Лотос

Она не отбивается даже: так и лежит, уткнувшись лицом в покрывала, комкая пальцами скользкий шёлк. И не кричит — Ё слышит только невнятный тихий писк. Как котёнка прижать дверью: звук идёт из горла, потому что молчать невозможно, но на настоящий крик дыхания не хватает и ждать помощи бесполезно. Остаётся только умолять о пощаде. Ё смотрит на трясущиеся тонкие плечи, хрупкий затылок и задирает подол платья повыше. Волосы у неё на макушке скреплены шпилькой из белого нефрита: изящный лотос наполовину распускает лепестки навстречу рассвету. Слишком дорогое украшение для придворной дамы её ранга. Ё при виде этой заколки почему-то накрывает диким, звериным, мало связанным с обычным плотским желанием. Он двигается рывками, туда-обратно, не сводя глаз с белых лепестков. Стоит только вообразить себе лицо Восьмого... и Четвёртого... Жаль, что нельзя позвать их в покои под каким-нибудь благовидным предлогом и заставить наблюдать. Но и одной мысли хватает, чтобы вдоль хребта будто вытянуло огненной плетью. Мышцы на животе сокращаются, Ё подаёт бёдрами мелко, быстро, наваливается на Хэ Су сверху и вливает семя, оставаясь в ней так долго, как может. И ещё некоторое время после. Потом долго пьёт из кувшина, не трудясь искать чашу и чувствуя разгорячённым телом дуновение свежего, пахнущего грозой воздуха из окна: крупные капли всё ещё часто падают вниз, разбиваясь о подоконник. Ливень едва-едва отшумел. Ё смотрит рассеянно — гроза и молнии с детства заставляют его впадать в некий вид буйства, смесь судорожного веселья и ярости. Мать когда-то запирала его в детских комнатах во время припадков... Хэ Су осторожно шевелится в постели. Ё поворачивается, ожидая, что это заставит её замереть, как зверька перед хищником. Но нет, она выбирается из-под расшитого золотыми драконами императорского полога, оправляет платье, убирает волосы и смотрит на него. Без гнева, без ужаса, просто смотрит. Огромные карие глаза, немигающие, ясные, странно прозрачные, будто из них вымыло всё лишнее — нежность, робость, смешливую доброту. (Вымыло недавним дождём, думает Ван Ё). Наивности нет давно, ещё с казни наложницы — как же звали ту суровую непривлекательную бабу?.. Прежнюю главу Дамивона. Он отводит глаза первым. На следующей встрече в личных рабочих покоях государя, кроме Восьмого, Тринадцатого и Четвёртого принцев, присутствует придворная дама Хэ. Стоит за плечом императора, низко склонив тонкое выцветшее лицо и пряча в длинных рукавах изукрашенные синяками запястья. В сущности, не будь она чьей-то, она бы интересовала его куда меньше. Ван Ё хорошо себя знает: даже огненная красавица Ёнхва, ровня и принцесса крови, влекла его только пока имела ценность в глазах остальных. Как сладко было ловить тонкую ладонь в укромных местечках дворцового сада, водить носом по изгибу нежной шеи, чувствуя аромат благовоний... (Признаться честно, он предпочёл бы что-нибудь посущественней этой детской возни в беседках и в тени прохладных арок, но переходить черту с Ёнхвой было рискованно). А с Хэ Су было... не понятно. Красивая, но не в его вкусе — не алая роза, слишком безмятежна. Водяной белый цветок. Что они в ней нашли? Нет, не Восьмой, с этим-то понятно. Он сам не пламя, а медленные подземные воды. Но — Ван Со? И эта девочка с прозрачным взглядом?.. Чжон смотрит на неё, как побитая собака, когда думает, что этого никто не видит. Ван Ё ловит себя на этом «девочка» в мыслях и брезгливо передёргивает плечами. Он почти забывает думать о том дождливом дне, и даже пресыщается удовольствием дразнить братьев, когда лекарь, призванный облегчить изводящие императора в последнее время мигрени, вдруг бормочет на ухо придушенным полушёпотом. Ван Ё не сразу понимает, что именно, а когда понимает, от удивления даже не сразу впадает в ярость: кто из них посмел?! — Сколько? — спрашивает он, совладав с голосом (и он всё ещё больше растерян, чем зол). — Три месяца, ваше величество, — шелестит лекарь. — Мне показались подозрительным её недомогание, и я осмелился... — Три месяца, — тупо повторяет Ван Ё. Женщины дворца, все без исключения, принадлежат императору. Даже те, кого он никогда не позовёт в постель и не помнит в лицо. Три месяца... От его императрицы уже давно нет никакого прока: её родня охотно поддерживала перспективного принца, но когда он вернулся, оказалась слишком труслива, чтобы ввязаться в военный переворот. Ещё две императорских супруги томятся во дворце, являясь данью политическим альянсам, заключённым Ван Ё после коронации. Детские покои пустуют, и говорить об этом не принято — так же, как и о неладах императора с дождями, молниями и грозой. Когда Ван Ё стремительно входит в её комнату, оставив за дверью не поспевающих евнухов и слуг, Хэ Су (по-детски сложенные на коленях руки, прямая спина опытной придворной) поднимается ему навстречу. — Почему ты не кричала? — спрашивает Ван Ё. Она отвечает сразу, без запинки: — Потому что, кто бы ни пришёл ко мне на помощь, это закончилось бы кровопролитием. Как будто ждала этого вопроса. Три месяца. Ван Ё проходится из угла в угол, но её покои слишком малы, чтобы дать ему время на раздумья. — Собирайся, — бросает он, не глядя. — С этого дня ты живёшь не здесь. Он думает, что для Ван Со, кажется, Хэ Су будет представлять ценность ещё долго. Вполне достойный повод, чтобы держать её при себе. Ван Ё хочется разобрать её на части, по косточке, вытащив наружу спрятанное, таящееся где-то в белых лепестках и тонком запахе её духов. То, что внутри, за видимой безмятежностью. Что-то, что заставляет Ван Со возвращаться раз за разом, что вот уже который год не даёт Ван Уку уйти, что медленно прорастает в Чжоне. И даже БэкА, кажется, задевает краем. Забавно, но как раз БэкА, похоже, единственный, кто догадывается, что к чему. Удивительно даже, что они не замечают так долго. У Чжона на редкость глупый вид, и наблюдать, как в кои-то веки Восьмой не может совладать с лицом, истинное удовольствие. БэкА на Ван Ё не смотрит, и оценить его реакцию тот не может — Тринадцатый слишком занят тем, что всем весом висит на правой руке Ван Со. Перед государем запрещено являться с оружием, но Ван Со, кажется, этого не помнит — вслепую шарит у пояса, рвётся у БэкА и Ван Ына из рук. Молча, как волк в западне. — На твоём месте, — лениво говорит Ван Ё, — я бы был благодарен императорской супруге Хэ и не испытывал судьбу, Десятый принц. Если к вечеру не уберёшься из столицы, наутро твою голову выставят на площади. Ах да, твоя благородная жена останется здесь и будет пользоваться моим гостеприимством. Составит компанию супруге Хэ. Ван Ё ухмыляется, но Ван Со больше не реагирует. Замирает столбом, услышав это «супруга Хэ». Вот так, с наслаждением думает Ван Ё. Вот так. Ван Ын отстраняется от старшего брата, тяжело дыша. У него осунувшееся, грязное лицо, разводы слёз на щеках и растрёпанные волосы. Гроза и молния замирает на полувздохе, подземные воды слишком потрясены, от беспечного ветерка нечего и ждать, кроме детских жалоб. Зато БэкА единственный, кто не стесняется смотреть на Ван Ё с яростью. Глаза у него чёрные от бешенства, пальцы — гибкие, сильные пальцы музыканта и художника — всё ещё сжимают рукав Ван Со. И все они, даже Чжон, отводят взгляд от Хэ Су — бледной, как луна, одетой в платье императорской наложницы, заметно топорщащееся спереди. Последний раз они видели её две недели назад. — Пощадите, — шепчет Хэ Су. — Ваше императорское величество. Ван Ё не знает, для кого она просит пощады: для Ван Ына или для себя. Кажется, Хэ Су будет ценна для других ещё долго, и Ван Ё вдруг накрывает нелепым дурацким облегчением от этой мысли. БэкА улучает минуту, когда они в саду и почти одни (не считать же свидетелями евнухов и пару придворных). Ван Ё почти восхищается такой предусмотрительностью: Тринадцатый всегда представлялся ему самым безопасным из братьев, когда дело касалось власти, и наиболее заслуживающим опасения во всём остальном. — Зачем ты это сделал? — БэкА всё ещё кипит от гнева. — Ты знал, что она значит для Ван Со. — Для Ван Со, не для Ван Ука? — Ё улыбается самой любезной из своих улыбок. — Забавная у тебя роль, ты не находишь? Вечно влюбляться в чужих возлюбленных и после отстаивать интересы удачливых соперников. — Я не влюблён в Хэ Су, — холодно говорит БэкА. — А я говорил что-нибудь о Хэ Су? Разве? — Ван Ё беззвучно смеётся. — Интересно, что в тебе самом за изъян, что ты никогда не можешь любить здоровых, счастливых и свободных? Что, чувствуешь себя лучше рядом с кем-то ущербным? Я с собой хотя бы честен. — Замолчи! — Ты не можешь мне приказывать, — насмешливо шепчет Ван Ё, склоняясь к потрясённому лицу Тринадцатого. — А я тебе — могу. Ты ничем не лучше меня. Так волнуешься за Ван Со. Прямо как влюблённая женщина. Ван Ё ловит БэкА за плечо, подтягивает к себе ближе — почти-дружеское почти-объятие. — Так почему бы тебе не утешить его, как это делают женщины?.. БэкА, опомнившись, вырывается из его хватки и уходит, оставив Ван Ё торжествовать победу. Ван Ё с недавних пор не верит в предсказания и судьбу, терпеть не может придворного астролога отца, но когда Чимон бормочет что-то о звезде предателя, и об изменениях в воле Небес, и о Хэ Су — ему он верит. Потому что за такие слова можно и головы лишиться, а Чимон слишком здравомыслящ, чтобы рисковать жизнью ради пустого шарлатанства. То, что Ван Ё чувствует, имеет мало общего с любовными поэмами, и куда больше походит на привязанность животного к своей самке. Впрочем, рядом нет никого, кто мог бы сказать ему об этом. Вынуть, извлечь наружу, узнать на вкус и на ощупь. Разъять. Что в тебе такого, что даже Небеса благосклонно склоняют свой слух к твоим устам? Что в ней такого, мои младшие братья? ...Сейчас в ней — его ребёнок. Ночью Ван Ё пробирается в покои Хэ Су (вдвое больше прежних), ложится рядом со спящей, не раздеваясь, трогает живот и долго-долго смотрит на её лицо в тревожном лунном свете. Он думает, что для Ван Со, Ван Ука и остальных она будет бесценна до конца их дней и ещё тысячелетие после. Той же ночью БэкА сидит на другой постели, прижав колени к груди и обхватив их руками. Ван Со спит рядом, тревожно и тихо, как зверь. БэкА сидит, сторожа его сон, и гладит пальцами гневную складку между его бровей, пока не разглаживает вовсе.