Твои глаза меня погубят.

Опять этот сон. Мой кошмар, к которому я привык. Привык просыпаться ночью. Привык будить тебя криками. Привык успокаиваться в твоих объятиях. Привык. Но видеть это я никогда не привыкну. Ты помнишь? Ты не был пьян. Ты был адекватен. А я, дурак, бегал в поисках тебя. Нашёл. Лучше бы мне ничего не знать. Так часто мне снится тот день, что я всё больше деталей вспоминаю. Так часто, что всё кошмарнее видеть тебя. Трогать тебя. Целовать тебя. Чувствовать твои прикосновения и несмелые поцелуи. Помню, я вернулся тогда домой рано — сломалась система охлаждения, и каток не работал. Ты же неделю причитал, что я «был очень груб для первого раза» и что тебе больно. Я ничего не говорил. Сочувствовал. Помогал, как мог. Выбил больничный через липовую справку. А у тебя, оказалось, ничего не болело. Может, только совесть. Как у тебя хватает совести спрашивать, почему я холоден? Знаешь, какая картина открылась тогда передо мной? Стонешь под другим. К тебе прикасаются чужие руки. Ты так же грациозно гнёшься, как и со мной. На нашей общей постели. Не со мной, блять… Не со мной! Я тогда молча ушёл. Ты свято верил, что я не знаю. Ты даже не собирался говорить мне. Ты просто бесстыдная шлюха. Это был один раз, или несколько? Мне было плевать — отвращение, когда я сжимал твои бёдра на той же кровати днём позже не исчезнет уже никогда. Ты изменяешь мне, танцуя степ на моём доверии грязными башмаками. А я наконец вижу, какой ты на самом деле. Нет, я не отважусь поговорить с тобой об этом. Получается, тебе есть, чему радоваться — блядуй, сколько душе угодно. Если твоя душа ещё жива, конечно. Интересно, она хоть иногда беспокоит тебя угрызениями совести? Не думаю, что это так. Слишком уж честные глаза у тебя, когда врёшь. У такого человека не может быть жива совесть, а душа скорее всего давно прогнила. Я люблю тебя. Как мало значения ты вкладываешь в эти слова. Ты обесценил для меня ту фразу, с помощью которой, как мне когда-то казалось, можно решить любую проблему. Ты показал, как мало для людей значат эти слова. Спасибо за это. Будь ты проклят. Мне жаль, что я действительно люблю тебя. Но спасибо, что разбил мои любимые розовые очки. Ты уходишь, оставляя мою душу нараспашку. Я же просил хотя бы закрывать. Ты и сам мог бы признаться. Хоть не выглядел бы шлюхой в глазах человека, который тебя любит. Или выглядел бы. Но чёрт возьми, многие шалавы честнее тебя! Знал бы ты, как противно делать вид, что я верю твоим включенным будто по щелчку пальцев слезам. Как мерзко утешать тебя, и показывать, будто я считаю тебя невинным ребёнком, зная, какая ты на самом деле мразь. Как гадко иметь тебя в постели, которая была молчаливым свидетелем того, как ты скулил и стонал под другим так искусно, что любая панельная блядь признала бы в тебе своего учителя по вокалу. Какую тошноту вызывает моё имя, когда ты произносишь его с по-детски радостной улыбкой. Как просишь чего-то, делая честно-пречестные глаза. Я умру за эти глаза. Они когда-нибудь меня погубят, эти болотистые омуты. Втянут в себя, растворят, передадут забвению. Заставят забыться самому. Твои глаза — мой наркотик. Они настолько честные и гордые, что я никогда не смогу признать, что бляди могут так смотреть. Ты хочешь порвать мою любовь, словно она сделана из бумаги. Ты ошибаешься, и ошибка будет стоить тебе порезов о стальной лист. Но я, конечно, помогу тебе вылечить раны. Как всегда. Почему я люблю шлюху? Потому что ты стал шлюхой. Я ведь когда-то полюбил того, другого тебя. Милого в своём смущении, неприступного, вспыхивающего от каждого прикосновения. До ожогов холодного и стойкого. Скромного, гордого своею невинностью, чистотой и благородством. Знаешь, а я ведь не уверен теперь, что именно я опорочил твоё тело. Тогда у меня не было сомнений — ты до ужаса краснел, отводил взгляд, умолял «не говорить таких смущающих вещей», забавно пытался прикрыться и сдержать стоны, без конца отчаянно вскрикивая: «Я верю тебе!» в ответ на мои предложения остановиться. Но потом… То, что я видел в тот день, очень чётко отпечаталось образом в беспорядке моих воспоминаний. Так же краснел. Умолял. «Верил», сука! Ты пожалеешь. Просто поверь мне, что ты когда-то сам пожалеешь о том дне, когда решил растоптать мои чувства без предупреждения. Ты очень хорошо играешь эту роль. Как жаль, что ты заигрался и проиграл, даже не подозревая об этом. Наверное в тот день я был чересчур жесток, но твой вскрик «Да я верен тебе!» в пылу ссоры был верхом наглости и лжи, поэтому я просто не заботился о том, что ты почувствуешь, если трахнуть тебя почти без подготовки и почти насухую. Прямо на полу, под аккомпанемент твоих рыданий, криков и молитв, я выплёскивал всё, что накопилось в истерзанной тобою душе. Вбивался в тебя, удерживая трепещущие конечности, прижимая твоё лицо к полу и шепча, что именно так и нужно трахать шлюх. Дешёвых, лживых, продающих секс тем, кому он не должен принадлежать. Оголяющих тело, но закрывающих душу на дюжину кодовых замков. Что именно так нужно относится к мерзким блядям, которые отбирают любовь. И я отпустил тебя нескоро — рыдающего, грязного, молящего о прощении тебя хотелось сразу выставить за дверь, но эти сверкающие заплаканные глаза не дали так поступить. Они заставили простить тебя, пусть я и знал, что ты не перестанешь. Они не позволили сделать верный выбор. Они меня окончательно погубили, как ты и хотел.