Щеглёнок

Я бездумно слонялся по дому в банном халате с чашкой кофе и не знал, куда себя приткнуть, потому что проснулся засветло. Хоби еще спал, потому что лег в первом часу ночи, засидевшись за реставрацией одного шикарного зеркала. Он никак не мог им налюбоваться, звал меня из магазина, чтобы я посмотрел на тот или иной завиток, дергался каждый раз, боялся напортачить (это с его-то опытом). С Хоби я вообще-то уже не жил, но вчера остался на ночь, потому что истосковался по своей (и Велти) комнате, по старинной тишине дома, которая ходила по углам на мягких лапках, и запаху пыли. И потому что Хоби опять расплодил мышей, и я собирался сегодня заняться их устранением. К Рождеству, а оно, на минуточку, через неделю, я хотел, чтобы и духу мышиного не было в этом святилище старины. Я жил в квартире, которую мы нашли вместе с Китси, правда без Китси. На стене в гостиной висела репродукция моего «Щегла». Я заполонил ее мебелью, которую сделал Хоби, а я выкупил у обдуренных мной богачей и потихоньку заново продавал по куда меньшей цене, хотя, на мой взгляд, она и раньше стоила заплаченных за нее денег. Рождество я планировал встретить с Барбурами, но Китси неожиданно поменяла мои планы, улыбалась виновато и просила сказать миссис Барбур, что мы с ней уедем вместе отдыхать. У Хоби в планах была вечеринка «у Мойры», на которую я идти не хотел, а Борис в кои-то веки решил провести праздники с семьей. Остановившись у окна, я взглянул на город. Снегу выпало столько, что в центре наверняка образуются километровые пробки, кто-то куда-то опоздает, а то и вовсе застрянет непонятно где из-за снегопада. Я слушал, как бьется об оконные рамы ветер, как где-то вдалеке сигналит ранний таксист, вдыхал запах остывшего кофе и кутался в теплый халат. Меня посетило всепоглощающее чувство покоя и уюта, хотелось растянуть этот миг на часы, на месяцы, остановить время, залить его янтарем. Робкий стук в дверь ворвался в утреннюю тишину набатом. Я вздрогнул и растерянно обернулся, взглянул на старинные часы с кукушкой. Часовая стрелка замерла около шести утра. Паранойя всколыхнулась во мне, нашептала на ухо тревогу, навязала мелочную мыслишку никому не открывать. Но я с ней справился, передернул плечами, поставил чашку с недопитым кофе на столик с вазой и устремился к двери, на ходу размышляя, уместно ли встречать гостей в халате, даже если они приперлись в такую рань. Я распахнул дверь и обомлел, все мое недовольство задохнулось, съежилось и провалилось в пятки, сердце зашлось яростным боем. Я на минуту забыл, как дышать. - Привет, - неуверенно мнется Пиппа и кусает губы, хотя в глазах ее горит решимость. - Знаешь, я тут подумала, - говорит она, все еще стоя на пороге. На ней сантиметровый слой снега, из-под белого объемного шарфа ее практически не видно, красная шапка съехала на бок, а бежевое пальто явно не предназначено для этой погоды. – Подумала, что это все ерунда. Я имею ввиду, то письмо. Мы… мы ведь можем попробовать, правда? Ты и я – это какое-то безумие, но я так хочу, Тео, так хочу кинуться в него с головой, понимаешь? Я столько раз говорил себе, вот что, если я сейчас приеду в Лондон, что если позвоню ей в дверь, вот так же ранним утром, без предупреждения и звонка. Я столько раз об этом думал, прокручивал в голове миллион сценариев, изводил себя до трясучки… А Пиппа взяла и приехала. Я стоял, разинув рот, и выглядел дурак дураком, пока она стояла и ждала ответа. Слова ее едва доходили до меня, продираясь будто бы через желе. Огонь в ее глазах уже начал угасать, когда я, наконец, понял, что она имела ввиду. Пиппа делает шаг назад, собирается уйти, убежать куда-нибудь от этой чудовищной неловкости, охватившей ее с головой, но я не даю, порывисто хватаю ее за руку, дёргаю на себя, утыкаюсь носом в рыжие волосы. У нее очень мягкая шапка, и сама она мягкая и пахнет карамелью. Пиппа замерла на мгновение, робко обняла меня в ответ и – еще секунда – прижалась всем телом. Я затащил ее в дом, целовал ее волосы, глаза, губы, трепетал, будто касался святыни, причащался через поцелуй, исповедовался, глядя ей в глаза, в ее прекрасные ореховые глаза. Пиппа смеется, уворачивается, проводит пальцами по моей небритой щеке. По моим венам разлилось тепло, коснулось самых заледенелых участков души. А душа, душа – метнулась к ней, раскрылась, обнажилась. Я стою перед ней в банном халате, расхристанный, с голой грудью, на которой лежит ее ледяная ладошка. Мне вдруг почудилось, что это очередной сон, и – мне очень не хотелось этого делать – я ущипнул себя. Пиппа расхохоталась, но тут же прижала палец к губам и кивнула в сторону кухни. Я был так счастлив, что снова стиснул ее объятиях, закружил в тесном коридоре. Не мог поверить, что после стольких лет мне привалила такая удача, сама постучалась в дверь, напустила в дом холода с улицы и душевного тепла. Я не хотел ни на минуту выпускать ее из своих объятий, но видел, что она замерзла. - Хочешь, заварю тебе какао? – мне показалось, что какао как нельзя лучше подходит для этого – самого лучшего в моей жизни – утра. Пиппа кивнула и улыбнулась, скинула верхнюю одежду и осталась в вязаном платье, которое так ей шло, что я едва не выронил все из рук. Она с тихим смехом забрала инициативу и зашуршала посудой. Я стоял рядом и улыбался как дурак, не веря, что все это на самом деле. Мы сидели возле камина, пили какао и кутались в один плед на двоих, прижавшись друг к другу, как замерзшие птички. Мы были так поглощены друг другом, прикосновениями и взглядами, что пропустили появление Хоби, который замер в дверях. - Кхм, - обратил он на себя внимание. – Пиппа, милая, когда ты приехала? – это явно не то, что он хотел спросить. Пиппа выпуталась из пледа и моих объятий, и кинулась обнимать Хоби и Поппера, который радостно кинулся к ней со старческим кряхтением. Я не мог налюбоваться на нее, на ее легкость, на ореол света, окутывающий ее фигурку. Мне вдруг почудилось, что она – тот самый щеглёнок, сошедший с картины и прилетевший в мой дом. За окном тихо падал снег, ветер унялся, вывались на улицу первые работяги, кутавшиеся в куртки и шарфы. Я впервые за долгое время почувствовал, что скоро праздник, потому что праздник ворвался в мою жизнь вместе с одной рыжей девчонкой.