Черные перья

Теплый ветер приносил легкий отзвук разговоров морских волн. Беззвездная летняя ночь была на сносях: подходило время рождения новой луны. В этой тишине, на балконе роскошной виллы, носившей поэтическое название «Ахиллеон», будто бы одна в целом мире, сидела, неотрывно глядя на дрожащее пламя свечи немолодая, нездоровая, но все еще очень красивая женщина. Кто она? О, позвольте представить: легенда, идеал, австрийская императрица Элизабет, а если нежнее, то Сисси. Ее сердце сейчас трепетало так же, как этот огонек, отражавшийся в глазах. Она ждала. Все было приготовлено: чернила, перо, бумага. Не хватало только компании. А именно — известного поэта Генриха Гейне. Сисси его обожала. Уже трижды она говорила с ним, писала стихи под его чутким руководством. Однажды они пробеседовали до самого рассвета. И вот сейчас он снова должен был прийти… Бесплотный дух, интересовавший ее больше всех живых. Вдруг сердце пропустило удар и будто провалилось куда-то вниз. «Он здесь», — мелькнула радостная мысль. Элизабет дрожащими пальцами схватила перо, уже приготовившись писать, но… Холодные бледные тонкие руки легли ей на плечи, моментально сковав. Сердце вновь сбилось с ритма. В воздухе вдруг запахло грозой. Пришел, да не тот. В свете свечи червонным золотом отливали огромные черные крылья. — Не пугайся так, Элизабет. Этот негромкий, глубокий, чуть шелестящий голос она узнала бы из тысячи, из миллиона. Вне всяких сомнений, сзади нее сейчас стоял собственной персоной Ангел Смерти — Тод. — Зачем ты здесь?.. — глухо спросила императрица. — Задать пару вопросов, не более, — на ухо, очевидно, с улыбкой. Он наконец убрал руки с ее плеч и, обойдя небольшой столик, развернулся и в одно легкое движение очутился сидящим на мраморной поверхности парапета, обняв колено и уложив на него голову. Два черных крыла делали и без того высокую и мощную фигуру Тода еще массивнее. Как ни странно, это не отменяло завораживающего, даже гипнотизирующего изящества и легкости в каждом движении. Жемчужно-бледный, он был бесценным украшением этой царственной ночи. Едва ли хоть одна скульптура могла сравниться с ним красотой. Смотреть на такого молчаливого и неподвижного Ангела Смерти можно было вечно. Просто сидеть и наблюдать, как теплый ветер колышет блестящие черные перья и перебирает волны шелковистых сияюще-светлых волос, силясь выпутать из них звездный свет… Но молчание затягивалось, становясь непозволительно долгим, а он все смотрел и смотрел на нее, внимательно и рассеянно одновременно. — О чем же ты хотел спросить? — рискнула разрушить общее спокойствие Элизабет. Тод прикрыл глаза и вздохнул, глубоко и печально. — Трижды ты звала старика-поэта, я слышал твой зов, и, как видишь, позволял ему приходить и оставаться столько, сколько ты того пожелаешь. К твоему сведению, это против всех возможных правил. Но я здесь не из-за этого. Скажи мне, почему ты никогда не изъявляла желания поговорить со мной? Никогда не звала меня? В темных, подернутых мшистой зеленью глазах не было ни единого отзвука злости. Зато были тоска и легкий налет обиды. Но это мало волновало императрицу. — Мне еще рано умирать, — отрезала она. — Кто сказал, что я могу прийти только чтобы забрать? И снова повисла тишина, нарушаемая только далеким шорохом волн, потрескиванием одинокой свечи да шелестом черных перьев. На губах Тода играла легкая улыбка. — Послушай меня, Элизабет, я знаю больше всех, когда-либо живших в этом мире. Я могу рассказать тебе о всех тайнах мироздания, — медленно, по-кошачьи тихо, он вернулся к столику и теперь стоял, опираясь на полированную деревянную поверхность, так, чтобы их с императрицей глаза оказались на одном уровне. — Более того, я могу показать тебе каждый уголок Вселенной. Только попроси, и они, — раскрывшиеся в один хлопок два мощных крыла поразили Сисси размером и красотой, — отнесут тебя куда угодно, в любой из существующих миров. Хочешь пролететь меж звезд? Или узнать, что было века назад? Скажи! Она молчала, холодно глядя в горящие зеленовато-темные глаза. С одной стороны, соблазн был велик, но с другой… С другой было неизмеримое количество пролитых над малюткой Софи слез. — Я уже говорила, что не прощу тебе смерть дочери. Он вдруг отшатнулся, словно от удара, опустил глаза. Помедлил, но все же нашелся с ответом. — У тебя есть Гизела и Рудольф. И это еще не конец. Только зачем тебе дети? Ты же их все равно оставила, — в словах скользнула прохладная насмешливость. Прозвучавшее заставило Элизабет проглотить накатившую было волну возмущения и задуматься. Ведь она и правда бросила детей и уехала в неизвестность. Тем временем Тод взялся задумчиво рассматривать скульптуру кентавра, венчавшую собой угол балкона. — К слову, ты когда-нибудь слышала стон своего народа? — небрежно бросил через плечо он. — Стон? — очнулась от своего философского забытья Ее Величество. — Ты только готовилась к свадьбе, а я уже знал, что так будет. Империя рушится. Трон шатается. И помогает его расшатывать вся императорская семья, ведь эрцгерцогиня Софи, единственная, у кого душа болела за Австрию, мертва. Возмущению Сисси не было предела. Она даже не смогла найти слов. Тод, будто почувствовав ее состояние, медленно обернулся и насквозь пронзил императрицу ледяным взглядом. Так же медленно были раскрыты крылья. А дальше как во сне: реальность подвела. Взмах — поднята буря; золотой отблеск на перьях обернулся алым, затем почему-то сменился изумрудно-зеленым; бумага, перо — всё разлетелось; мужественно боровшийся с внезапным вихрем огонек свечи — последний оплот уже зыбкой реальности — вздрогнул в последний раз и погас. В этот момент мир вокруг императрицы превратился в клубящийся и бушующий хаос, дыхание перехватило, а сердце в панике забилось. Но стоило только длинным прохладным пальцам лечь ей на виски, как стало ощутимо легче. Да, Тод снова стоял за спиной Элизабет. Он и только он удерживал ее от потери разума в возникшем по его же воле кошмаре. Чуть прикрыл крыльями и шепнул: «Смотри!» Пространство смазалось, закрутилось водоворотом, затянув в себя время. Один за одним в глубине этой воронки начали появляться всполохи: алый, бордовый, оранжевый… Огонь! Вне сомнений, это был огонь. Что горело? Здание? Похоже на то. Нет, не одно здание, будто бы вовсе целая улица… Нет, постойте, город! Знакомый, до боли знакомый город! Величественная, холодная Вена горела. Но вот горела она отнюдь не настоящим огнем. Этот огонь был призрачен: то исчезал, то взвивался вновь, но не было от него ни искр, ни дыма. Да и люди его явно не замечали и не боялись. Чем дольше Элизабет смотрела, тем больше находила интересных деталей. Оказывается, источником огня были люди, и именно они переносили его по городу, от человека к человеку, и улицы начинали полыхать. — Постой, что это за огонь? — на краю сознания, удерживаемого на кончиках длинных бледных пальцев, балансировала какая-то пугающая мысль, отдававшаяся в сердце нехорошим предчувствием. — Огонь революции, — неожиданно горячее дыхание опалило кожу. — Полыхает в сердцах и умах твоих подданных стараниями одного очень хорошо известного тебе юноши, — наглая, неприкрытая ирония в низких бархатных нотах. Она обернулась слишком резко, так, что мир перед глазами рассыпался на осколки, все потемнело. В голове отдавалось фраза о «хорошо известном юноше». Кто, кто? Кто из ее окружения? Юноша… Нет… Нет, нет, только не он, не может быть! Но завершить мысль она не успела, голову повело окончательно, душа камнем падала в бездну, которой не было ни конца ни края…

***

Тепло. Пахнет морем и лесом, вернее, садом. Воздух звеняще-чист, будто после дождя… Или грозы. Даже складывается иллюзия, что его можно пить, прямо как воду. Тихо. Ни шороха, ни шелеста, хотя легкий ветерок есть. То появляется, то пропадает, снова и снова. Совсем как дыхание. Дыхание?.. И… Одну минуту… Гроза?! Элизабет встрепенулась и открыла глаза, моментально провалившись в манящую, искрящуюся бликами темную бездну до боли знакомых глаз. — Вспыльчивость, суетливость и резкие движения — это лишнее, — мягко улыбнулся Тод. Он держал императрицу на руках, так легко, будто она вовсе не имела веса. От звуков ее отгораживали два крыла, сформировавшие кокон. Мир вновь ожил, лишь только они раскрылись. Еще мгновение, и Сисси поставлена на ноги. — Скажи… То, что ты показал мне — правда? — вернувшееся сознание привело за собой и все тяжелые мысли. — Я никогда и никому не лгу, — оскорбился Тод, стоявший теперь на расстоянии вытянутой руки от своей возлюбленной. — Лучше бы лгал, — прошептала и упала на стул. Именно упала, ноги ее уже не держали. — Ложь тебя не спасет. — Ничто не спасет! — вскинулась, смотрит с вызовом. — Почему же? Я спасу. Как только полюбишь. Твое неприятие связывает. Пусти меня в сердце, и я тут же тебя заберу. Тод неслышно подошел к столу, провел рукой над погашенной свечой, возвращая жизнь огню. Затем так же неслышно, изящно, словно в танце, вернул на место бумагу. Повертел некоторое время в руках перо, неодобрительно покачал головой и мгновенно обратил его в золу. Пошуршал некоторое время и заместо сгинувшей письменной принадлежности положил перед убитой собственными размышлениями Сисси большое, остро наточенное, черное с отливом перо, мгновенно приковавшее ее взор. — Это будет писать лучше. — Не стоило… — Мне лучше знать, — Тод помолчал, а затем вздохнул. — Жаль, что разговор снова не задался… Она смотрела на перо и бумагу, в голове эхом отзывались какие-то мысли, вдруг она что-то осознала и обернулась, но его уже не было. Исчез. Вместе с ним пропал и запах недавней грозы. А на востоке огненным цветком расцветало еще нежное и несмелое, но уже обещающее быть неумолимо ярким, новое утро.