***
— … и он говорил, что жизнь… круглая, — медленно объяснял Ловино спустя два часа сорок пять минут, наблюдая за тем, как Антонио допивает вторую чашку какао. — То есть, мы застряли в колесе жизни и смерти, в этом бесконечном круге, до тех пор, пока кто-нибудь его не пробьет, не прорвет, не уничтожит, и тогда мир… — … наконец расширится, — закончил за него Антонио, провел пальцем по краю чашки, собрав остатки взбитых свиток, и облизнул кончик пальца. Ловино посмотрел на него, будто притянутый гипнозом. Антонио просто улыбнулся. — Как ты угадал, что я это хотел сказать? — спросил продавец. — Ну, я не угадывал, — Антонио пожал плечами, — просто, скорее всего, это так и есть. Все мы проживаем свою жизнь как бы по кругу, одно и то же день за днем, пока не встретится кто-то, кто изменит повседневность и расширит все горизонты. И не важно, к лучшему или к худшему. Ловино кивнул и откусил кусок от медленно исчезающего бутерброда, который достал из сумки больше двух часов назад, чтобы пообедать. Он был впечатлен. Видимо, Антонио много знал о различных писателях и поэтах от Набокова до Твена и Хаксли, но понимание Йейтса и рассуждения на тему его высказываний этого до смешного красивого и бестолкового на вид парня были действительно неожиданными. Не то, чтобы посетитель правда был слишком тупым, но Йейтс — гребанный чудак, и многие его слова просто необычные и трудные для понимания. — Думаю, это он и имел в виду, — сказал Ловино. Антонио тихо засмеялся. — Сочту за комплимент. Я первый раз слышу о Йейтсе, но по твоим словам могу сказать, что он довольно неплохой. Откуда та часть про круглую жизнь? — Из «Видения», — ответил Ловино. — Он, конечно, гений, но некоторые вещи, о которых он писал, просто невозможны. Я даже… если ты прочитаешь, сам поймешь, о чем я, это трудно объяснить. И все-таки «Видение» мне нравится в его лирике больше всего. — Он поэт? — Антонио удивленно поднял брови. — Да, — фыркнул Ловино, — и такой себе, если честно. — Но уж точно не хуже Уолта Уитмена, — посетитель подмигнул, допивая свой напиток, и его щеки слегка покраснели от пара. «Вот ублюдок», — прошептал Ловино. Он слегка надулся и покачал головой. — Как ты это делаешь? — Мм? — Антонио поставил чашку на стол и подпер голову рукой. — Ты улыбаешься, — сказал продавец, — все время. Даже когда я оскорбил Джона Стейнбека, твоего любимого писателя, за то, что «Гроздья гнева» — ужасно скучный и нудный роман. Там было страниц двести, на которых не происходило ничего. Просто словесный понос. — Совсем не «словесный понос», но ладно, — Антонио снова пожал плечами и лениво улыбнулся. — У всех разные вкусы, мнения и взгляды, и я ничего против не имею. К тому же, Джонни — большой мальчик, его не особо волновала критика, поэтому нет нужды за него заступаться. — Ну, — начал Ловино и на секунду отошел от прилавка, чтобы взять пару ломтиков бананового кекса. Вдвоем они уже поели немного еды из кафе, поэтому он запомнил, что нужно будет вычесть это все из зарплаты. — Знаешь, как говорят: «Ласковый взгляд, да на сердце яд». Вот тебе пища для размышлений, — он налил в чашку Антонио еще какао и добавил взбитых сливок. У него вдруг появилась интересная мысль, и он решил высказать ее, хотя и немного смущался. — Кстати о пище, ты, ээ… — запнулся он, — ты… ты случайно не хочешь помочь мне испечь печенье? — по нему будто прошла волна жара. Какой же глупый вопрос. И все-таки, глаза Антонио засияли, и, услышав предложение, он тут же вскочил со стула. — Ловино! Да я с радостью! Знаешь, я вообще шеф Гордон Рамзи. — Да конечно, — Ловино расслабился, довольно улыбнулся и открыл небольшую дверцу, которая вела за стойку. — Тогда пошли.***
— Подойди к холодильнику, — сказал Антонио, пробегая глазами по рецепту кексов, найденному в интернете. Они решили готовить не печенье, потому что эти блестящие сахарные рождественские печеньки и так везде, да и нахуй печеньки, вот почему. — Не командуй тут, — фыркнул Ловино. — Хочу и командую, — шутливо произнес Антонио, — иди давай. Нам нужно два яйца. — Ну, ладно, — продавец решил подыграть и пошел к холодильнику. — Молоко нужно? — Ээ… думаю, да. — Думаешь. А я еще поверил, когда ты назвался шефом Рамзи. Антонио рассмеялся. — Как жестоко! Пощади меня. Дальше готовка шла спокойно, пока Антонио не решил, что настало время миксера. Включил его он, конечно, нормально… вот только заранее опустил в миску. Сырое тесто разлетелось во все стороны, даже на лицо Ловино и волосы Антонио. — Господи Иисусе, — закричал продавец сквозь смех, — Что ты, блядь, творишь? — Искусство, — ответил посетитель, ярко улыбаясь ему, — У меня здорово получается, да? — Нет, не здорово. Далеко не здорово. Смотри, из-за тебя мне придется все тут вытирать, — удивительно, но Ловино не расстроился (хотя он точно расстроился бы, будь на месте Антонио кто-то другой). — Я помогу тебе убраться, — предложил Антонио и слегка наклонился, чтобы смахнуть пальцем немного теста, — ничего страшного. — Еще чего, придурок, ты не будешь ничего здесь убирать на Рождество и о господи какого хуя ты делаешь? Антонио! — Ловино схватил его за запястье, но было уже поздно: посетитель уже облизнул измазанный в тесте палец. — Нельзя есть сырое тесто! Ты что, хочешь заработать сальмонеллез? Антонио и ухом не повел и продолжил облизывать палец (господи, почему все его движения такие эротичные) и посмотрел в глаза Ловино. Затем он пожал плечами. — Ну, что ж, que será, será.* — Нет.Нет. Иди-ка ты со своим será, если ты сдохнешь здесь, меня уволят, потому что это будет моя вина, так что заткнись и перемешивай нормально, — Ловино швырнул в него миксером, а тот засмеялся, принявшись за дело. Итальянец мысленно заставил себя не думать о том, какой у него красивый смех. Вскоре кексы уже были в духовке, и все было хорошо, пока Антонио не начал ныть. — Целых полчаса придется ждать? — Да. Если ты не знал, выпечку не приготовишь за пару секунд, — Ловино взял небольшое полотенце, намочил его и стал вытирать со стола. — Я не могу так долго ждать. — Твои проблемы. Ну, пошли, сядем, — он кинул тряпку в раковину и направился к дверям, ведущим из кухни в основное помещение. Он заметил, что Антонио не двинулся с места, но не стал оборачиваться, — Ты идешь? — А… да-да, уже иду. Они провели время в споре о том, какой кетчуп лучше — Heinz или French’s. Антонио настаивал на том, что Heinz лучше, и поэтому он так популярен, а Ловино утверждал, что French’s просто вкуснее… и примерно спустя пятнадцать минут продавец принюхался. — Что-то горит? — Я ничего не чувствую, — Антонио вдруг побледнел. Ловино пристально посмотрел на него, прищурившись. Тот заерзал на стуле и отвернулся. — Антонио, что ты сделал? — Ничего, — нервно сглотнул он. Вздохнув, Ловино встал и устало поплелся на кухню, а Антонио нерешительно проследовал за ним. Продавец поспешил к духовке и был просто шокирован, увидев, что температура была не девяносто пять, а двести пять градусов Цельсия. — Антонио! — закричал он, — Зачем ты это сделал? — он выключил духовку и осторожно открыл дверцу. Посетитель вздрогнул. — Я просто… ну, я подумал, что если сделать в два раза потеплее, то все будет готово в два раза быстрее. Не знаю, в моей голове это звучало разумно, — на его лице явно читалась вина и неловкость, поэтому Ловино немного смягчился. — Извини. Ловино снова вздохнул. Этот парень сведет его в могилу. — Подай мне, пожалуйста, прихватки. Антонио поспешно снял прихватки с крючка и передал их ему. Ловино осторожно достал противень с кексами (они были пережарены, даже сильно пережарены), и поставил его на ближайший стол. — Ого, — пробормотал он, — это, наверное, самые уродские кексы в моей жизни, — они действительно были неприятные на вид: все черные до крошки с потрескавшимися верхушками. Когда Ловино попытался проткнуть кексик зубочисткой, он сделал это с трудом: черный комок оказался твердый, как камень. Посетитель расстроился еще сильнее, и, честно признаться, Ловино не понравилось видеть его в таком состоянии. — Извини, — снова прошептал Антонио. Боже, блядь, он что, сейчас заплачет? Ловино посмотрел ему в глаза, затем еще раз вздохнул и покачал головой. — Все нормально. Не волнуйся, — он взял вилку и со всей силы вонзил в кексик, но когда попытался вытянуть ее из него, кекс так и остался на ней. Тогда Ловино отломил кусочек рукой и, положив его в рот, резко нахмурился. Кусок кексика был с твердыми острыми краями и горелый на вкус, но вообще… это все-таки не самый ужасный кекс в жизни продавца. — Ну, не так уж… и противно, — сказал он, отломил еще один кусочек и передал Антонио. Тот боязливо взял кусочек и попробовал. Он попытался его пережевать, и тогда его лицо так скорчилось от отвращения, что Ловино не сдержался и усмехнулся. — Что, невкусно? — начал дразнить он. Антонио быстро покачал головой. Чувствуя себя увереннее и смелее, чем обычно, Ловино похлопал его по плечу. — Ничего страшного, на ошибках учатся. Кстати, доедаешь ты. Антонио тяжело вздохнул.***
— Тебе нравится изобразительное искусство? — спросил Антонио спустя минут сорок, сидя у стойки с надкушенным кексом в руке. Ловино пожалел беднягу и приготовил немного глазури, которой щедро намазал каждый кексик, чтобы хоть немного перекрыть вкус гари. — Ага, — ответил Ловино. — Знаешь Сальвадора Дали? — Конечно. Это тот странный чувак с усиками, да? У него классные работы. Лицо Антонио озарилось великолепной фирменной улыбкой. — Полностью согласен. А ты слышал о такой картине, он назвал ее, насколько я помню, «Сон, вызванный полётом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения»? Ловино чуть не подавился кексом (он решил съесть один по доброте душевной) от шока. — Я… что-что??? — Значит, не слышал, — Антонио засмеялся. — На самом деле, это странная картина: там вроде голая женщина лежит на камне, в воздухе парит гранат, из него вылетает рыба, из рыбы два тигра, где-то там еще пчела, и на заднем плане слон с ногами, как у фламинго… Я просто задумался, а что бы Йейтс подумал о Дали? Мне кажется, они очень разные, хотя жили в одно время. Ну, почти. Перед тем, как ответить, Ловино решил немного подождать и откусить еще кусочек от кекса (и возможно сломать зуб). — Хм, — размышлял он, — ну, Дали считал, что жить нужно на полную катушку, типа «один раз живем», да? — Ну, типа того, — Антонио снова улыбнулся и наклонил голову в сторону. — Он говорил, что мир — прекрасное, волшебное место, где может случиться что угодно, поэтому жизнь слишком коротка, чтобы сидеть сложа руки. — Да. Йейтс думал примерно так же, только, как бы сказать… более цинично, — слова Ловино будто струились потоком, — однажды он сказал, что жизнь — это долгая подготовка к чему-то, что так и не происходит. По-моему, он имел в виду, что все мы рождаемся с примерно одинаковым потенциалом и талантами, и с возрастом уровень потенциала растет, в конце концов ты либо извлекаешь из него пользу, либо даже не замечаешь его, умираешь, не сделав ничего стоящего, хотя мир и полон волшебства и прочего. Еще он считал, что если ты прошляпил свою жизнь или просто все испортил, ты можешь начать все с чистого листа, но, понимаешь, для этого нужно сначала умереть: типа «чтобы переродиться, сперва нужно умереть», то есть, выберешь ли ты смерть, чтобы начать жизнь заново и не допустить прошлых ошибок, или предпочтешь дожить свою жизнь до предела и попытаться все исправить? Ну, короче, Йейтс решил бы, что Дали какой-то поехавший придурок, но в то же время, наверное, был бы его фанатом. — А ты? — спросил Антонио. Он внимательно слушал его, улыбаясь и пережевывая кексик. — Что ты думаешь? — О чем? — О жизни. И Йейтс, и Дали в основном были оптимистами, но, знаешь, мне кажется, исходя из твоих слов, Йейтс все-таки больше был реалистом, а Дали опирался скорее на эмоции и чувства, чем на действительность. С кем из них ты бы согласился? Ловино призадумался. Нахмурился. Подумал, поразмышлял. Он не ожидал услышать такого вопроса от Антонио, ведь обычно людей не интересовало его мнение. Вот что ему и нравилось… нет, просто приглянулось в нем. Они познакомились всего пару часов назад, и посетителю уже было любопытно слушать его на любые темы. Даже если этот парень притворялся, просто делал вид, что ему интересно, Ловино было без разницы, потому что впервые за долгое время он заговорил с кем-то, кто 1)интересовался чем-то похожим и 2)внимательно слушал все, что продавец хотел сказать. Это было приятно, поэтому Ловино был благодарен ему и сам заинтересовался еще больше. — Скорее, с Йейтсом, — наконец сказал он. Затем добавил тихим голосом, — хотя меня просто восхищают люди, которые думают, как Дали. — Правда? — Антонио поднял брови от удивления. — Ага. Здорово, когда кто-то не задумывается о негативных аспектах жизни, — пробубнил Ловино. — То есть, скорее всего, иногда даже эти люди думают о плохом, но не дают этим мыслям испортить или как-то повлиять… на их счастье. Вообще. Думаю, это достойно восхищения. Когда он взглянул на Антонио, тот слегка наклонился вперед, и взгляд его изумрудных глаз словно пронзил кожу Ловино. Его глаза были такими красивыми, что хоть на стенку лезь, и хотя он заметил, что на него пялились, Ловино не мог отвернуться. — А я люблю людей, которые на все смотрят объективно, — пробормотал Антонио. — они нравятся мне, так как, ну… они почти ничего не упускают, и, по-моему, это потрясающе. Всегда все продумывают, не забывают о последствиях и много чего еще. Не знаю, может, счастье все-таки стоит неведения, но… я думаю вот так. Казалось, пронзающая сила его взгляда еще увеличилась. Ловино не мог отвести глаз. — Это тупо. Конечно, счастье стоит неведения. Думаю, просто быть счастливым рациональнее, чем обдумывать каждое малейшее решение и все его возможные последствия. — Ну, а я считаю, что быть реалистом лучше, чем игнорировать все, что не нравится. — Когда ты счастлив, неважно, подумал ты обо всем или нет. Важнее всего то, что делает тебя счастливым. — Реализм. — Счастье. — Реализм. — Счастье. — Не спорь со мной, — Антонио усмехнулся. — Я, вообще-то, делаю комплимент твоему взгляду на жизнь. Не надо перекрывать мои слова своими, это не так работает. — Могу сказать то же самое, так что прикрой варежку и сам прими мой гребанный комплимент. — Как грубо, — хихикнул Антонио. Его взгляд смягчился, и Ловино растаял и превратился в лужицу. — Ты такой забавный, — прошептал посетитель, слегка моргая так, что его ресницы трепетали… он что, флиртует? Ловино сглотнул и покраснел. А пошел бы этот парень к черту со своей привлекательностью. Антонио снова дружелюбно улыбнулся, перед тем как откинуться на спинку стула и потянуться, прерывая зрительный контакт, установившийся между двоими. — Чтобы переродиться, сперва нужно умереть, — повторил он слова Ловино, о которых продавец уже и забыл. Антонио снова посмотрел на него. — Давай попробуем, — предложил он. — Попробуем что? — Ловино с подозрением зажмурился. — Переродиться, — просто ответил Антонио, как будто бы у него спросили что-то вроде «который час». — Хорошо, — сказал Ловино, — и как мы это сделаем? Посетитель на секунду задумался, а затем хитро усмехнулся, будто задумал какую-то пакость. — Пойдем на улицу, — пояснил он, — оставим свои тела Природе и отправимся в мир иной. — Ну уж нет, — ответил Ловино, выглянув в окно: он не увидел ничего, кроме белых сугробов. — Ты хочешь — ты и иди, а я остаюсь. — Ловино! Я не могу пойти без тебя, так не честно! — заскулил Антонио и потянулся через стойку, схватил его за руку и потянул, как малолетний придурок. — Ну давай попробуем! Во имя науки! Во имя литературы! Во имя Йейтса! — Да ты ебанутый, — сказал Ловино, качая головой, — на всю голову ебанутый. Что-то мне подсказывает, что Йейтс не стал бы делать такое. Он говорил об этом, но реально пытаться не стал бы. — А Дали попытался бы. Он ведь говорил: «Между мной и сумасшедшим разница только одна: сумасшедший думает, что он… — … в своем уме, а я знаю, что я не в своем уме», — Ловино вздохнул. Антонио восторженно пискнул и сжал его руку своими. — Аааа! Господи, Ловино, ты такой умный, я и подумать не мог, что кто-то может столько всего знать! Где ты был всю мою жизнь? — Да ладно, — буркнул Ловино. Он закатил глаза, но все-таки покраснел от смущения. — Я просто люблю читать. Я тебе не Эйнштейн какой-нибудь. — Я бы не стал с тобой разговаривать, будь ты Эйнштейном. Конечно, он очень умный и все такое, но слишком мейнстримный для меня, — Антонио ухмыльнулся. — Я, наверное, типа литературного хипстера — люблю авторов до того, как их начинают любить все. Интересно, а Йейтс когда-нибудь станет мейнстримным? — Скорее всего нет, — Ловино подавил смешок, — Но если станет, тогда и я стану мейнстримным, и буду носить короткие майки каждый день. Антонио снова искренне засмеялся, и Ловино внимал приятному звуку. — Думаю, ты хорошо смотрелся бы в короткой майке, ну да ладно, — Антонио еще раз сжал его руку, отпустил и встал со стула. — Пошли, Лови, давай попробуем! Может, мы правда реинкарнируемся! — Да если даже я не пойду, ты не отстанешь от меня, — Ловино тяжело вздохнул, но все равно встал и приготовился идти, ведь ему все-таки было интересно, что случится. — И еще, как-как ты меня назвал? Что еще за «Лови»? — Ну, вот так, — ответил Антонио как можно проще, взяв стоящего напротив за руку, и потащил его к двери, — а теперь идем.***
— Двадцать шесть лет я радовал всех, кроме себя самого, — заорал Антонио в попытках перекричать вой беспощадного ледяного ветра, обняв себя руками. Ребята стояли посреди парковки без курток, без шапок — без ничего. Температура была минусовая. — Наконец, сейчас я пойду лучшим путем, который можно только придумать, и стану счастливым. — Господи Иисусе, просто сдохни уже, — закричал Ловино в ответ, скрестив руки на груди и крепко прижав их к себе, изо всех сил пытаясь не обращать внимания на пронзительный холод, окружающий его. — Где твое желание и энергия? Где твой энтузиазм? Ты же хочешь умереть, так? — Ага. — Так покажи же это! Выложись по полной! — Ловино застучал зубами и ущипнул себя за руку, чтобы отвлечься от тупой боли. — Сегодня я покину этот мир, это жестокое, темное, непостоянное место, путем потакания себе и надежды: пусть моя неловкая, безнравственная, грешная душонка попадет в гораздо более прекрасное место где… — Ты говоришь бессоюзными сложными предложениями, — окликнул Антонио. — Знаешь, что такое союз? — Иди ты нахуй со своими союзами, будешь мне тут исправлять мои последние великие слова!* — кричал Ловино. — Я всю жизнь бьюсь, как рыба об лед, — продолжил Антонио, игнорируя ор Ловино, — У меня нет предназначения или целей, я только блуждаю туда-сюда в этом ужасном злом мире. Я только и делаю, что страдаю. Но боль — всего лишь временная мера, поэтому я должен… нет, я заслуживаю покинуть это безумное место, и… — О, боже, убей себя. Ты не заслуживаешь жизни. — Что, переборщил? — Антонио рассмеялся. — Еще как. Из-за этого вы теперь точно должны умереть: ты и твой отвратительный свитер. — Эй! Можешь обзывать меня, но наезжать на мой свитер — это уже слишком! — вдруг Антонио наклонился, схватил немного снега, сжал и швырнул в Ловино. Ловино ахнул от удивления, увидев, как снежок ударился об его руку и прилип к ней, и метнул угрожающий взгляд в сторону кидавшего. Антонио сразу же поднял руки в знак уступки. — Ну же, успокойся, это просто шутка, вот и все, — сказал он, усмехнувшись. — Просто шутка, — передразнил Ловино, — что-то ты много себе позволяешь. Теперь ты обязан умереть. — Нет-нет, я… Ловино, стой… — у Антонио челюсть отвисла, когда он заметил, что Ловино тоже подобрал немного снега. Он стал понемногу шагать назад. — Подожди… Ловино, стой, стой, нет… нет, нетнетнетнет, не надо… Ловино, подожди, стой! Стой! Снежок полетел сквозь зимний воздух. Антонио пригнулся, уворачиваясь, затем быстро развернулся и рванул. Ловино побежал за ним, слепив новый снежок, настроенный на то, чтобы заставить нового знакомого страдать. Погоня продолжалась еще около минуты, пока Антонио безудержно хохотал, убегая от широко улыбавшегося Ловино. — Ловино, остановись! — закричал Антонио, задыхаясь или от бега, или от смеха, или и от того, и от того. Длина ног не компенсировала слабую выносливость, поэтому он уже начинал тормозить. Ловино догонял его, и Антонио захрипел. — Стой, Ловин… Он случайно наступил на лед, не покрытый снегом, и неуклюже покачнулся и упал лицом вниз. Ловино резко затормозил. — Бля, — после пары секунд колебаний он выкинул снежок. — Вот бля, — он подбежал к упавшему и присел на колени напротив него. — Боже, чувак, пиздец, ты в порядке? К удивлению Ловино, послышался смех, слегка приглушенный сугробом, и Антонио повернул голову, прислоняясь щекой к снегу. — Вроде. Ну, это хоть круто смотрелось? — его глаза заблестели. — Ага. Круче некуда, — ответил Ловино. Он вдруг слегка занервничал, но все равно бросил на Антонио сердитый взгляд и сел рядом. Тот не шевельнулся. Еще секунд десять они просто сидели, не двигаясь с места, и у Ловино все начало болеть. Он дрожал, зубы стучали, и он всерьез задался вопросом, сколько же еще нужно оставаться там, чтобы замерзнуть насмерть. — Эй… — выдавил он, замерзнув, как никогда раньше. — Как там продвигается твоя реинкарнация? — Я яиц не чувствую, — задорно ответил Антонио. — Какая жалость, — прыснул Ловино. Ненадолго установилась тишина, и через секунд пятнадцать он спросил: — А ты случайно не убийца? Заманил меня сюда, чтобы зарезать и закопать в снегу, да? — Да если бы, — ухмыльнулся Антонио. — Это было бы захватывающе, не думаешь? Но, к сожалению, хотеть стать злодеем или негодяем неэтично и аморально, — он вздохнул так правдоподобно, будто правда расстроился, и, не сидел бы Ловино в его компании до этого, он бы, наверное, ему поверил. После этого снова стало тихо, и прошло примерно полминуты, Ловино не считал. В какой-то момент Антонио снова прервал молчание. — Это была дурацкая идея, да? — Ага. — Ловино, я передумал. Я больше не хочу умирать. — Ладно. Давай вернемся. — Хорошо. Ловино встал сам и подал руку Антонио… конечно, только после того, как взял горсть снега и засунул под свитер Антонио со спины. Тот взвизгнул; Ловино хихикнул.***
— Что ты думаешь о смертной казни? — спросил Антонио, слегка растирая лицо мягкой салфеткой, как ему посоветовал Ловино. Этот идиот заработал легкое обморожение щек из-за своей «шикарной» идеи. Ребята снова сидели у стойки и пили горячий шоколад: Антонио — третью чашку, Ловино — первую. На улице постепенно темнело, поэтому Ловино включил некоторые лампы, в том числе и тускловатые рождественские гирлянды, беспорядочно развешенные на стенах кафе: те самые, на которые посетитель так восторженно глядел с широкой улыбкой на лице. — Не знаю, — ответил продавец. — Наверное, зависит от того, что чувак сделал. Или чувиха. — Ну, предположим, один мужик убил другого, — сказал Антонио. — При этом он защищался, то есть, первым напал убитый. В этом случае убийца заслуживает наказания? — Самооборона — это вообще другая история, — пояснил Ловино, слегка барабаня пальцами по кружке. — Он ведь мог и погибнуть, если бы не защищался. — А если бы нападавший убил его? Он заслуживает смерти за то, что отнял жизнь у другого? — Хм, — Ловино задумался и оперся головой на ладонь. Он отпил немного из чашки и нахмурился, — Не знаю. Может быть. Типа «око за око», наверное? Антонио наклонил голову в сторону и улыбнулся. — Но это значит, что тот, кто исполнит наказание этого преступника, сам станет убийцей, так? Вот только его не засудят, раз он работает на закон, но это не делает его невиновным в чьей-то смерти. Ловино закатил глаза. — Слишком сложно. — Это всего лишь правда. — Ну, я думаю, смысл в том, что, когда кто-то кого-то убил, и его тоже убили, справедливость восстанавливается, так как в конце плохой чувак умирает, а это значит хэппи-энд, — попытался объяснить Ловино. — А если это, например, Джеффри Дамер? — спросил Антонио, попивая свой напиток. — Серийный убийца, насильник, педофил… и ему дали всего лишь пожизненное. Как думаешь, почему? Разве он не должен был умереть? Ловино глубоко выдохнул, как будто до этого задерживал дыхание. — Вот черт, — тихо сказал он, — не знаю, я раньше не думал об этом. Дамер был, конечно, пиздец каким ужасным человеком, но, видимо, не настолько ужасным, как, например, Джон Гейси, который тоже был убийцей, насильником, педофилом и так далее, и его казнили. Может, тебя казнят, если ты убьешь, ну, человек двадцать пять? — Возможно, — согласился Антонио. — Какого хуя ты вообще творишь, болтаешь о таком в Рождество. Не пойму, как это вообще законно. Антонио улыбнулся, и на этот раз его улыбка выглядела слегка натянуто. — Я слишком много говорю? Или, может, правда переборщил? Или тебе со мной скучно? Ловино услышал в его голосе оттенки робости и волнения, что было странно, так как весь вечер посетитель был таким уверенным и самонадеянным чуваком, которого не заботят чужие мнения… но сейчас этот парень казался встревоженным. Ловино это не нравилось. — Нет, — сказал он, — просто… ты выбираешь необычные темы для разговора, вот и все. То есть, это не плохо… ну, я имею в виду, что ничего против не имею. Это, знаешь ли, даже интересно, — он облизнул губы, искренне надеясь на то, что Антонио не заметит и не подумает, что он хочет соблазнить его. Вместо этого Антонио снова улыбнулся, на этот раз без всякой неуверенности. — Это мой девиз по жизни — удивлять окружающих, и пусть они думают, что хотят, но никогда не угадают, что я собираюсь делать дальше. В этом моя изюминка, да и вообще, это забавно. Знаешь, то чувство, когда на тебя смотрят, разводя руками, — Антонио заерзал на стуле и робко взглянул куда-то в сторону. — Эм, — тихо продолжил он, — Еще мне… нравится разговаривать с тобой. Уже и не помню, когда в последний раз так беседовал с кем-то… да еще и с таким умным человеком. Я давно не говорил… ни с кем вообще, так что… это приятно. Даже очень. Но. — он покраснел, — ты говори, если я слишком много болтаю или что-то еще, просто иногда мне тяжело следить за своими словами. Особенно… когда я говорю с тобой. Вот. Ловино окинул его взглядом, любуясь его глазами, носом, скулами, и на секунду задумался, настоящий ли Антонио, потому что он еще никогда не встречал таких совершенных людей, единственным несовершенством которых было бы то, что они не бессмертны. И неизвестно, может, у него случился приступ на кухне, и Антонио вообще не существует. — Я, ээ… — Ловино неуверенно почесал затылок и посмотрел в сторону, — я тоже давно ни с кем так не говорил. Ты… и сам довольно много знаешь. Это… — он начал заикаться, голос уже прерывался, о нет о нет о нет он просто не может делать искренних комплиментов и лицо уже горит словно гребанная лава не надо не надо не надо… — Да, это приятно. — Правда? — Антонио потихоньку моргнул, и сделал это так мило, что Ловино чуть не завизжал. — Я рад, что ты тоже так думаешь. Итальянец легко кивнул и сглотнул. Бля, как же он сейчас хотел его поцеловать. Прямо сейчас, прямо в губы, эти губы, так похожие на грех. Антонио смотрел на него, а он смотрел на него в ответ, и… просто… ПИЗДЕЦ. ПИЗДЕЦ. С виду посетитель был такой привлекательный, что у Ловино все реально заболело. Он слегка наклонился вперед, совсем чуть-чуть, и… — Что-то мне захотелось потанцевать, — вдруг заявил Антонио. Не прошло и секунды, когда он уже бросил салфетку и вскочил со стула. — Можешь включить музыку? Танцы без нее просто сбивают весь настрой. Ловино нахмурился, хотя и подумал, что это забавно. Он покачал головой, но все равно встал и подошел к колонкам. — Окей, ладно. Бесись, сколько хочешь, — он что-то покрутил, что-то понажимал, и в конце концов нажал на кнопку «Играть». Из всех колонок сразу же зазвучала всем знакомая рождественская песня.Last Christmas, I gave you my heart (На прошлое Рождество я подарил (а) тебе свое сердце) But the very next day, you gave it away (Но уже на следующий день ты отдал (а) его) This year, to save me from tears (И в этом году, чтобы не переживать) I’ll give it to someone special (Я подарю его кому-то особенному)
Ловино тихо смеялся, наблюдая за тем, как придурок, с которым они так хорошо провели вечер, покачивался и пританцовывал по всему кафе, да к тому же делал вид, что поет (он знал весь текст песни, что, по мнению продавца, можно уже считать талантом). Через пару минут музыка поменялась, и он мысленно тяжело вздохнул: заиграла самая бесячая рождественская песня во всем гребанном мире. И, конечно, Антонио легко запрыгал от радости, но вот к тому, что он допрыгает до стойки и схватит его за руки, Ловино готов не был. — Потанцуй со мной, Лови, — просил Антонио, потягивая его за запястья, и Ловино помотал головой, попытавшись донести до него, что он не любит (не умеет) танцевать, но до него не дошло. Ему просто невозможно отказать, так что сидящий перестал сопротивляться и потащился за ним к середине помещения. От смущения он уже был красный, как рак, но, увидев, что Антонио сам по-идиотски пляшет и подпевает Мэрайе Кэрри, почувствовал себя увереннее… и попытался, ну и… вышло… как минимум весело. Почему-то танцевать с ним не было неловко или неудобно, даже когда этот дебил сам забрался и помог ему залезть на стол. Нужно признаться, такого у Ловино еще никогда не было. Время бежало быстро. Песни играли одна за другой, и Ловино уже точно не знал, сколько они так танцевали, когда включилась «Mistletoe*» (та дурацкая, отвратительно нежная песня Джастина Бибера). Он поморщился даже не столько из-за песни, сколько из-за понимания того, что ребята танцевали уже как минимум полтора часа, так как это была последняя песня в плейлисте. И он даже не заметил этого раньше. Даже не устал. Наоборот, такое расслабление и веселье оживляло и приободряло. — Это музыка для медленных танцев, да? — как бы предложил Антонио, щеки которого уже слегка порозовели (скорее всего, от танца без передышки). Ловино бросил на него недовольный взгляд. — Мы не будем танцевать это. — Чтооооо? — в шутку взвыл Антонио с широкой улыбкой на лице и снова потянул Ловино за собой. — Ну, чегооооо ты. Последнюю песню, а потом пойдем отдыхать. Пожааалуйста? Ловино покраснел и что-то пробормотал, но Антонио все равно притянул его к себе, приобняв. Тогда Ловино неуверенно положил одну руку ему между лопаток, а вторую на поясницу. Придурок — этот внеебический мудак — довольно что-то промурлыкал рядом с его ухом, и по ощущениям был такой приятный и теплый и… Господи, сколько лет Ловино так не обнимался? Невольно прикрыв глаза и положив голову на плечо Антонио, Ловино решил, что слишком много. Чересчур много лет. Антонио слегка покачивался, и Ловино следовал за этим ужасно красивым мужчиной в такт до отвращения нежной песне в омерзительно уютном кафе. Это было похоже на сказку. Продавец с легкой злобой подумал, что если это окажется сном, то он неиронически убьет себя завтра. Учтем, что слово «неиронически» вообще смысла не имеет. Последняя песня подходила к концу, и Ловино разочарованно вспомнил, что это означает и конец танца. И… он этого не хотел. Совсем не хотел. Он посильнее прижался к парню, но не слишком сильно, чтобы не отпугнуть его. Блядь, это так хорошо. Ощущение рук Антонио, обнимающих его, просто, блин, так приятно. «Вот, чего я заслуживаю», — подумал Ловино. — Ты мне понравился, — тихо сказал Антонио, и Ловино замер. Господи Иисусе. Он подождал пару секунд, и Антонио больше ничего не говорил. Значит, показалось. Ловино расслабился. — О, привет, — внезапно выдал Антонио, на этот раз громко. Ловино открыл глаза и поднял голову. Антонио смотрел не на него. Проследив за его взглядом, итальянец, к своему ужасу, заметил за окном пару, мужчину и женщину лет тридцати, пристально смотревших на двоих в кафе, проходя мимо. Он почувствовал подступающий к лицу обжигающий жар и о боже это так неловко так неловко какого черта, однако пара улыбалась, и Антонио поднял руку, чтобы помахать им. — С Рождеством вас! — крикнул он им в след, и Ловино раздраженно вздохнул, готовясь сообщить, что его никто не слышит, но мужчина и женщина улыбнулись еще шире и помахали в ответ, перед тем как исчезнуть из виду. — Славные они, — сказал Антонио, выпуская стоящего рядом из объятий. Ловино что-то проворчал и сам чуть шагнул назад с надеждой на то, что не выглядел слишком расстроенным. — Так неловко, — буркнул он. — По-твоему двое обнимающихся мужчин — это неловко? — спросил Антонио. Его голос звучал одновременно и обиженно, и неуверенно. Ловино поправил новогодний колпак и покачал головой. — Нет. Это все из-за твоего свитера. Поверить не могу, что ты позволил невинным людям смотреть на него. Это главный позор всего человечества. Прошу тебя, сожги его, сделай одолжение окружающим. Он был доволен видом Антонио, только что услышавшего эту фразу: приподнятые от удивления брови, отвисшая челюсть. Ловино усмехнулся. Реакции Антонио — лучшие. Он еще не успел ответить, а Ловино уже схватил его за рукав. — Пошли, поможешь мне разжечь камин, дурак.***
— … а еще я был в Лондоне, ну, просто потому, что хотел посмотреть шекспировский Глобус*, — сказал Антонио. Прошло уже около трех часов после танца, и все это время они провели за разговорами о философии, науке, искусстве, вере и снова о литературе (на эту тему они говорили почти два часа: Антонио хотел узнать мнение Ловино о Маргарет Этвуд. Маргарет Этвуд!), и Ловино начал понимать, как интересно разговаривать с кем-то, похожим на тебя. Они сидели на полу у камина, ведь это было так уютно. — Шекспир, — фыркнул Ловино, — лингвист… драматург… знаток литературы… дизайнер… подумать только, ты все еще одинок. — Да только пара слов из всех, которые ты подобрал, соответствуют реальности, — усмехнулся Антонио, — и не надо смеяться надо мной, его произведения запутанные и таинственные. — Запутанные. Таинственные. Господи, спрыгни со скалы в бездну, пожалуйста, — по-театральному вздохнул Ловино. — Ну, хватит, — Антонио все еще хихикал. — Точно, а что ты думаешь о Шекспире? Странно, что я про него еще не спрашивал. — Шекспир, вообще-то, ничего так, но «Ромео и Джульетта» просто отстой. А вот, например, «Гамлет», «Отелло», «Макбет», «Двенадцатая ночь», «Укрощение строптивой»… вот эти мне нравятся. Хотя, я бы не советовал их членам клуба «английский — мой второй язык». — Да, знаешь, скажу честно, язык в то время был такой странный, — сказал Антонио. — И не хочу хвастаться, но я иммигрант, и спокойно понимаю его произведения в оригинале. Кстати, ты знал, что некоторые не читают его произведения, потому что он был белым и сексистом? — Вот же тупость, — огрызнулся Ловино. — В его произведениях женщины и мужчины как раз такие, какими были в его время. Это не сексизм, а точность описания. Господи, как же меня бесит, когда я слышу такое. — Вот да, полностью согласен. Иногда люди меня просто поражают. Я рад, что ты не такой. — Ага, — пробубнил Ловино в ответ. Немного помолчав, он понял, что Антонио ждет продолжения ответа, — Ну, эм, спасибо, — добавил он, слегка краснея. — Да, пожалуйста — Антонио снова улыбнулся. После этого они сидели в тишине, которая нравилась Ловино все меньше и меньше. Скорее всего, из-за того, что весь вечер они с интересом общались, и Ловино это нравилось, правда, не понятно, почему — или потому, что Антонио красивый, или умный, или добрый, или смешной, или все сразу… хотя, это неважно. В конце концов, он даже был немного рад, что пришлось работать в праздник до вечера. В мире за окном уже стемнело. Не горел ни один фонарь или лампа. Ловино был благодарен тем, кто установил в кафе столько светильников, ведь без них он бы слегка испугался. Ковер, на котором он сидел, был мягкий и уютный, и еще никогда ему не было так хорошо и удобно. Он прикрыл глаза. — Лови? — Антонио прошептал через несколько минут… или секунд? — Мм? — Извини за неожиданный вопрос, но… как сказать «с Рождеством тебя» по-итальянски? — Buon Natale, — тихо ответил Ловино. — А… как сказать… «спасибо за то, что побыл со мной»? — Grazie per essere qui con me, — сказал Ловино, немного поразмыслив. — А как сказать «ты мне нравишься»? — Хм… Mi piaci, — ему вдруг захотелось спать. — А… как будет «я хочу поцеловать тебя»? Ловино замер. Что-что? Он открыл глаза и вопросительно посмотрел на Антонио. Тот покраснел и нервно сглотнул. — Я поторопился, да? — спросил он очень тихим и мягким голосом. — Voglio baciarti, — быстро ответил Ловино, краснея сам. Он заставил себя выдавить эти слова, так как знал, что уже через секунду будет слишком смущен, чтобы сказать такое. Антонио взглянул на него. — А, — прошептал он. А. И все. Ловино кивнул и облизнул губы. Тогда Антонио слегка прикрыл глаза. Потом слегка опустил взгляд на его губы. Потом подался вперед. Их губы встретились приятным прикосновением. Губы Антонио были теплыми и слегка влажными. Двое целовались нежно и аккуратно, затем чуть углубились. Вскоре Антонио отодвинулся назад. — Ээ, — заикнулся он, с удивленным взглядом и красным лицом, но все еще красавец. — О, боже, Ловино, прости, я не должен… я пойду, извини еще раз, я… Ловино вытянул руки и притянул его обратно. Он целовал его, целовал, пока Антонио не расслабился и не начал отвечать. Углубив поцелуй, они целовались еще полминуты, минуту, полторы. Только тогда Ловино немного отстранился от изумленного посетителя — симпатичного, милого, умного, изумленного посетителя — и опустил руку. — Все нормально? — прошептал он. Антонио кивнул и улыбнулся. — Вот и хорошо. На секунду они посмотрели друг на друга. Просто глядели друг другу в глаза. Антонио вдруг скромно отвел взгляд в сторону. — Мне правда пора, — тихо сказал он, посмотрев на часы. — Уже почти одиннадцать. Одиннадцать! Господи Иисусе. Ловино должен был закрыть кафе примерно четыре часа назад. И куда время так быстро убежало? — Ладно. Они медленно встали и подошли к двери. Антонио застегнул куртку и надел варежки… тут же снимая их. — Подожди, — он схватил первый попавшийся карандаш с полочки, взял «1984», открыл ее и стал шустро что-то строчить. Закончив, он закрыл книгу и отдал Ловино, улыбаясь. — Вот, держи, — сказал он. Ловино взял книгу, и Антонио крепко обнял его. — Спасибо тебе за этот день. Я так рад, что встретил тебя. — И я, — Ловино смущенно покраснел и тоже обнял его. Антонио выпустил его из объятий и поцеловал в горячую щеку. — Пока. — Пока, — ответил Ловино почти шепотом. — Счастливого Рождества. — И тебя с Рождеством. Антонио ушел. Ловино постепенно опустил взгляд на книгу в своих руках. Он раскрыл ее и, немного полистав, остановился на первой странице. Там было написано:х-xxx-xxx-xxxx
Спасибо за вечер, я просто счастлив, что провел его с тобой. Позвони мне! Надеюсь, что увижу тебя снова, милый Йейтс младший. :)
¡Feliz Navidad! *