Feelings

Когда у него зародились эти чувства, парень не знал. Просто в один момент пришло осознание того, что этот вампир с вредным характером и вечной издевательской ухмылкой значит для него намного больше, чем хотелось бы. Вот только признаться в этом, означало обречь себя на скорую погибель, а этого пианист не хотел. Лучше жить все так же, устраивать ссоры и перепалки, отгоняя ненужные чувства.

Он не оценит, только посмеется и, в итоге, просто убьет. Я всего лишь очередная игрушка.

Но скрывать и делать вид, что ненавидишь слишком сложно… А пессимистичные мысли мешают спать по ночам, что уж говорить про сны, в которых все так хорошо, аж просыпаться не охота. Лихт не высыпался, выглядел задумчивее и грустнее, чем раньше. Сервамп замечал изменения в поведении человека, но не придавал этому особого значения, у каждого свои тараканы в голове, верно? Во всей этой ситуации Хайда бесило только то, что пианист стал уделять ему меньше времени и внимания; мог часами напролет сидеть за музыкальным инструментом, иногда даже не притрагиваясь к черно-белым клавишам… Парень «оживал» лишь на концертах, вкладывая всего себя в игру, в его глазах мелькали разнообразные эмоции, за спиной виделись крылья. Но и возвращался он, соответственно, ужасно уставшим. Очередной раз не стал исключением. Лихт буквально ввалился в отельный номер, хоть он и старался выглядеть максимально обыденно, но усталость и грусть во взгляде спрятать сложновато. У парня хватило сил переодеться в домашние шорты с футболкой и упасть на кровать. Уже изучая взглядом потолок он заметил некую странность: над ухом никто не «жужжал», не цитировал Шекспира да и просто не доставал, складывалось впечатление, что сервампа нет в номере. Но стоило Тодороки задуматься над этим, как сначала на кровать, а потом и к нему на грудь забрался ёжик.

Слишком близко… Он вообще знает, что такое «личное пространство»?

— Лихт-тян… Я скучал~ — ёж перевел взгляд на хозяина, который как раз усердно делал вид, что ничего не слышит и не замечает. В противном случае ему надо было бы пнуть или хотя бы наорать на вампира, но с каждым днем злиться и обижать его становилось все сложнее, глупая мышца, что зовется сердцем, начинала болеть. — Нуу Ангел-чан, ты все время меня игнорируешь, это не по-ангельски. — А должно ли это меня волновать? — Лихт вздохнул. — Может слезешь с меня? — конечно, Хайд в форме ежа совсем не мешал парню, но зато это могло бы стать поводом для небольшой перепалки насчет личного пространства и взглядов на жизнь в общем. — Нееа, Ангел-чан тееплый и удобный, лучше любой подушки — сервамп усмехнулся. Вдруг в его глазах сверкнули хитрые искорки. Легкий хлопок, и ёжик принял человеческий облик, даже не думая слазить со своего ива, удобно устраивая голову на его груди и вслушиваясь в сердцебиение, которое заметно ускорилось, кстати. — Хайд… — от удивления Тодороки, кажется, забыл все «красивые слова», которыми обычно награждал сервампа,— слезь с меня. — у парня банально не хватало сил, чтоб скинуть Жадность, а внизу живота, даже от такой, казалось бы, невинной близости, разливалось приятное тепло, от чего на щеках проступил слабый румянец, почти не заметный в темноте. Интонация была просительной, чему сервамп несказанно удивился, не часто Лихт таким голосом говорит… Хайд ухмыльнулся. — Знааешь, Ангел-тян, я, может быть, и послушаю тебя. Если хорошо попросишь~ Ну же, скажи «пожалуйста». — от этих слов парень, лежащий под вампиром, вздрогнул, широко открытыми глазами уставившись на него. Это уже перебор… Лихт предпринял попытку скинуть сервампа и хотя бы сесть на кровати, но Лоуллес не позволил ему этого, мягко опуская обратно. — так не пойдет… разве так сложно просить? Всего одно слово, Лихт-тян, «поожаалууйста» — последние слова он буквально выдохнул пианисту на ухо, легко прикусив мочку, от чего с губ того сорвался рваный вздох. Реакция Тодороки очень нравилась Хайду. Такой милый и смущенный парень пробуждал в сердце вампира давно забытые чувства. Нет, сервамп давно осознал, что не хочет убивать этого человека, что тот странно важен ему, но всю глубину чувств и желания начал понимать только в последнее время. — Только долго думать и решаться не советую, Ангел-тян, вооозможно, будет поздно — сказав это, Хайд уткнулся носом в изгиб шеи парня, вдыхая его запах и чувствуя, как по телу того проходит легкая дрожь. Оказывается, его ангел очень чувствителен… Возможно, поэтому и почти не позволяет прикасаться к нему… Вампир проводит языком по всей длине шеи, слегка прикусывает кожу в районе сонной артерии, с удовольствием замечая, как ускорилось сердцебиение человека. Тело Лихта слишком остро реагировало на все прикосновения сервампа, пианист заерзал, жмурясь и, пока самообладание еще не покинуло его, пытаясь отстранить от себя Хайда. Конечно, он мог бы попросить… Но понимал, что голос прозвучит слишком тихо и неуверенно, будет дрожать… Так Беззаконие не остановишь, да и хотел ли парень окончания этой сладкой пытки? Он продолжал упираться только потому, что не хотел быть игрушкой, которую используют, а потом сломают и бросят.  — Кажется, я снова нарушил запрет Старого Дитя... — шепчет Хайд, скорее констатируя факт, чем пытаясь что-то донести до его ива. Он не говорит тех «трех заветных» слов, прекрасно зная, что Тодороки все поймет и так. «Умей понять, что сказано без звука. Глазами слышать — вот любви наука» /изучаем Шекспира вместе=3/ Пальцы сервампа проникают под футболку Лихта, задирая ее. -Прости, мой Ангел, время вышло… — Руки оглаживают бока, легко касаются пресса, груди, пока минуя горошины сосков. Лоуллес не уверен, что слух его не подвел, и если тихий стон еще может оказаться реальностью, то еле слышные слова «я тоже» таковыми оказаться ну просто не могут… Он трясет головой, хочет встретиться взглядом со своим человеком, найти в его глазах ответ, но лицо того отвернуто, а глаза закрыты. Вампир нависает над пианистом, поворачивая его лицо к себе и целуя нежно и легко, не требуя ответа. Но чужие губы размыкаются, а языки встретившись переплетаются в причудливом танце. Вот и молчаливое разрешение… Хайд углубляет поцелуй, опираясь одной рукой о кровать, а другой проводя по груди Лихта. Слегка сжимает сосок, играет с ним, ловя губами новый стон парня. Воздуха катастрофически не хватает, и он разрывает поцелуй. Пианист открывает глаза, и сервамп буквально тонет в эмоциях, что отражаются в них. Оставив в покое грудь парня, целуя его в горячую от смущения щеку, Лоуллес проводит рукой вдоль торса Лихта вниз, приспуская шорты и поглаживая вставший член сквозь ткань боксеров. Тодороки вздрагивает и стонет, тут же закрывая рот ладонью, длинные изящные пальцы другой руки вцепляются в простынь, сминая ее. Хайд ухмыляется, стягивая боксеры и шорты с тела молодого таланта. Снова втягивает ива в поцелуй, проводя большим пальцем по головке члена, размазывая выступившую смазку. Стоны и хриплые вздохи парня тонули в поцелуе, вампир же начал медленные движения рукой, принося ему еще большее удовольствие. Кислород заканчивается очень быстро, поцелуй приходится разорвать. Лихт обнимает Хайда, цепляясь за его рубашку, тот в ответ ускоряет движения, наслаждаясь стонами, что стали громче, снова замедляется, срывая с губ парня еще и всхлипы. Тодороки кажется, что эта пытка уже никогда не закончится, но есть же один вариант…  — Аах… П-пожалуйста… Х-Хайд — пианисту стыдно от своего голоса, так что он отводит взгляд. Сервамп вздрагивает, послушно ускоряя движения. Он мог бы дальше мучить ива, но что-то ему мешает, и это что-то — его чувства. Ощущения Лихта усиливаются до предела, он выгибается навстречу прикосновениям вампира, прижимаясь к нему, стонет и кусает губы, стараясь быть хоть немного тише. Чувствуя приближение разрядки он вскрикивает: «С-стой», но Лоуллес в ответ отрицательно качает головой. Последний громкий стон, и парень кончает, волны мурашек проходят по телу, он тяжело дышит, прикрыв глаза. Хайд самодовольно ухмыляется, слизывая со своей руки липкую сперму, но даже не думает о том, чтобы доставить удовольствие и себе, ведь его ангелу нужен отдых, а значит, весь мир подождет. Он помогает Лихту одеться и обнимает его, накрывая их обоих одеялом, целует в висок и тихо шепчет: «спи», в ответ слыша почти неразличимое: «люблю. мой ёжик.» и счастливо улыбается впервые за многие столетия.