Of Slings and Arrows/Пращи и стрелы

1-е августа «Тринадцать. Думаешь об этом — маленькое число. Действительно странно… Помнится, слышал о постройках без тринадцатого этажа, который не строили из-за поверья. Как-то глупо, честно. Интересно, есть ли в Хогвартсе тринадцатый этаж. Ха, да, наверное, даже несколько! Стоп. Тринадцать, тринадцать линий. У моей камеры тринадцать решеток тоже! Шесть на окне и семь на двери». Он посмотрел сквозь решетки и увидел темную пустую камеру напротив. Много камер рядом с его были пустыми. Дело в том, что он находился в блоке для несовершеннолетних. Слишком был юн, чтобы его разместили в глубокой части Азкабана, где дементоры день и ночь находятся у камер. Он предполагал, что его переместят, когда ему исполнится семнадцать. Еще двенадцать линий. Гарри посмотрел на отметины, оставленные на стене. Вообще, на стене было много чего. Он использовал железную ножку своей так называемой кровати. Эта ножка сломалась в первый месяц его пребывания в тюрьме, и с ее помощью он выцарапал слова и выражения на стенах. Теперь стены были покрыты различного рода надписями: от высказываний друзей, какие Гарри вспомнил, до детских стишков, которые он когда-то услышал. Но Гарри рассматривал линии, которые были отмечены на двери. Одна линия означала месяц, который он здесь провел. Он делал отметки в соответствии с фазами луны. Даже в первые месяцы он делал отметки. Он вздрогнул, вспомнив то время. Оно было ужасным. Дементоры вели себя эстетично с новым заключенным, и сильно влияли на него. Часто они задерживались у его камеры дольше, чем предполагалось. Это была нескончаемая пытка. Но хуже всего — тишина. Нет, не сама тишина волновала Гарри. Азкабан переполняли крики и стоны страдающих заключенных. Молчание друзей — вот что волновало Поттера. Единственной настоящей семьи, что у него была. Ничего не было — ни одной весточки от них. Даже на Рождество. Он видел семьи заключенных, пришедших их навестить…но его друзья не пришли. Он решил, что именно тогда потерял надежду. Он вспомнил взгляды, которые на него мимолетно бросали друзья во время суда. Скорее, во время издевательства — не суда. Его подвергли заклинанию молчания, и он был вынужден смотреть на то, как однокурсник за однокурсником вставали и рассказывали о том, как он любил внимание публики, а также подвергать себя и других опасности. О том, как он жаловался на свою семью, о том, как они издевались над ним. О том, как он становился все более жестоким. Преувеличения и слухи хорошо перемешались и превратились в показания против него. Ему даже не позволили защищаться под предлогом того, что если он мог противиться Империусу, то смог бы и подавить действие сыворотки правды. Заклинание молчания перестало действовать, когда Гарри провозгласили виновным, и он мог кричать о несправедливости, пока его уводили. Он запомнил, перед тем, как попасть в этот ад, лица друзей. Их глаза выражали боль и недоверие к нему. Они считали его виновным. И его утащили на остров, на котором располагалась ужасная тюрьма. Одежду его кузена, которая была ему слишком велика, заменила азкабанская роба, заставлявшая его чесаться. Очки у него забрали. Стекло считали оружием. Его вещи были отняты, а деньги переведены на счет Министерства. Ему разрешили оставить только ботинки. Он не свихнулся окончательно только потому, что знал, что был невиновен. Ох, он знал, что он уже давно болен духовно, но намного лучше тех сумасшедших, несколькими этажами ниже. «Хмм… Интересно, есть ли в Азкабане тринадцатый этаж… В этом проклятом месте явно должен быть тринадцатый этаж!» Подумав так, Гарри рассмеялся. О, да, не псих, но уже и не адекват. Его размышления прервали звуки шагов. Это было редкостью, ведь у дементоров нет ног. Гарри взглянул сквозь решетки и увидел двух охранников, ведущих невысокого заключенного с волосами цвета пшеницы в камеру напротив. «Свежая кровь», — подумал Гарри, когда охранник повернулись и вышли. Он пристально вглядывался через прутья решетки на новичка. «Интересно, что они сделали, чтобы войти сюда». Никто не ходил по Азкабану, обычно заключенных затаскивали. С несчастью, он больше не мог размышлять над этим, так как ощутил холод, предвещающий возвращение дементоров. Спустя несколько часов агонии дементоры оставили юных узников ночным кошмарам. Гарри помнил стоны и плач нового заключенного. Он лег в углу камере, расслабляя тело. «Что бы я только ни отдал сейчас за шоколад», — подумал он и принялся перечислять разные сорта шоколада, которые он будет есть, когда его невиновность будет доказана перед судом. Его размышления о шоколаде были прерваны звуком, исходящим снаружи камеры. И вот, вот снова. Бормотание. Новый узник что-то напевал себе! Гарри прильнул ближе к решетке, чтобы лучше слышать. Это было что-то новое по сравнению с криками и стонами других заключенных. Голос был низким и грустным, даже печальным. Гарри уже собирался отпрянуть, но вот бормотание превратилось в слова. Это пела девушка — вот, что он мог услышать в ее голосе, поющем слова на грустный мотив, и голос ее журчал, как ручей, в его ушах. Она рассказывала историю о потере себя, отсутствии смысла жизни. Гарри вздохнул, заслышав эти слова, и отвел взгляд от ее камеры. «Она провела здесь только одну ночь и уже сломлена», — печально подумал он. Из-за чего держался он? Почему не поддался безумию, как остальные? Но даже если бы и поддался, то был бы один. Ему ничего не оставалось. «Певчая птичка» начала новые строки. Она продолжила историю о ненужности и желании сдаться. Но внезапно ее голос стал более эмоционален, песня говорила: «Помни, кто ты. Если ты потеряешь себя, то потеряешь и смелость. Будь сильным сегодня, помни кто ты!» Гарри широко распахнул глаза от удивления и вновь взглянул сквозь прутья решетки. Он увидел пару ярких голубых глаз, смотрящих прямо на него. Узница закончила песню со словами о том, что свобода стоит борьбы. Не отводя взгляда от Поттера, она жеманно улыбнулась. — Здравствуй, Гарри Поттер. Мальчик-который-убил.