Это ты

Тобирама поглаживает бедро Изуны, обтянутое кружевной резинкой чулка. Еще никогда она не казалась ему настолько прекрасной, как сейчас, — с рассыпавшимися по плечам волосами, еще полчаса назад уложенными в изящный узел, в одном лишь в девственно-белом нижнем белье. Изуна облизывает губы, утром накрашенные алой помадой, от которой ныне остались лишь воспоминания, — Тобирама постарался. Да и без всей этой краски они выглядят намного привлекательнее — зарозовевшие, припухшие от бесконечных поцелуев. Сенджу обхватывает ладонью ее шею, которую порой хотелось свернуть с громким хрустом, но куда чаще вцепиться в нее зубами, оставляя на белой коже свою багровую метку. В глазах Тобирамы огонь — жаркий, неистовый, тот самый огонь, что жадно пожирает гектары леса в считанные минуты. Но сейчас это пламя направлено на нее, оно горит лишь для нее одной, ведь она ветер, раздувающий его. Самый настоящий вихрь. Мужчина жадно набрасывается на девичьи губы, словно это последнее, что он может сделать в жизни. Обычно он целовал ее грубо, будто бы каждый раз доказывая свое право на лидерство, но этот поцелуй иной. Глубже. Нежнее. Интимнее. Изуна крепче вцепляется в его плечи, стараясь не утонуть в том цунами эмоций, что сейчас клокотала в Тобираме. Сейчас она чувствовала его, чувствовала его жажду за этой мягкой импульсивной нежностью, с которой он прикасается к ней. Это было настолько сильно, что девушка не могла понять, как он сдерживался до сих пор. Тобирама оглаживает тело Изуны, стремясь обхватить ее всю, не пропустить ни миллиметра бархатной кожи, сладко пахнущей ванилью. Рядом с ней Сенджу чувствует себя оголодавшим диким волком, потому что его желание слишком сильно, чтобы назвать это обычным сексуальным влечением. Нет, то, что чувствует он, можно охарактеризовать одним словом — голод. И сколько бы он ни брал, ему всегда будет мало. Изуна изнемогает от желания, ее тело словно натянутая до предела струна, готовая вот-вот разорваться. Кожа стала настолько чувствительной, что это причиняет боль. Но Тобирама, едва ли не умирающий от собственного голода, почему-то не спешит облегчить ее страдания. — Почему ты медлишь? Возьми меня, наконец, — шепчет Учиха между короткими вздохами. — Не раньше, чем ты произнесешь те самые слова, — с каждой минутой Сенджу становится все тяжелее сдерживаться, но это дело принципа. — Зачем? Ведь я и так твоя. Разве мы нуждаемся в подобной банальности? — Я нуждаюсь. Ей всегда трудно давались эти слова. Она даже не может вспомнить, говорила ли это хоть кому-нибудь еще кроме брата. К тому же она никогда не видела в этих словах сакраментального смысла. Люди разбрасываются ими легко и просто и точно так же забирают их обратно. Изуна же предпочитает доказывать свои чувства поступками. И сегодня она в полной мере показала, насколько он ей дорог. Ведь то, что она сделала, она не собиралась делать никогда. Но он полностью разрушил ее тщательно выстраиваемые принципы. Изуна смотрит на своего мужчину, что так жадно ждет от нее этих слов, и понимает, что сейчас не время упрямиться. В конце концов, это все-таки правда. — Я люблю тебя. И удивляется тому, как легко они соскальзывают с языка. Лицо Тобирамы будто осветило солнце — столько любви, теплоты и нежности отразилось в его чертах. — Я тоже люблю тебя, Сенджу Изуна. Похоже, каждый из них получил то, что хотел. Друг друга.