ник и Люк. Вы, ребята, неплохая парочка, — говорит Кенни и смеется. Люк тут же заводится — почти что вскакивает, голос его звенит напряженно, и Ник возмущается тоже, так, ради приличия, а сам наблюдает за Люком. Потому что злой он куда прекраснее, чем с этой сраной миной великомученика и спасителя кучки неблагодарных уебков. Клементина выразительно двигает бровями — видимо, с мнением Кенни она согласна более чем. А потом они встают и расходятся кто куда — лишь бы не поссориться еще больше из-за каких-то мелочей — и Люк находит его самым первым, хватает за руку и утаскивает в нишу около рабочего места Уолтера и целует так, что у Ника перехватывает дыхание и подрагивают руки, когда он цепляется пальцами за эту отвратительного цвета куртку Люка. Он очень хочет спросить, что это такое, блять, было, но Люк смотрит на него так… по-особенному, что Ник заталкивает язык себе в глотку — просто чтобы не рушить эти несколько охуительно классных минут своей мерзкой болтовней и попытками отшутиться. Еще раз они целуются уже в гостях у Карвера — когда очаровательный до безобразия Трой вбрасывает в их кучную компанию Люка, заметно помятого и осунувшегося, и Ник сгребает его самым первым, откровенно насрав и на ребят, и на Троя, и на то, что где-то там Карвер идет читать им нотации — просто целует этого ублюдка, пока хватает дыхания и сил не дать ему пиздюлей, и Трой в стороне выразительно высовывает язык, делая вид, что его тошнит. Кенни шепчет что-то вроде «я был прав», а Ребекка, кажется, закрывает глаза Саре. Нику, если честно, на всех них откровенно похуй. Потому что Люк снова приперся спасать кого-то. Ник шипит ему это в самые губы, ночью нависая над ним на жесткой койке, сжимая пальцы на его плечах, и Люк смеется: «Я пришел спасать тебя, принцесса». Люк действительно ведет себя как гребаный рыцарь, персонаж из сказки в сияющих доспехах и с идиотским пером на голове. И Ник не уверен, что ему это не нравится.