Out of Synch

Джастин. В итоге я говорю самому себе, что мне насрать, что он там себе возомнил. Насрать на его слова. Если он хочет, чтобы я исчез. Я исчезну. В выходные я названивал ему миллион раз. Часами обивал порог его дома. Я ждал. Думал, что он придет в себя. Но очевидно в себя приходить он не собирался. Нахуй все это. Это был мой последний шанс. Я сидел в его офисе с восьми утра. Пропустил ради этого смену в закусочной. Знал, что в конце концов он появится. Но едва завидев меня, он приказал выметаться, пригрозив судебным запретом – глупее и не придумать – и ушел прочь. Закрылся от меня. Я толкнул стеклянную дверь «Киннетика» и вышел в переулок. Какого. Хуя? Не понимаю. Он не может вышвырнуть меня. Не может. Почему? Почему, почему, почему, почему, почему? Но бесполезно спрашивать почему. Брайан, мать его, Кинни никому не отвечает на вопрос «почему». Не объясняет своих мотивов и поступков. Брайан, мать его, Кинни отвечает только одному человеку. Самому себе. Ему плевать, что мне больно. Плевать, что я люблю его. Плевать, что я хочу просто поговорить с ним, выслушать его, помочь ему, быть рядом с ним. Ему плевать на все это. Знаю, он сейчас в ужасе и ему приходится сталкиваться с тоннами такого дерьма, что мне и не снилось. Но он должен дать мне шанс хотя бы попытаться понять. Не должен вести себя со мной вот так. Я этого не заслужил. Просто не заслужил. Поэтому я говорю себе, что мне насрать, что он там себе возомнил. Иначе я просто сойду с ума. А я не могу. Так что я иду на занятия. И допоздна сижу в студии, перегружая себя сверх сил и заставляя руку болеть так, как никогда прежде. Наблюдая за тем, как на ней проступает фиолетовый синяк от долгого стука в его дверь. Все еще чувствую его ладонь на спине, выталкивающую меня за дверь. Из своей жизни. Выталкивающую меня прочь. И когда на часах пробивает полночь, я собираю свое барахло и отправляюсь домой. Крадусь на кухню, хватаю стакан с соком и иду прямо в спальню, избегая Дафни и ее вопросов о том, почему я сплю в своей собственной постели уже четвертую ночь подряд. Следующим утром я едва выдерживаю свою смену в закусочной, тревожно гадая, придет ли Брайан, как обычно. Но он не приходит. В отличие от ебаного Майкла, которому еще хватает наглости задать мне какой-то вопрос. Кому вообще придет в голову, что я захочу теперь работать с ним над этим дурацким комиксом? После его предательства, после его лжи, после того, как он, блядь, похерил все, что у меня было. Он пытается заговорить со мной, но я просто прохожу мимо, не останавливаясь. Он что-то кричит мне вслед, изображая невинность и включая дурака. И я больше не в состоянии слушать его, не в состоянии слышать его, так что я разворачиваюсь и начинаю орать. Мне стоило догадаться, что он так поступит со мной. Стоило догадаться, что он, блядь, тут же расколется. Стоило догадаться, что он не сдержится. Мне стоило прислушаться к своей интуиции и сделать то, что я хотел, делать то, что чуял нутром. И я снова остаюсь в студии допоздна, и концентрируюсь на живописи, на творчестве, на рисовании всего, кроме картинок Рейджа. Кроме рисунков Брайана. Образов той жизни. Пишу яростно, страстно, интенсивно, и когда я заканчиваю, то в итоге имею парочку отличных работ и пульсирующую, непреходящую боль в пальцах. Только вот боль снова заставляет меня вспомнить о Брайане. Следующим вечером Даф уже точно знает, что что-то происходит, потому что неделя в собственной постели – это больше, чем я вообще провел там с тех пор, как вернулся к Брайану. Но вместо того, чтобы поступить логично и умно, и поговорить с ней о происходящем, я натягиваю самую обтягивающую футболку и те джинсы с самой низкой посадкой из всех, что у меня есть, и вылетаю за дверь. Иду в Вавилон и позволяю парням покупать мне выпивку, накуривать меня, и танцую, танцую, танцую, пока голова не начинает кружиться, а сердце бешено колотиться в груди. Танцую пока не чувствую себя опьяненным, одурманенным, желанным и сексуальным, пока руки блуждающие по моей заднице, спине, члену, не ведут меня в задние комнаты. Потом я оказываюсь на коленях перед таким горячим блондином, сосу его член, втягивая глубоко в глотку, и его пальцы зарываются мне в волосы. И на секунду я чувствую себя так хорошо, но лишь на секунду. Это все как-то неправильно, но я позволяю члену выскользнуть изо рта и встаю, кладу руку ему на плечо и поворачиваю его лицом к стене, стягиваю штаны с его задницы. Презерватив скользит по члену, и я толкаюсь им глубоко в дырку и трахаю его. Его узкая задница принимает, принимает, принимает меня, и мне должно быть хорошо, должно прийти облегчение, я не трахался, а что еще хуже, меня не трахали, неделями. И мне действительно очень нужно это, я должен нуждаться в этом. Мне нужно, но все, о чем я могу думать, как… ...Брайан оттолкнул меня. И эта мысль продолжает крутиться в голове, а после того, как кончаю, я чувствую чужие руки на заднице, спускающие вниз мои джинсы, пальцы возле дырки и задаюсь вопросом, что я вообще здесь делаю? Кого пытаюсь наказать? Брайана или себя? Так что я изворачиваюсь, стаскивая презерватив и натягиваю джинсы обратно, лавирую к выходу из задних комнат, из клуба, на улицу. Тепло в паху быстро сходит на нет, а гул в голове усиливается, и я иду, иду, иду вперед, пока в итоге не нахожу себя где? Прямо перед лофтом, сидящим на тротуаре. Замерзшим. Одиноким. Отчаявшимся. Я люблю его. Скучаю по нему. Не вынесу этого. Не хочу никого другого. Я оказываюсь ровно на том же месте, где был три года назад. Сижу на улице и жду его, хочу его, он нужен мне, но я все так же отвергнут им и не нужен ему. Не понимаю. Просто, блядь, нихуя не понимаю. Он говорил, что скучал по мне. Не врал. Все шло так хорошо. Все было так правильно. Ощущалось таким правильным. Да, я знаю, он болен и знаю, что он должно быть напуган. И знаю, что в данный момент это не правильно, это полный пиздец, но Боже! Это не конец света. Он не умрет. Я точно знаю. Я прошерстил интернет, поговорил с врачом, и точно знаю, что он, блядь, не умрет. Я сам куда ближе к смерти, чем он. А он так себя ведет. Не понимаю. Я сейчас должен быть там, с ним. Как и он в свое время был рядом со мной. Успокаивал после ночных кошмаров, массировал руку и пальцы, постоянно приносил сок и таблетки от головных болей. Я должен быть с ним. Ноги начинают замерзать и из носа уже течет, а уши заледенели так, что уже горят. Я жду до тех пор, пока не чувствую больше ног, и иду домой. Так же, как и каждую ночь этой недели просто лежу в постели. Не спится. Таращусь в потолок. Взбиваю подушку, ворочаюсь, верчусь, маюсь, вздыхаю, то мне становится слишком жарко, то слишком холодно, и чувствую себя жутко одиноким. Хочу таращиться на балки лофта. Хочу слышать дребезжание старого лифта и гул его холодильника. Хочу, чтобы он с брошенной поперек моей груди рукой лежал рядом, и похрапывал мне в ухо. Дрочу, но после этого чувствую себя еще более одиноким. Вскоре комната начинает наполняться светом и я понимаю, что всходит солнце, и наконец-то уплываю в сон, всего лишь на час или около того, перед тем, как звонит будильник. Просыпаюсь в невыносимом настроении и ссорюсь с Дафни из-за какой-то ерунды, вроде оставленного на столе пакета из-под долбанного апельсинового сока и стремительно вылетаю из квартиры, злясь на весь мир, на все и вся. Узнаю от Дэбб, что Майкл получил чек от Бретта за Рейджа. Ублюдок. Он вообще собирался рассказать мне об этом? Господи. Покончив с работой, я направляюсь к магазинчику комиксов и размышляю о том, что сделаю с деньгами. Знаю, что просто должен отдать их Брайану. Начать возвращать долг за обучение. Но какая-то часть меня хочет просто забрать их и спустить на поездку на Ибицу. Охуенная ирония, да? Было бы классно. И может быть я встречу там какого-нибудь сексуального испанца и останусь навсегда. И возвращаться сюда никогда больше не придется. Потому что здесь все идет неправильно. Мне больно. Пиздец, как больно. Я так скучаю по нему. И вся моя жизнь теперь в полном беспорядке, вывернута наизнанку и идет под откос. Мне казалось, что я уже все знаю о жизни, но я не знал. Я потерял то, что никогда уже не верну, это точно. Не смогу вернуть. Невозможно так жить, но я не знаю, что еще мне делать. Майкл появляется как раз тогда, когда я уже собираюсь уходить, и вручает мне чек. Несет какую-то чушь о том, как дерьмово выглядит Брайан, и мне хочется заткнуть уши и затянуть ла-ла-ла-ла-ла, потому что я не могу все это слышать. Не могу. Не тогда, когда я так отчаянно хочу быть с ним. А он так же отчаянно хочет, чтобы меня не было рядом. Но этот ебаный Майкл. Продолжает нести свою чушь, которая, возможно, мне даже знакома, но я не в состоянии ничего понять. Говорит, что Брайан не хочет, чтобы я видел его, а не наоборот. Что Брайан думает, что я не буду его любить, что брошу его, что не захочу его. У меня такое в голове не укладывается. Я даже переварить все это не могу. Но я слушаю его. И слышу. Я снова задерживаюсь после занятий и рисую Брайана. Не Рейджа, не комикс, а Брайана. Рисую его таким, каким вижу его я. Несовершенным. Нуждающимся. Самовлюбленным. Рисую его таким, каким видел всегда. Неидеальным, сумасшедшим, смешным и охуенно сексуальным. Волосы падают ему на лицо, ленивая улыбка, что он дарит мне после пьяных трахов, трогает его припухшие от моих поцелуев губы, а скулы горят алым. Обожаю. И знаю, что все это только для меня. Как он мог подумать, что я больше не буду любить его? Как ему вообще такое в голову пришло? Домой этим вечером я прихожу пораньше и извиняюсь перед Дафни, мы едим пиццу с мороженым и смотрим старые фильмы. Но я не делюсь с ней ничем, потому что у меня нет права рассказывать ей о том, что Брайан болен. Однако, говорю, что сейчас настали немного безумные времена, а она мне улыбается и кивает, и позволяет положить голову ей на колени, и гладит меня по волосам, пока я не засыпаю. И каким-то образом, утром мне все кажется несколько светлее. Не знаю почему, просто чувствую, что могу что-то сделать. Может быть, в конце концов, я не настолько бессилен. Иду в закусочную, и в один из своих проходов с грязной посудой на кухню, замечаю стену с записками. Наверное, я видел ее миллион раз, но в сейчас что-то там привлекает мое внимание. Рецепт дэбиного куриного супа. Нацарапанный рукой, покрытый каплями и разводами, пожелтевший от времени. Забираю его. Пропускаю дневные занятия, забираю все чаевые и иду в продуктовый магазин. Брожу туда-сюда между проходами и вспоминаю, как давным-давно покупал здесь дорогой сыр и багет, подверженный глупым представлениям о романтике. А теперь я блуждаю между этими проходами и мечтаю лишь об одном, чтобы все было как прежде. Вытаскиваю выцветший рецепт из заднего кармана и притворяюсь, что не замечаю, как покупаю все для него. Забираю полную продуктов сумку, каким-то образом все мои чаевые превратились в свежие овощи и курицу, и не задумываюсь о том, что иду прямо в лофт. Не задумываюсь о том, что неправильно использовать свой ключ, который я не вернул, сделав вид, что забыл. Не задумываюсь о том, что может случиться дальше. Нарезаю овощи и разделываю курицу на куски, точно следуя рецепту, украдкой поглядываю на часы и гадаю, сколько еще у меня времени перед тем, как он придет домой и все покатится прямиком в ад. Интересно, достаточно ли у меня сил, злости и серьезного, блядь, настроя, чтобы пройти через все это. Чтобы осуществить задуманное. Но другого выхода нет. Итак, суп готов, и я слышу, как отодвигается дверь и чувствую, как напрягается все тело, но продолжаю делать то, что делал. Зачерпываю половник супа и наполняю одну из его роскошных тарелок. Он обзывает меня дерьмом, говорит, что хочет, чтобы я ушел, но я сейчас его просто не слушаю. И когда он пытается оттащить меня, то хватает за руку так сильно, что это реально больно, и я отталкиваю его, и он падает, а я паникую, он толкает меня, бьет меня и кричит на меня… Я ору в ответ и высказываю ему все, что накопилось. Говорю как я зол, что он мудак и что на этот раз я не дам ему соскочить. Говорю, что у меня перед ним обязательство, потому что понимаю, что он не сможет слышать слово «любовь». Мы орем друг на друга, потому что это проще, чем говорить и еще, по-моему, потому что мы напуганы, потому что понимаем, что сейчас не сможем просто вытрахать все это прочь. Секс вообще сейчас не вариант, не тогда, когда он так болен. Не тогда, когда он выглядит вот так. Не тогда, когда я даже не могу понять насколько ему больно, хочет ли он, и вообще, может ли, блядь. И в итоге, я приказываю ему тащить свою задницу в кровать и жрать этот ебучий куриный суп. Он перестает ругаться. Ничего не говорит. Просто дает мне пройти мимо. Когда я беру тарелку с супом руки у меня трясутся, но я делаю глубокий вдох, и стараюсь не прислушиваться к хрипу, с которым он поднимается по ступенькам к кровати. Сажусь на край постели и наблюдаю за его дыханием. Мы сидим так целых десять минут, и он не произносит ни слова, блядь. Просто смотрит. Смотрит на тарелку, смотрит на свои руки, смотрит на свои ноги. Куда угодно, только не на меня. - Я не жду, что ты что-нибудь скажешь, - наконец говорю я, нарушая тишину. Он поднимает голову и взгляд его падает на меня. И у меня рвется сердце. Никогда не видел его таким. Никогда не хотел увидеть его таким. Никогда не мог себе представить, что увижу его таким. И от этого я люблю его еще сильнее. Потому что теперь я знаю, что он человек. Как я и как все остальные. Возможно, если бросить на него дерьмо, оно к нему даже прилипнет. Я поднимаю тарелку с прикроватного столика. - Хочешь, чтобы я его подогрел? – спрашиваю я, трогая дно, чтобы убедиться, что оно еще теплое. Он неуловимо качает головой. Ставлю тарелку обратно и сижу, глядя на него. - Брайан, доверься мне, - говорю я тихо. Мягко. Говорю это, потому что понимаю – нужно сказать. Говорю это, потому что понимаю, ему нужно, чтобы я это сказал. Нужно знать, что я понимаю – все дело в доверии и уважении, и в знании, что можно говорить, а что нет. В знании, когда надавить, а когда отступить. В знании, что ему нужно без лишних вопросов, разговоров, жалости, сочувствия, объятий и заносчивости. В том, чтобы прислушиваться к нему и знать, когда отпустить. Он должен знать, что я понимаю – одной моей любви к нему, какой бы сильной она не была, недостаточно. Он слегка кивает и не отводит взгляд. И, похоже, все как-то выстраивается в четкую линию и теперь все снова кажется правильным. Брайан. Я сдаюсь. Отступаю. Уступаю. Заползаю на кровать, пока голова не дотрагивается до подушки. Не могу смотреть на него. Чувствую себя неудачником. Развалиной. Аутсайдером. Чувствую себя старым и бесполезным. Чувствую себя непривлекательным и не заслуживающим его. У меня такое чувство, что его здесь быть не должно, как и меня. Мечтаю о том, чтобы все это просто исчезло и я смог сомкнуть пальцы вокруг его шеи, притянуть к себе, обхватить запястья руками и прижать его к простыне… скользнуть в него членом, взять его, трахнуть его, заставить его стонать, кричать и кончать… сделать счастливым его и в то же время меня самого. Хочется, чтобы я мог все это. Но все, на что я способен – это поднять ладонь и положить на его руку. Прошептать: - Иди сюда. Он склоняет голову и колеблется, но я тяну его к себе, и он забирается на кровать, перелезает через меня и перекатывается на свою сторону. Поворачиваюсь к нему лицом, а он целует меня, крепко прижимаясь губами. У него такой теплый рот, влажный и мягкий. Нежно облизывает мои губы, и я знаю, что, наверное, пахну рвотой и выгляжу дерьмово, но, похоже, что ему все равно. Он мягко проводит пальцами по моим волосам и пропускает через них пряди. Вздыхает. И я продолжаю отпускать себя, пока не захожу слишком далеко. Слишком сильно отпускаю. Потому что вскоре чувствую, как на щеках появляются слезы, лицо горит и я притягиваю колени к груди, а Джастин садится и обхватывает меня руками, крепко прижимая к себе, впивается пальцами мне в руку, вжимается лицом в волосы и я чувствую его теплое дыхание. Ненавижу все это. Ненавижу то, что случилось. Ненавижу то, как чувствую себя. Я почти ненавижу то, что остался жив. Так сильно ненавижу себя, но я недостаточно силен, чтобы быть другим. Он перебирает пальцами мои волосы снова и снова, а я цепляюсь за него, обнимаю руками, зарываюсь лицом в его свитер и дышу им, вдыхаю запах теплого хлопка и свежей моркови, и снова удивляюсь… Как до такого все докатилось? Но у меня нет ответа. Я не могу контролировать все. Думаю, теперь я это понял. Я не могу все контролировать. И не все можно изменить. - Брайан? – голос у него хриплый и он откашливается и снова произносит мое имя. Я не отвечаю, просто жду, что он скажет. - На самом деле ты не ебаныйсволочнойкусокдерьма. Я сказал это просто, чтобы привлечь твое внимание, - говорит он, и я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на него. Он смотрит на меня какое-то время, а я на него. И ничего не могу с собой поделать. Несмотря на то, как дерьмово я себя чувствую, несмотря на то, что желудок болит, и голова болит, и на то, как сильно я хочу зарыться лицом в покрывало и заставить все это испариться… Несмотря на все это, он заставляет меня улыбнуться. И улыбается в ответ. Лицо его тоже слегка мокрое, щеки покрасневшие, а пальцы все еще лежат у меня в волосах. - Да нет, ты прав. Я…. как ты там сказал, повтори? – я морщусь, силясь вспомнить, а он просто улыбается и качает головой. - Ну, может быть, временами, - произносит он и скользит пониже в кровати, пока мы не оказываемся друг напротив друга, лицом к лицу, спрессовываясь телами, обхватив руками спины и вплетаясь пальцами в волосы, глядя друг другу в глаза так пристально, что никому из нас не удастся ничего скрыть. - Я опять скучал по тебе, - говорю я, потому что не знаю, что еще сделать. Потому что это правда. Потому что лежать здесь, в своей кровати, в полном одиночестве, когда никого рядом нет, когда никто не прижимается к моей спине, когда никто не обнимает меня и не держится за меня крепко-крепко, когда его нет…. Это просто неправильно. Как-то, где-то в середине этого долгого пути, оказалось, что он мне нужен. Нужно тепло этого хрупкого тела рядом со мной. Нужна эта рука вокруг талии, и мягкость этого поцелуя, и эта улыбка, что всегда заставляет меня улыбнуться в ответ. Нужно смеяться вместе с ним, напиваться вместе с ним, танцевать с ним и кончать тоже с ним. Нужно слушать его истории, нужно любоваться его рисунками, и нужно наблюдать за ним, пока он спит. И, раз уж он нужен мне в таких вещах, то, может быть, и нужен, чтобы помочь справиться с этим. Не так уж это и плохо. Совсем не плохо.